Наталия Черных – поэт необычный, со своим взглядом на вещи и явления. Представленная подборка еще раз подтверждает это самой выбранной формой стихов-видений, где образы изменчивы, сновидчески размыты по структуре. Но самое интересное здесь то, что ни одно стихотворение не выходит за рамки примет реального бытия. Скорее, реальность и есть тот берег, от которого отталкивается поэтическая лодка Наталии Черных, плывя в мир полусна, в мир, который видишь «сквозь слезы».
Яна-Мария Курмангалина
Черных Наталия Борисовна – поэт, автор десяти поэтических сборников (первый «Приют», вышел в 1996, в 2018 «НЛО» выпустило «Закрытый показ»), двух самиздатовских сборников (начало 90-х), пяти книг религиозно-исторических очерков (выходили в «ЭКСМО» и «Никея»), двух книг прозы («Приходские повести» 2014 и роман «Неоконченная хроника перемещений одежды» 2018), романов «Слабые, сильные» («Волга», 3-4 2015) «ФБ любовь моя» («Волга», 7/8 2019), многочисленных публикаций в журналах «Новый мир», «Знамя», «Волга» и других сетевых и бумажных изданиях. С 2005 года ведет сайт современной поэзии «На Середине Мира» и активно сотрудничает с сетевыми изданиями, блогер, пишет в основном о современной поэзии. Лауреат Филаретовской Премии за лучшее стихотворение 2001 года, премии «Летучие собаки» за литературную критику 2013, конкурса «Просвещение через книгу».
Наталия Черных // Четыре видения (из цикла «Двенадцать видений»)
Видение 3
Леди Макбет еще молода, и как девочка телом; не то, что миниатюрна она,
А коралловый солнечный свет сквозь прозрачные ногти,
Стопы доверчиво мягки, и волосы светлые вьются беспечно,
И еще девять признаков юности, как девять священных растений,
Которых ни лазер, ни молекулярные воды уже не вернут.
Леди Макбет не знает, что будет сухотелой и черноволосой,
Тени угольной пылью бродят, создавая оправу крупных светлых очей,
Тяжелые черные локоны удушливо лягут на жестковатую грудь.
Однако то похотливое черное тело потом, теперь она шерсть после купанья.
Она мчится куда-то, и вдруг остановка. Вышла, видит странную женщину:
Черная вся, а тени вокруг заиграли, затанцевали: что за праздник,
Что за веселье горькое там, вокруг этих глаз, что за дудки и барабаны.
Эти глаза уже начали внутрь уходить, они тонут, и слезы на них пузырятся;
Светлые, как летнее пасмурное небо, серые глаза.
А тетка бочком да бочком, протиснулась по салону автобуса вперед,
Почему они ходят так странно, боком, эти женщины с полными сумками,
Коротко стриженные, с камешками на шее: лазурит, сердолик;
А в конце салона сидит новая женщина, краской покрыта, сияет одеждой,
У выхода их поджидает совсем уж старушка, с ребенка ростом, в платке.
Что это было, девушка с ладошками из коралла вряд ли узнает.
Я соврала, что девушка эта доросла до леди Макбет.
Нет, она стала актрисой. Или же пишет стихи.
Манкая внешность бьет наотмашь,
низкий голос закончил музыкальную школу,
все при ней.
Но та, деревянная, черная, что пьет настой из лесной ромашки,
Та, что руки еще не отмыла, все так же от них далека.
А три женщины тащат сумки свои, возможно, что близким,
Возможно, что есть в них что-то от женщин.
Пузыри городской земли, загубившие кого-то моложе:
Сестру ли, племянницу, дочь или внучку.
Нужно понять, что все эти сладости, на которые тошно смотреть,
Такие плохие у них упаковки, весь этот сыр и его колбаса,
Эти белые-белые, как саван, батоны из сои, все это есть их любовь,
И другой на весь мир, где есть пища, песок и земля, не найдется.
Леди Макбет смеется. Та, юная, вдруг этот услышала смех
И оглянулась. Ей стало по-настоящему страшно,
Не как в кино или в новой модной игре.
Видение 5
…что ехала на поезде куда-то, а этот поезд просто электричка,
Идущая кругом страны великой, и глушь в нутре страны, и тишина.
От станции до станции на копчик, от мелкого прострела до большого,
И мерзла – кто ж она – и помнит: мерзла, она такая странная мерзлячка.
Узнать бы: не доехала до места; а место ей страна, в которой глухо,
Которая глуха – ан нет: все слышит, и отвечает птицами по небу,
По небу и асфальту птицы пишут, вот эта вот земля ее любила,
Что эта вот земля ее любовник, мужик ее, какого не бывало,
Да и не будет, здесь — ее награды, и заграница, красота и отдых,
Которых нет, которых и не будет, а по вагонам было интересно;
Все лица разные, и голоса, и ветви в окно, все разные, рассветы и закаты.
Там новые плакаты над платформой, а там саму платформу обновили,
А там слезать самой с платформы трудно, там лестницы нет,
И выбора нет, и странных полустанков, которые о полночи разбудят,
Попутчиков, как странных полустанков, полно.
И все страна родная, все хлеб ее, другого и не купишь,
Другого не дано, и остановка, и здесь очередная пересадка,
И просыпается. А все когда-то было — устойчиво одно лишь ожиданье.
Смотря в окно, она себе сказала: подъехали почти.
Так особь человека от славных птиц и царственных животных
Тем отличается, что — нет, не мысль, не речь и не молитва —
Лишь человек в лицо болезни знает, и смерть в лицо узнает,
Он страдает и не бывает счастлив, и не нужно.
Болезни, несчастливость, умиранье
И есть венец творенья. Все венцы
Как плиты на платформе неподъемны, и каждый по отдельности.
Венец идет как поезд по лбу, и вокруг.
…затем она проснулась к пересадке и вещи поскорее собрала.
Видение 7
Война не закончится никогда, если даже умрут ее верные дети.
Те, кто жил ей, и кем она жила. А послевоенные дети,
Наросты на теле войны, ее самое не простят.
Они будут до смерти нести в свой вечно дремлющий дом
Деньги, пищу, мебель и прочее с ними.
Я с войною ложусь и с войною встаю,
И как они, собираю одежду и пищу.
Мне виделось, юноша ехал сквозь дождь и размытые окон бутоны
К театру. Что там давали; возможно «Мадам Баттерфляй».
Лицо его было сурово.
Та, что вдруг напомнила мать, умершую молодой и прекрасной,
Оказалась отчаянной убийцей. Дождь выплакал все, что не мог юноша.
Пересохло во рту и сгорели глаза. Только бы видеть ее.
Она пела при полном зале, в зеленом таинственном платье.
А он пришел с полицейскими.
Прежде, чем увели, он вышел на сцену как самый близкий к ней человек,
Розу поднес ей (в воздухе множество роз),
Розу поднес ей и обнял, и увел от досужего шума.
Через час в опустевшей тюрьме
Она повесилась на бюстгальтере.
Он был последним, кто слышал ее дыханье,
Он пытался ее оживить.
Все это руки войны. Муж ее был подонок, да ладно,
Но она так любила его.
Ее онемевшее сердце согрел молодой полицейский.
А война оставалась на месте, она мазала хлеб маргарином,
Она старательно делила шоколад.
И была тысяча дней
Без чистой воды и горячего хлеба.
Но смерть нянька добрая. Она кормит всех.
Это жизни сестра,
А с войной примиряться не нужно.
Но если она на пороге,
Обручись и живи. Это главная в мире любовь.
Видение 9
Он ехал по эскалатору вверх, а я вниз, пространство и время личное
Шло по направлению движения. Так гряда облаков, так мистральный поток,
Так жаворонки идут в теплые страны и потом возвращаются к гнездам.
Он ехал. Но это был даже не он, и не мое представленье о нем,
За годы после кончины его растворившееся в полузабвенье и быте,
И все-таки это был он: кожа с внутренней будто холодной подсветкой,
Узкая прорезь, подчеркнутая губами, ровный птичий нос.
И даже если это был другой человек, все равно это был он.
Ехал по эскалатору вверх, а я вниз.
Я поздоровалась, как могла.
Потом, когда чудо встречи спряталось, чтобы меня не обжечь,
Мне подумалось: только скажи, и набегут неисчислимые
Приятели,
У каждого в жизни нечто подобное.
Есть расхожая фраза из двух половин: «у меня тоже» и «бывает и хуже».
Мне подумалось: если так, то зачем все мои чудеса, мои встречи,
Глаза, голоса, руки, походка, одежда и запах,
Значит, этого не было.
Но это все было.
И тот человек, что возможно не походил на покойного,
А только игрой света и тени стал его напоминать, был он сам.
Тот, кто вспомнил меня, кто вот эту секунду пережил для меня,
И это был дар…
…Что за глупости в голову лезут порой.
Женщина села напротив в кафе.
Ее стрижка и брови, оправа очков, —
Немедленно вызвали в памяти образ.
Этому скоро уже сорок дней, дата, почти что праздник.
Я купила еду, словно стол приготовить решила.
Никакого стола. И видение скоро прошло.
Осталась рука на манжете, взгляд и походка.
Он еще не носил очков, у него еще было юное тело.
Передаю, насколько я слышу его.
