Культура Древней Греции не всегда концентрировалась вокруг Зевса. В предыдущей части искусствовед Дарья Тоцкая рассказывала об этом и о крито-микенской богине и ее быке. Сегодня мы будем анализировать период архаики с его хтонической мифологией и последовавшим затем периодом богов-олимпийцев
Период архаики, согласно современной научной периодизации, начался в 1400 г. до н.э. и завершился в 1100 г. до н.э. Ему на смену пришли боги-олимпийцы, культ которых частично заимствовал сюжеты архаики и еще более древних времен. Само пребывание богов на горе Олимп связано с былыми ритуалами поклонения духам и божествам на возвышенности. Мы можем также вспомнить героев кельтских легенд и сказаний, сидящих на ритуальных холмах и начинающих видеть странное. Или же ритуалы среднеазиатских шаманов, сооружающих для связи с духами рода курганы из камней.
Отсылки к культуре прошлого проявляются не только в этом. Вот пример из олимпийского периода: «эгида» — так называется козья накидка — была у Зевса. Да и акцент на то, что его вскормила на острове (мотив пребывания вне бытия) коза Амалфея опять же оперирует уже знакомыми нам деталями. За образом Амалфеи стоит богиня-кормительница в зверином облике, и Зевс как бы остается под ее покрывалом, под защитой, «под эгидой». Наиболее могущественный и властный бог древнегреческого пантеона олимпийского периода, подобно кельтскому Лугу, связывается с символикой козла и высоких местностей, — горой Олимп. Но, в отличие от кельтской мифологии, Зевс не отождествляется открыто со своим отцом, и на то есть свои причины.
Вернемся к древнегреческой архаике. Брак Геи (земли) с Ураном произвел на свет первородных чудовищ, которые в этот период подверглись демонизации как «первые боги» (подобно фоморам у кельтов и аннунакам у шумеров, схема все та же). Сама Гея тоже скоро перестанет быть «удобной» в пантеоне богов, и в олимпийский период ей станут уделять все меньше внимания. Причина в том, что ее сила и власть несоизмеримо больше Зевсовой.
Итак, первородные детища Геи, циклопы-гиганты, не нравились Урану, и он спрятал их в землю, то есть, с одной стороны, похоронил, с другой стороны, как бы вернул внутрь образа Геи-земли. Правда, демонические детишки не умерли в Гее-земле — они устроили акт восстания и, получается, реинкарнации. Неудивительно, что неоплатоники впоследствии интересовались историей Геи больше, чем сюжетами олимпийцев. Гесиод в «Теогонии» (VIII – VII вв. до н.э.) пишет, что сначала в Хаосе витали Гея как земная твердь, Тартар как мрачное подземелье и Эрос как страсть, «потос». Очень напоминает эта триада посиделки Тиамат с Абсу и Муммой на коленях в «Энума Элиш», но здесь нужно удержаться от соблазна прямого ассоциирования божеств из двух разных культур, древнегреческой и шумерской. Их идеи-образы не тождественны в данном случае, но, несомненно, происходит из некоего общего субстрата, из одного архетипического сюжета времен каменного века.
Дальше Гея изготавливает серп, кстати, распространенное орудие европейских ведьм, намекающее на жатву как прекращение сельскохозяйственного цикла. Специальный ритуальный серп использовался в ходе древних ритуалов, проводимых женщинами-служительницами культа. Итак, Кронос затаивается в утробе Геи, а после, во время соития Геи с Ураном протягивает руку с серпом и отсекает ею гениталии отца. Здесь необходимо вспомнить финикийские истории на ту же тематику: оскопление отца сыном. Несомненно, у нас еще будет повод поговорить об этом архетипическом сюжете, но сейчас обратимся к судьбе Реи и Кроноса.
Гея-земля вечна, а вот ее потомки, похоже, вынуждены проходить через череду рождений и реинкарнаций.
Кронос и Рея — новая пара божественных родителей, но им не помешал бы семейный психолог, который как минимум призвал бы их к коммуникации. Ведь Кронос пошел по стопам отца и занялся пожиранием своих детей, а Рея — постоянным деторождением и попытками укрывательства. Чтобы скрыть рождение нового ребенка, она прибегает к колдовству. То заставляет визжать растения, скрывая крики детей, то производит мену ребенка и камня. Кронос, разумеется, будет низвержен, но для этого спрятанному на острове Зевсу доведется вступить в союз с первородными чудовищами, братьями его матери Реи. Вот почему греки не могли произвести отождествление Зевса с Кроносом: 1) Кронос уже и так повторяет судьбу Урана; 2) это заставило бы ассоциировать сюжеты Зевса с сюжетами Кроноса, намекая на то, что и у Зевса должен родиться сын, который победит громовержца.
Тем не менее в олимпийском периоде грекам приходилось поклоняться образу Зевса, чья власть никак не могла быть поставлена под сомнение и ограничена кем бы то ни было. Ничего не напоминает? Верования во всесильного Мардука среди шумеров распространились одновременно с укреплением власти энов, правителей первых городов. Правда, шумеры придумали своего «всесильного и непобедимого бога» раньше древних греков.
Вернемся к паре Реи и Кроноса. Они не антропоморфные существа, а идеи, и с этой точки зрения нам необходимо взглянуть на их взаимоотношения. Рея дает новорожденному тело, но Кронос, время, ограничивает физическое существование человека, заставляя его перерождаться снова и снова. Само время не является изначальным принципом, а появилось лишь в результате зарождения идеи смерти (здесь: изменения). Идея Урана как смерти как раз и соотносится с изменением чего бы то ни было. Подобно мифологии финикийцев с их божеством изменяющей смерти Мотом, смерть в образе Урана снова показывается как изменяющая сила, приведшая к появлению времени. То же можно сказать и о человеческой психике: сознание образуются лишь в результате видоизменения некоего участка бессознательного, но после физической смерти индивида все возвращается на круги своя: в бессознательное. На уровне человеческой анатомии это тоже работает: способность мозга осознавать происходящее развилась из некоего участка вегетативной нервной системы.
Время, которое пожирает что-либо, как бы прокручивает назад, — это важный архетипический сюжет, демонстрирующий идею. Как только что-либо рождается, время словно начинает отсчитывать часы обратно от будущей смерти до точки рождения в прошлом, за мгновение до которой объект не существовал, а был лишь частью всеобщего бессознательного. Под рождением мы подразумеваем не физическое рождение ребенка на свет, а зарождение сознания у плода.
Еще одно интересное наблюдение об олимпийце Зевсе. Он не является «богом колдуний», не покровительствует им. В отличие от образов других богов, зиждущихся на схожем архетипическом сюжете. Один — колдун, Мардук — колдун, призывающий демонов. Зевс в каком-то смысле искусственная фигура, которую поставили на то место, где ранее цвели пышным цветом совсем другие верования, именно поэтому он не впитал детали образов и сюжеты, основанные на важнейших архетипических сюжетах. Именно с точки зрения архетипических сюжетов и произошла катастрофа смыслов, разрыв: сюжет истинной, архетипической связи Зевса и Реи разбит и утерян, богиня бездействует, бог не умрет. «Родила и родила». А что дальше-то? Так древние греки получили некую лакуну в осознании своего жизненного пути и осознании смерти. Правда, они довольно быстро заполнили ее народными верованиями, основанными на старых сюжетах. Период олимпийцев завершился распространением орфических культов.
Именно в отсутствии связи Зевса и колдовства яснее всего прослеживается разрыв архетипического сюжета. Отчасти эта теория подтверждается ниточками, ведущими к фигуре богини Гекаты. Она, в отличие от Зевса, сохранила связи с ведовством, с царством мертвых, от которого олимпиец оказался оторван, и с образом собак, который с Зевсом тоже никак не соотносится, а также с циклом рождение-жизнь-смерть. Некромантия, сношения с царством мертвых и духи-помощники — все это уже во времена почитания Зевса не было легитимизировано и ушло в глубокое подполье. Связь с бессознательным перестала быть общепринятой практикой. Верования в дельфийского оракула, прорицающего за счет ядовитых испарений из подземной пещеры, уже угасли.
Впрочем, и олимпийская пара Зевс плюс Гера не смогла избежать связей с древними архетипическими сюжетами. Гера часто принимает решения, противоречащие воле мужа, порой спускается в царство мертвых к злобным духам мести-эриниям, совершает колдовство и губит людей и богов. Гера, например, является причиной того, что Афамант обезумел и убил собственного сына. Его дочь Ангела смогла избежать мести Геры, омывшись в подземном источнике и оказавшись «под эгидой» Аида — это отголоски древних ритуалов встречи с образами смерти, уже исчезнувших из всеобщего употребления в эпоху олимпийцев. Также стоит обратить внимание на сюжет, в котором Зевс устраивает шуточную свадьбу с дубом, облачив его в платье Геры — это осколки былых верований в Великую Матерь в образе Мирового древа.
Возможно, олимпийская эпоха кому-либо видится как расцвет древнегреческой культуры. Но с точки зрения архетипических сюжетов это не так, олимпийский период — это начало конца из-за разрыва смыслов и связей с важнейшими архетипическими сюжетами. Всесильность Зевса порождает непонимание смерти и иррациональный, разрушающий страх перед ней. То, что Зевс не подчиняется матери-Рее, заставляет человека считать себя центром Вселенной и этот же тип отношений проецировать на общество и природу. Фигура Зевса ставится выше по значимости, чем человеческая судьба, начисто сметая ценность пути индивидуации и лишая человеческую жизнь смысла. Утрачена необходимость духовного пути. В олимпийский период у человека уже нет легальных инструментов для управления психикой на неосознаваемом уровне. Мифологии Зевса и других олимпийцев не хватает сюжета катабасиса, спуска в царство мертвых. Именно на нем и будут строиться новые (основанные на хорошо забытом старом) орфические культы.
