Средневековые романы о короле Артуре — причудливый сплав ирландских, валлийских легенд и верований катаров, возникший не без влияния египетской, семитской и арабской магии в христианской обертке. В таком гремучем сплаве поднимает голову некий новый метафорический дракон смысла — искусствовед Дарья Тоцкая ищет его в «кельтском котле вдохновения» и не только
Когда исследователи пытаются провести параллель между реально существовавшими личностями и героями средневековых романов и легенд, обычно их попытки рассыпаются горсткой пепла. Мы помним дуализм западноевропейского сознания X – XII веков, когда реально существующая дама знатного происхождения становилась своего рода ступенью к духовному пути и познанию божества. Соотнесение героев и сюжетов средневековых текстов с божествами и осколками древних верований может дать нам больше с точки зрения понимания самих себя, чем поиски «того самого» полководца, способного воплотить в себе образ короля Артура. Вполне возможно, что «того самого» никогда и не было, что он был лишь образом из бессознательного, призванным заполнить собой некую лакуну в представлениях людей о нравственности и справедливости бытия.
Итак, большинство дошедших до нас текстов о короле Артуре представляют собой метафорический кубок, в который брошены субстанции кельтского язычества и образов из мира христианства — по крайней мере, так считает большинство исследователей (примечательно, что в этот кубок брошены и осколки верований катаров и даже арабской, египетской и семитской магии). Мы говорим «образов», потому как сюжетная канва этих текстов по сути являет собой легенды и сюжеты языческих ритуалов, к дереву которых привито некоторое количество образов и представлений, бытовавших в тогдашнем христианстве Западной Европы. В этот период происходит постепенное вытеснение из зоны коллективной осознанности целого пласта смыслов, открытых кельтским язычеством. Дверь за многими из них захлопнется к эпохе Высокого Средневековья… Наша сегодняшняя задача — достать на поверхность смыслы многих архетипических образов и сюжетов. Этих смыслов достаточно много, поэтому в этой статье мы ограничимся лишь несколькими архетипическими сюжетами из произведений о короле Артуре.
Большинство современных исследователей считает, что в текстах о короле Артуре часто встречается сюжет путешествия в царство мертвых. Но это не совсем так, отсутствуют многие характерные образы, ритуалы, действия, которые позволили бы нам с точностью идентифицировать архетип царства мертвых. Нет ни погружения под землю, ни мотива задабривания правителя царства мертвых, ни мотива сознательной мены, какие мы видим у среднеазиатских шаманов. Похоже, в легендах о короле Артуре речь идет просто о погружении в трансовое состояние, о переходе в поток бессознательного, а трансовый уровень неглубок — и, возможно, индивид даже продолжает в этот момент достаточно ясно воспринимать и бытийный пласт, выполняя какие-либо привычные действия: занят охотой или следует куда-то на коне. В пользу этого решения говорит пластичность сознания средневекового человека, о которой упоминают некоторые исследователи: тогдашние люди легко предавались каким-либо эмоциям, поэтому им было гораздо проще войти в трансовое состояние и поток бессознательного. Вероятно, еще отсутствовали блоки сознания (страхи), мешающие погружению в поток.
До определенного момента в образование знатных дам входило изучение лекарственных трав и мазей — можно проследить тесную связь колдовства-брухерии-крафта с лекарственными травами в те времена. Яркие тому свидетельства содержит «Мабиногион», цикл прозы на валлийском языке, существовавший в виде двух рукописей XIV века: «Красной книги из Хергеста» и «Белой книги Ридерха». Исследователи предполагают, что обе книги имели общий источник X – XIII века, но содержат в себе культурный пласт, начинающийся с Железного века, который, впрочем, перемешан с христианским мировоззрением. Например, в истории «Оуэн, или хозяйка источника» знатная дева дает рыцарю кольцо невидимости и рассказывает, как им пользоваться для сокрытия от врагов. Волшебники называются «хитрыми людьми», а заговоры — хитрыми словами. Пойти на хитрость — вы и сами уже понимаете, о чем здесь речь. Со стороны Скандинавии читателям салютует бог хитрости (читай, колдовства) Локи, но вернемся к валлийским историям. Само по себе колдовство требует умения входить в трансовое состояние и поток бессознательного с разной степенью погруженности, и если это ремесло было известно знатным дамам на правах общепринятого обучения, то вполне логичными становятся буквальные выпадения рыцарей в поток бессознательного и путешествия в нем.
Кстати, популярнейшей переводчицей «Мабиногиона» была женщина — Шарлотта Гест, чье упущение состояло лишь в попытке избавить текст от «низких» подробностей вроде брачного ложа. Некоторые исследователи предполагают, что женщина была и автором тоже, — называют имя Гвенллиан ферч Граффилд.
Рассмотрим историю «Пуйлл, король Диведа». Сомнительно, что его имя происходит от французского именования курицы (прим. ред: «poule» — фр. курица), скорее, какое-то отношение к герою имеет французская же местность с замком Пюилоран (Puilaurens, Х век), слывшая прибежищем катаров. Пуйлл охотится в лесу — это обстоятельство и сбивает с толку исследователей, заставляя говорить о царстве мертвых, но в кельтском язычестве лес — сакральное место и место ритуалов, а не именно смерти. Пуйлл встречает сначала белых собак с красными ушами — в кельтской культуре этими признаками обозначались духи, сошедшие на землю. А после появляется и хозяин собак на сером коне — еще один открытый в ту эпоху смысл: этот всадник не человек. Это «дикая охота».
Далее следует распространенный сюжет подмены, который стоит рассматривать как магическое раздвоение личности человека в точке выбора: Пуйллу будет предложена некая архетипическая ситуация, и от его выбора будет зависеть, останется ли он прежним. Суть ситуации следующая: ему будет предложено ранить темного противника в битве на броде (а вот это уже образ близости к точке отсчета: рождения или смерти человека). Ранить, но не убить — из чего мы делаем вывод, что у Пуйлла явно непродуктивный шаблон поведения в контексте умеренности и сострадания. То есть королю необходим осознанный контроль в ситуации, вызывающей у него гнев — и толика милосердия, чтобы сделать правильный выбор, который станет для него судьбоносным и позволит изменить его дальнейшую судьбу.
То, что выглядит для нашего современника как непонятная встреча с другим человеком, превратившаяся затем в год лишений и последующую награду в виде свободы, — на самом деле настоящая проработка стрессовой ситуации, вызывающей гнев (схватка) в потоке бессознательного с осознанным выбором правильной, продуктивной модели поведения (контроль гнева и финальное милосердие). Никакого серого всадника Арауна из Ануинна в действительности не существует — кое-где в тексте Пуйлл просто начинает называться правителем объединенного Ануинна. Араун в самом начале требует с него символическую плату — которой вообще-то не будет — это мотив платы за вхождение в сюжет с фиксацией, заставляющей индивида совершать неправильный выбор. С возможностью исправления своей дальнейшей судьбы путем осознания.
К самому Пуйллу все еще есть вопросы — автор «Мабиногиона» упорно не называет имени его отца, хотя генеалогии в текстах уделено повышенное внимание. Это говорит нам о следующем: Пуйлл и сам не человек, а подменыш на месте древнего божества, лишенного этого статуса по причине распространения христианства.
На этом его приключения не заканчиваются, он поднимается на холм (на самом деле ритуальный курган, часто используемый для общения с духами и выхода в поток бессознательного по факту пребывания там, а также для ритуалов), с которого видит путешествие загадочной дамы Рианнон верхом на белой кобылице. Ни спутники, ни сам Пуйлл догнать ее не могут, хотя она показательно едет шагом. Преследование превратится в сотрудничество лишь в тот момент, когда Пуйлл сам попросит ее о снисхождении к нему — запомним это, тем более что он правитель на этой земле.
По первой части истории мы знаем, что у Пуйлла есть супруга, но здесь история неожиданно делает поворот к новой женитьбе — на Рианнон. Это может указывать на несколько вещей: или это разные истории, возможно, о богах со схожими функциями, или же все это история об одном боге, но представленная неверно. Женщины кельтов не были чем-то вроде собственности мужчин, женщина обладала правом голоса, и даже такой славный герой ирландского эпоса, как Кухулин, вынужден принимать чужую помощь по примирению с супругой после его измены, вынужден избегать общества — в общем, он не проявляет черты деспота, устраивающего один свадебный пир за другим с разными женами.
Рианнон — не смертная, а богиня, именно поэтому Пуйлл просит ее остановиться саму. Ее сфера влияния — не время, как считают некоторые исследователи, а сама природа, бытие и небытие со всеми природными циклами. Рианнон — в дальнейшем спутница жизни бога-Пуйлла, зашифрованная во время христианства кельтская богиня Эпона. Пуйлл занимает в отношении нее подчиненное положение как при более могущественной богине — воплощении архиобраза Великой Матери. Это проявляется и позднее, когда он следует ее указаниям и не изгоняет ее даже за такие предполагаемые злодеяния, как поедание единственного сына (в этом сюжете мы видим зашифрованный космогонический миф с элементами реинкарнации — как в орфических культах и культе Осириса). «Наказание», придуманное Пуйллом за такой страшный проступок, — просто возвращение богине ее же функции (везти людей на своей спине, в переносном смысле: открывать им путь индивидуации). У Пуйлла нет никакой власти над хтонической богиней, и это ясно читается и в самом аспекте «наказания», и в последующем ее возвращении к нему.
Итак, Рианнон рождает сына после долгого периода бесплодия (того самого сына, которого она позже якобы съела), долгое ожидание — аспект исключительности ребенка. Как и в мифах «Уладского цикла», происходит подмена ребенка и жеребенка. Возможно, мы имеем дело с ритуалом мены жеребенка на жизнь ребенка. Или же единственный ребенок Рианнон действительно архетипически приносится в жертву. Ситуация развивается зеркально: еще одна семья, у которой явные трудности с зачатием, вдруг обнаруживает у себя ребенка (важно, что до этого у них пропадали жеребята от одной кобылы). История завершается тем, что вторая семья узнает в сыне ребенка божественной Рианнон и отдает его законным родителям. Ребенок Рианнон и Пуйлла проявляет неординарные свойства, что явно указывает на его зашифрованное божественное происхождение. В повествовании пропущен целый пласт архитипического сюжета, так как появление «гадкой и чудовищной лапы», крадущей жеребят у второй пары, и, судя по всему, произведшей подмену ребенка, ничем не объяснено.
Еще один случай на свадебном пиру указывает на божественную зашифрованную сущность Рианнон. Как хтоническая богиня, она распоряжается миром мертвых и обладает способностями некроманта, заставляя пищу пропадать в некоем мешке, а после в этот же мешок оказывается заключен и гость, непредусмотрительно посягавший на богиню в течение праздника. Смерть ходит бок о бок с Рианнон, и, без сомнения, она командует легионами мертвых духов, отверзающими в магическом мешке метафорический ход в царство мертвых, поглощающими жизнь или здоровье жертвы.
Детально же о связи Рианнон с жеребятами и лошадьми еще будет повод поговорить в следующих частях.
