«Критики нет», «критика снята с производства», — слышим со всех сторон, в том числе из уст тех, кто по роду своей работы как раз и должен это производство налаживать — искать и пестовать новые таланты, а при необходимости садиться за руль и личным примером показывать, «как это делается».
Приехав в Нижний Новгород, мы с Валерией Пустовой убедились, что критики, и притом с публицистической жилкой, имеются. Живут и работают в нелегких условиях, но не ноют, не жалуются, а пишут раскованно и самостоятельно — и на региональные, и на общероссийские темы. Преобладающий пафос — сохранение и приумножение культуры. Наши молодые коллеги доброжелательны по отношению друг к другу, диалогичны, интеллигентны. Внимательны к слову, готовы совершенствоваться. Общаться с ними было интересно.
Если атмосфера, царившая в Нижнем Новгороде, распространится на всю Россию, за будущее литературной критики можно не опасаться.
Владимир И. Новиков
Когда критик пишет о литературе, он пишет о себе. В профессии не запрещено, а все же как будто не вяжется с профессиональным требованием — объективности, доказательности, экспертности. «Умеет читать» — как будто достаточно о критике. Но Владимир Новиков парирует: критик тот, кто «умеет писать».
Семинар по критике и публицистике, собранный в рамках мастерских от Ассоциации союзов писателей и издателей — 15-19 июня, Нижний Новгород, — мы провели в поисках личности. Началось с практического: обсуждения перспектив, — но уже тут речь пошла о том, чтобы довесить личностного начала. Всем семинаром мы щедро отмеряли будущее каждой: агитировали снять фильм, составить книгу, писать прозу, уйти от наукообразия, отвязаться от Мандельштама. А завершилось днем дополнительных заданий, прочитанных по кругу вслух и превративших семинар по критике разом в мастерскую эссе и психотерапевтическую группу.
Владимир Иванович Новиков предложил каждой из семи участниц семинара написать эссе по модели «Борхес и я». Мне пришло в голову предложить написать портрет вечера или стихотворения: репортаж о творческом вечере Дмитрия Данилова в рамках мастерских (он работал соведущим семинара по драматургии) или рецензию на один его текст. Выбор пал на стихотворение «Спаси нас» («Новый мир», 2020, № 5).
Мы наблюдали за тем, как меняются отношения подставного «Борхеса» и «я» в эссе — и как рецензии на стихотворение дрейфуют от филологической ответственности к артистически убедительному манифесту.
Когда критик пишет о себе, вспоминаешь, что он пишет литературу. Не в этот момент, а вообще. Что там, за маской объективности и ролью эксперта, кто-то есть. Пропускает через опыт, проживает чувства, свидетельствует о том, что между строк, интенсивно дышит.
Так кто он, мой «другой»? Вытесненный на поля художник — или критик, который решает, пустить ли его в текст?
Валерия Пустовая
Екатерина Агеева
Спаси их
Если тебя просят быстро написать рецензию на стихотворение автора, который будет с тобой на литературном мероприятии в ближайшие пару-тройку дней, главное — не поддаваться соблазну. Потому что подойти и спросить напрямую: «Дмитрий, а вот ваше стихотворение «Спаси нас», оно о чем?» — это всё равно что применять коды в компьютерных играх. Читерство это, нельзя так.
По дороге в Нижний Новгород попутчица в купе сделала мне замечание за надпись на футболке: ««Греши от души» — это же заигрывание с темными силами! Это плохо, вы знаете?». Герои Данилова в стихотворении «Спаси нас» с темными силами, а уж тем более с небесами, не заигрывают. Правда, рефлексируют при этом не очень глубоко: во многих внутренних и пустяковых проблемах по привычке винят внешние обстоятельства. Эдакий русский менталитет жертвы. Множественные умы дурачка Емели, иначе не скажешь.
Когда ищешь в интернете «Анализ стихов Дмитрия Данилова» (это тоже читерство, но другое), в первых строчках поиска вылезают фрагменты интервью. Вот, например, автор признается, что какое-то время находился под влиянием поэзии Кирилла Медведева. Всё понятно. Про Кирилла Медведева как одного из представителей постконцептуализма как-то раз отлично написал Дмитрий Кузьмин. Если проводить параллели между лирическими субъектами у Данилова и Медведева, многое совпадает: это и лексическая избыточность, позволяющая, если пересказывать Кузьмина, неспешно подступиться к главной мысли, и мозаичный монтаж высказываний для отражения внутренней пустоты героев и отождествления себя с ними, и неуверенность в речи (правда, в стихотворении Данилова его лирическое «я» в себе чуть более уверенно, в отличие от прочих персонажей строфами выше).
Эх, и зачем только Кузьмин так понятно написал!. И зачем я вообще гуглила про Данилова, если сама сразу хотела упомянуть и про отсутствие высмеивания и дистанции с героями (теми самыми «нас», остающимися до последней строчки и нуждающимися в спасении при любом исходе), и про языковую пустоту вводных слов, частиц, союзов, междометий на контрасте с символической значимостью молитвенных текстов, и про переосмысление концептуализма. Получается, я же умная, как Кузьмин почти, но теперь мне никто не поверит. Придется начать с чистого листа.
Стихотворение «Спаси нас» похоже на переложение с визуального на текстуальный язык замысла мультика 1948-ого года «Цветик-семицветик». Была там девочка, которая себе загадывала в качестве желаний кучу конфет и игрушек, а потом еле из-под них выбралась. В качестве аналогии можно было бы привести и «Золотую рыбку», но Данилов –— автор сердобольный, он не оставит у разбитого корыта старуху, то есть плодящихся в тексте, как кроликов, лирических героев. Или, по крайней мере, не покажет это прямо, избегая поучительности и проповеди. Ему достаточно неслышимого колокольчика. Как известно, колокольный звон исцеляет. Если только колокол звонит не по кому-нибудь.
Ещё верлибр Данилова напоминает дневниковые записи. Обращения к Богородице идут подряд, «своими словами», без заученных молитв. Так честнее. И ещё это позволяет автору поиграть со стилистикой, лексикой и интонациями героев. Я однажды нашла запись в блокноте у родственницы: «Почему одни выигрывают в лотерею, а я нет». Выиграй она тут же, тут же бы и спросила: «Почему одни выигрывают больше? А почему чаще?». Так и с молитвенными просьбами: сохраняя свою сакральность и абсолютную искренность, они могут казаться абсурдными, глупыми, наглыми, резкими. И потом: бойтесь своих желаний. Иногда прошение оградить от опасности может по факту стать просьбой оградить себя от жизни. Или даже себя от себя.
Эмоционального воздействия на читателя Данилов в «Спаси нас» добивается несколькими способами. Прежде всего, в тексте скачет напряжённость, масштабность обращений к Богородице. Вот у одного персонажа жизнь еще ничего, а у другого — кромешная тьма. И то ведь, как говорится, что для русского хорошо, то для немца — смерть. Ещё один способ пробуждения читателя (подведение его к границе дазайна или даже к перерождению) — это поворот от того, чтобы тешить эго, радуясь, что ты не такой (хотя ты такой и скоро признаешь это), к безоценочной и безусловной жалости. Если бы у текстов могло быть материальное, физическое воплощение, то стихотворение «Спаси нас» стало бы пощёчиной читателю или даже свежеиспечённым, горячим следом от нее. И тут, конечно, надо иметь смелость смириться и подставить вторую щеку, но уже для ответа Богородицы. Но помните, если звук колокольчика нельзя услышать — это ещё не значит, что не надо вслушиваться. В этом, пожалуй, и заключена истинная вера.
Рецензия написана. Можно отвлечься, почитать новости. Как же актуально «Спаси нас» в ситуации нынешней коллективной ответственности. Или безответственности. От скрепной Богородицы только и ждут, что она даст универсальный, как на прямой горячей линии, ответ: своих не бросаем. Данилов вот в стихотворении, как будто сильно заранее, пробует перед читателем заступиться за несчастных нас, пусть и неправых. Но, пожалуй, настало время сказать: пресвятая Богородица, спаси, пожалуйста, их, а не нас. Мы пока терпим.
В комнате и в тексте
Есть люди уютные, как кухня. Есть — деловые, как рабочий кабинет. Если бы Катя Агеева была комнатой, то на самой длинной ее стене непременно висел бы экран. Может, телевизор (кто-то же должен их использовать в 2022-м году!), а может, большой компьютерный монитор. По такому экрану транслируют много юмористических передач, таких, которые без особых моральных правил и этики. Что-то типа Comedyclub, но Катя не любит быть в команде, так что лучше соло: Standup. Раз в неделю — это обязательно — на экране идёт какое-нибудь интеллектуальные шоу. Что-то типа «Что? Где? Когда?», но Катя не любит быть в команде, так что лучше соло: «Своя игра».
Раньше комната была проходная и при этом теплая, теперь же одна сторона наглухо заделана, но, парадокс, вечно откуда-то дует мерзенький сквознячок. На месте бывшего прохода висит телефон: на звонки могут не реагировать неделями. Зато частенько звонят сами и дышат в трубку от невозможности сформулировать что-то внятное. А иногда и вовсе просто замирают с поднятой к уху трубкой, да и кладут ее обратно, позабыв нужный номер.
А так, конечно, ничего комната, стильная. Ремонт не дизайнерский, но видно, что оформляли с нуля, со вкусом, годами. Самое главное — гигантская кровать с балдахином, да таким, который закрывает от всего мира. Писательский стол тоже есть, но покачивается — ножки разной длины: насекомые постарались. В остальном тут комната как у всех: окно на солнечную сторону, дверь из таких, что закрываются, если просто захлопнул снаружи, и, конечно, скрипучий паркет на полу. Потому что паркет — дерево, а единение с природой — это хорошо, сами понимаете. Только не вставайте голыми ногами на солнечный пятачок под окошком — обожжетесь.
–
Этот фрагмент Катя Агеева писала для литературной мастерской. Она часто на таких бывает. Я ее не осуждаю — заядлые фестивальщики и постоянные ученики теперь на каждом шагу. Хороший способ убежать от кризиса среднего возраста.
Если анализировать написанный Катей текст, получается, что она любит острить, в том числе и в свой адрес, рефренить, драматизировать и, конечно, заигрывать с читателями, туманно намекая о своих травмах. Хорошо ещё, Катя не написала в тексте, что она авторка или поэтка. Меня лично подбешивает такое стремление выделиться. Многие думают, Катя разделяет мнение феминисток, раз называет их в текстах им в угоду. Но мне она призналась, что просто уважает право каждого человека называться так, как ему хочется. Кажется, в нынешних обстоятельствах это одно из немногих прав, которое у нас ещё осталось.
Когда Катя садится писать текст, любой текст, который будет или может быть где-то опубликован, у нее случается приступ страха перед чистым листом. Делать заметки в телефоне, записывать мысли на диктофон — пожалуйста. А вот приводить черновики в порядок, переводить их на язык публичной читабельности и будущей оценочности — упаси боже.
Если бы это задание — написать эссе — дали Кате Агеевой, она вряд ли бы справилась. И не потому, что побоялась бы бумаги, а потому, что просто не умеет писать эссе. Сергей Маркович Гандлевский сказал ей как-то, что ее первое эссе похоже на сырой перевод, с трудом поддающийся редактированию, в нем много ляпов, а вместо шуток получаются темнОты. Я сидела с Катей в этой темноте, ничего шуточного там и правда нет, но люди, как вы наверняка знаете, частенько нервно посмеиваются даже от страха.
Катя ни разу с тех пор за эссе и не садилась. Правда, разместила свой «сырой перевод» на Яндекс.Дзене. Эссе набрало одиннадцать тысяч прочтений и принесло аж двести сумасшедших рублей дохода. Между прочим, это одна пятая от оплаты текста в толстом литературном журнале. Правда, одобрение Гандлевского, наверное, оценивается выше.
Но я, конечно, не Катя. Я бы пыталась писать эссе снова и снова. Кстати, я написала этот текст о ней минут за двадцать. И разумеется, в заметках. Жаль только, она мне за него не заплатит даже двести рублей.
Екатерина Агеева — поэт, критик, прозаик. Выпускница магистратуры «Литературное мастерство» НИУ ВШЭ. Публиковалась на порталах и в изданиях «Полутона», «Прочтение», «Кольцо А», «Формаслов», «Литеrrатура», «Солонеба» и т.д. Член Большого жюри литературной премии «Национальный бестселлер». Финалист премий «Литблог», «Болдинская осень» и «Я в мире боец» им. Белинского. Лонг-лист премии «Лицей» и премии «Неистовый Виссарион». Живёт в Самаре. Фрилансер.
Ирина Кадочникова
Кадочникова и я
Я ехала на велике на Каму, а Кадочникова в это время подбирала рифму к слову «равнина». Длинный уж грелся на асфальте, услышал меня, потек черной струйкой в кусты. Я сказала: привет.
Кадочникова дошла до второй строфы, написала про «холодок травинок». Откуда она его взяла, я не знаю. Трава обдавала меня теплом.
Шум компьютера не позволял сосредоточиться на последней строке — там обязательно должна быть формула. Кадочникова кое-как добралась до финала, а я доехала до Камы — смотрю на воду, ни о чем не думаю. А Кадочникова всегда думает, даже когда спит.
У нее есть страница ВКонтакте, там написан номер телефона, по которому вы можете позвонить, если вам надо сдавать ЕГЭ по литературе. Кадочникова очень любит ЕГЭ, а я терпеть не могу. Три года назад она сдала ЕГЭ на 100 баллов, хвастается и говорит, что может научить любого: врет, конечно, и даже не краснеет. А мне стыдно все время. А ей не стыдно.
Кадочникова заделалась в литературные критики. Я ей говорю: ну ты даешь, еще бы в патологоанатомы пошла. А ей мои слова как горох о стенку: от стола не отлипает, остеохондроз зарабатывает. А кто картошку будет окучивать, колорадов кто будет собирать, я тебя спрашиваю?
Я знаю Кадочникову давно: все у неё ничего, только фамилия дурацкая — ломаная линия какая-то, выговаривать сложно. Но мы привыкли. Бывает, крикнешь: «Эй, Кадочникова», — а она прямо вздрагивает, как будто она и не Кадочникова никакая. А кто тогда Кадочникова? Кадочникова у нас одна, тут уж ничего не поделаешь. Так что давай, придумывай свои рифмы, учи кого ты там учишь, крути педали, глядишь — куда-нибудь приедешь. А я купаться пошла.
Один язык на всех
Герои стихотворения Дмитрия Данилова очень разные: это и мать-одиночка, у которой на руках двое детей, и студентка, страдающая какой-то очень странной болезнью, и алкоголик, в очередной раз уволенный с работы из-за этого самого алкоголизма, и человек, в жизни которого просто ничего не происходит (в этом и вся трагедия), и типичный бомж, и преуспевающий бизнесмен, и юная японка, провалившая экзамены в Токийский университет. Разные истории, разные герои и при этом совершенно одинаковые голоса: у всех одна и та же интонация:
У меня
Очень плохо обстоят дела
Еще недавно
Они обстояли хорошо
А сейчас обстоят плохо
Чувствуется, что каждый герой очень ограничивает себя в высказывании, сдерживает эмоции, старается быть вежливым и корректным — смиренным, поэтому и возникает ощущение искусственности речи. А может, наоборот, какой-то легкости: слишком простое и прямое слово кажется даже неестественным:
Нет, суки, пишу вот так
Ох, прости, прости
Что я разорался
Пресвятая Богородице
Если можно
Пожалуйста
Сделай что-нибудь
С этим со всем
И если можно
Спаси нас
Все люди разговаривают с Богом на одном и том же языке. Герои Данилова равны потому, что они несчастны. Но еще они равны потому, что у них на всех один язык, одна молитва — «спаси нас»: не меня, а нас. Кажется, что это монологи, но на самом деле это хор. Каждый говорит о себе, но язык молитвы устроен удивительно: говоришь про самое своё, больное и сокровенное, а язык спасает тебя от тебя же самого: нет больше твоего отчаяния, да и греха твоего смертного тоже как будто больше нет — все грешны просто потому, что люди. Речь сделала тебя другим, и теперь слышишь не свой голос и свое страдание, а некий звук, который нельзя услышать. Но ты слышишь.
Ирина Кадочникова — поэт, филолог. Публиковалась в журналах «Prosоdia», «Кольцо А», «Формаслов», «Плавучий мост», «Вещь» и др. Окончила филологический факультет Удмуртского государственного университета». Живет в Ижевске.
Анастасия Шумилова
Шумилова и я
На экране появляются и исчезают буквы.
«Марось, шумпотӥськод-а?» / Ну что, довольна?
Шумилова молчит.
«Тонэн йырин али ужасько». / Из-за тебя сейчас работаю.
Молчание.
«Тынад потӥз вы***уться, нош курадӟисько мон». / Тебе захотелось вы***уться, а страдаю я.
Молчит.
На экране появляются и исчезают буквы.
Она тоже встревожена.
Огрызается:
«Тынад бур пельыд паллянэзлэсь улӥынгес». / У тебя правое ухо расположено ниже левого.
Ну, спасибо.
«Юрттод, может?» / Может, поможешь?
Шумилова вспоминает пошлый анекдот про поручика Ржевского.
«Дело пахнет керосином, Шумилова».
Шумилова оживляется:
«Пахнет дело моё керосином, керосинкой, сторонкой родной, пахнет “Шипром”, как бритый мужчина, и как женщина…»
«Ой, всё!»
Тоже мне, нашла, перед кем выделываться.
В моём голосе явственно проступают нотки угрозы:
«Шумилова, почти уйшор». / Шумилова, почти полночь.
«Уж полночь близится, а текста-то всё нет».
Ну что с ней поделаешь?
На экране появляются и исчезают буквы.
Мы обе встревожены.
«Ну ку ни тон буйгалод, а, Шумилова? Ку ни?» / Когда уже ты успокоишься, Шумилова, а? Когда уже?
Шумилова хихикает. Человеку 31 год.
«Вот мар шуозы, ӵуказе таӵе текстэн вуид ке? Блин, ну позорно же». / Вот что завтра скажут, когда покажешь такой текст? Блин, ну позорно же.
На экране появляются и исчезают буквы.
Шумилова запевает:
«Кемалы ик, ой, вылымтэ та пинал но дауре-э-э…» Недолгим, ой, оказалась, моя молодость…
«Блин, вот не али». / Блин, вот не сейчас.
«Ӵашае ной лэзьылэ-э-эм чай сӥям та дауре…» / В чашку чай налитый да остывший ты, моя молодость…
Шумилова знает, что я непременно зареву, услышав эту песню. И неважно, насколько плохо она исполнена.
Мы с Шумиловой поём и плачем.
Нам хорошо.
«Всё?»
«Всё».
На экране продолжают появляться и исчезать буквы.
Речевая сингулярность
«Пресвятая Богородице, спаси нас», — сдержанно и не очень молятся герои стихотворения «Спаси нас» Дмитрия Данилова. Структурой и псевдодокументальностью текст похож на его же пьесу-невербатим «Что вы делали вчера вечером?» («Новый мир», 2019, №12). В пьесе хор действующих лиц отвечает на вопрос, вынесенный в название пьесы. В поэтическом тексте вместо вопроса — мольба о спасении. Персонажи (хочется называть их действующими лицами) доказывают, почему им нужно спасение, перечисляя различные жизненные проблемы и кризисы. Кому-то (многим) не хватает денег, кто-то тяжело болен, а если со здоровьем и финансами всё в порядке, тут как тут — проблемы белых людей, скажем, кризис среднего возраста или раздражающая краткая «и» в слове «Тайланд» (подобные «тайланды» вызывают смешок и избавляют текст от излишней сентиментальности). Чтобы читатель не подумал, что это очередная чернуха про Россию, поэт расширяет географию текста и показывает, что и в Токио люди могут страдать по-нашему, по-православному. В поэзии Дмитрия Данилова все равны в своём страдании, как все равны перед богом.
Персонажей — девять, их речь, в сущности, — молитва, так что так и тянет провести параллель с девятью кругами ада и грешниками, отбывающими наказание. Но поэту повседневности Данилову не так интересны культурные или религиозные отсылки. Рассуждая о поэзии этого автора, хочется часто использовать слова «обыденный» и «узнаваемый». В узнаваемой манере поэт показывает грубость и ёмкость обыденного языка. Первая же реплика («Очень трудно стало жить») звучит как жалоба, который можно услышать в разных речевых ситуациях: в разговоре подруг на кухне, в очереди в МФЦ, в заявлении на материальную помощь, в обращении на прямой линии с президентом и т.д. Из таких стихов-реплик состоит почти весь текст, поэтому кажется, что «Спаси нас» — это поэзия реди-мейд или репортажная поэзия. Такому прочтению способствуют и многочисленные фразы-паразиты («и вообще», «вот это самое», «как говорится», «да, прикинь», «короче…»), разговорные фразы («уже даже и на учёбу», «у них у самих»). Назовём текст «стихотворением-невербатимом» или мокьюпоэтри?
Автор вроде бы отказывается от конвенциональной художественности речи и использует обыденный язык, но плотность этой бытовой речи — бесконечно большая, а градус страстей и страданий постепенно накаляется. Получается сингулярное речевое состояние, ещё чуть-чуть — и случится Большой взрыв. Впрочем, взрыв в тексте довольно тихий, деликатный. Появляется ещё один герой, который ни на что не жалуется, а лишь сухо резюмирует: ну, да, не слышит нас Богородица. Ну, услышала бы, было бы еще хуже. И ещё что-то бормочет про «некий неслышимый звон колокольчика…» (кстати, подобные нехитрые образы в поэзии Данилова вновь обретают художественную свежесть).
Вывод последнего действующего лица, которого хочется соотнести с фигурой автора, можно сравнить с отмазкой какого-нибудь чиновника на жалобу или обращение народа. Денег нет, но вы держитесь. Богородица слушает, это вы не слышите. Но даже эта грубоватость и покорность рассказчика перед судьбой не убеждает меня в том, что автор потерял веру в человечество. Потому что герои, одинокие в своём страдании, все как один просят спасти не себя одного, не «меня», а всех — нас.
Анастасия Шумилова — поэтесса, журналистка, главный редактор литературно-художественного журнала «Кенеш», член удмуртской молодёжной организации «Куара», автор телеграм-канала об удмуртской литературе «О чём поёт вотячка». Окончила Факультет удмуртской филологии УдГУ. Живёт в Ижевске.
Юлия Панферова
Вцепились
Вас когда-нибудь держали за локоть против вашего желания? Эта рука противная, но она держит, и сбросить ее нет возможности. Так и ходим: я и эта неотступная рука, которая то вцепится в самые кости, то погладит, и иногда черт знает, что ей нужно. Хозяина руки я не знаю или не вижу достаточно отчетливо, чтобы разглядеть лицо. Откуда он взялся и почему вцепился именно в мой локоть — тоже неизвестно.
Я всегда пыталась делать так, чтобы рука чаще гладила, чем впивалась, только рука оказалась требовательная — всегда хочет большего, а я не бессмертная. И стоит уйти на заслуженный отдых — желательно такой, чтобы выдохнула каждая извилина, — как рука тут же напомнит о себе острыми ногтями.
Ты вообще-то не бессмертная — каждый час жизни чего-то стоит, а ты сейчас все продаешь за копейку. Бездельница.
И я шла на поводу — как минимум, искала компромисс. Я не просто закуталась в одеяло с чашкой чая и шоколадкой и собралась смотреть сериал: ноутбук отодвигался в сторону, на первом плане — рисование, сериал можно и краем глаза посмотреть. Рука соглашалась и ослабляла хватку.
Потом рука решила, что рисовать по пятнадцать-восемнадцать часов в неделю — отличная идея. И что начало трудового дня с восьми тридцати утра и его конец в десять вечера тоже. Суммарно всего два часа перерывов, треть которых тратится на перемещение — это нормально, зато все успеваем, не бездельничаем и не тратим жизнь впустую.
Только чего она опять вцепилась?
Мне понадобилась достаточно много времени (и сил, и смелости), чтобы наконец перехватить эту руку, оторвать от локтя и заглянуть в чужие глаза — и ожидаемо обнаружить себя же.
Никто, кроме моей руки, не мог бы сподвигнуть меня на труд и усердие, однако никто, кроме меня, не захотел бы моей смерти от недосыпа. Я говорю: я не бессмертная, нужно делать перерывы, я говорю: я не бессмертная, жизнь проходит, а у тебя перерывы.
Рука, естественно, никуда не делась, но я стараюсь держать ее в своей и не позволять вернуться на локоть. Так ведь и я могу пустить в ход ногти: заткнись, пожалуйста, мы второй год первые по городу в олимпиадах, взяли гран-при по региону, поступаем без вступительных и это даже не все. Давай просто посмотрим этот сериал, даже если это средней глупости дорама?
Царапаемся пока, но вроде дружим — посмотрим, что будет дальше.
Спаси нас, а не меня
Дмитрий Данилов в стихотворении «Спаси нас» приводит девять лирических героев — все разные, но объединенные тупиковостью жизненной ситуации и фрустрацией. Для удобства я решила повесить на каждого простой ярлык, примерно отражающий их сущность.
Первая — Женщина. Полный беспросвет, муж бросил и «непонятно, что делать». Ее пример — о безысходности жизненной ситуации, дальше, извините, либо петля, либо панель. Эта история — о плечах, которые должны держать очень многое, но уже больше не могут. А сбросить ношу права не имеют.
Вторая — Студентка. Несмотря на обстоятельства, в Студентке теплится желание учиться — первое, что у нее болит из-за безденежья, это не отсутствие подруг, а невозможность продолжить обучение, о чем она и упоминает в первую очередь два раза подряд.
Совсем нет денег
Уже даже и на учёбу…
Следующая неоплата
И отчислят
Ее ситуация — тоже безысходная (плохие исходы не считаем). Остается только молиться.
Третий — Пьяница. Его пример — об осознанном моральном самоубийстве, потому что иначе такое пьянство не назвать. В запой Пьяница уходит не в первый раз и дает себе отчет, что это путь в никуда, но остановиться, видимо, уже не может — потому и не говорит Богородице «пожалуйста, спаси», как это делали Студентка и Женщина, а отступается: «Если можно, спаси».
Четвертый — Должник. Он живее всех других, потому что боится за свою жизнь. За ним по пятам ходят бритоголовые коллекторы, он питается дошираками, шпротами и водкой, но первое, о чем просит — снять с него ответственность, и второе — чтобы не угробили. Не будь проблемы в лице коллекторов и долгов, Должник бы не молился.
Пятый — Заурядность. Впервые за все стихотворение здесь имеется явная просьба не только за себя, но и за ближнего — Заурядность неожиданно проявляет сочувствие. Он просит избавить людей от беспросветности, зависимостей, крыш и петель, прекрасно осознавая, что никто этого не заслужил. Но просит, надеясь на ответное сочувствие. И тоже скромно добавляет: «Если можно».
Шестой — Пациент.
Мне сейчас больно
И я умираю
Смерть в данном случае — избавление и милосердие, об исцелении Пациент даже не заикается. Это пример, не побоюсь этих слов, подлинной безысходности, потому что ни петли, ни панели, а эвтаназия запрещена.
Седьмой — Счастливчик. Баловень судьбы с кризисом среднего возраста, противопоставленный всем остальным, однако он тоже молится — и тоже заслуживает услышать неслышимый звон колокольчика. Его пример о том, как даже в жизни, о которой мечтают остальные, можно быть несчастным.
Восьмой — Бомж. Наверное, этот человек что-то представлял из себя в прошлом, и поэтому ему так тяжело сейчас. Он осознает, как опустился, но не хочет возвращаться к нормальной жизни — просто хочет побыстрее умереть.
Девятая — Дочь. Она говорит: «Я послушная японская дочь, я преданная японская дочь», и ее послушание и преданность проявляются в отсутствии собственного мнения. Это человек без собственного мнения, не способный выбрать даже веру:
В православном христианстве
Которое почему-то исповедует
Моя семья
И я тоже, вместе с ней
Так и отправляли ее в Токийский университет, собирая с миру по нитке — ее даже не спросили, хочет ли она туда, а она и не посмела вякнуть. И, стоя на токийской крыше, она пытается принять чуть ли не первое самостоятельное решение в жизни.
Интересно, как каждый заканчивает свою молитву — здесь видно, считает человек, заслуживает спасения или нет. Женщина и Дочь просят кратко и уверенно: «Спаси нас». Студентка добавляет «пожалуйста». Пьяница и остальные просят с чередой «если можно».
Я не хочу говорить, что одни герои не заслуживают спасения, а другие заслуживают. Почему Богородица должна обделить сочувствием Пьяницу и Бомжа и обратить свой божественный взор на Женщину, Счастливчика или Студентку? Вторые, может быть, социально полезнее первых, но примись мы распределять сочувствие по степени полезности — конец света наступил бы раньше, чем если бы Богородица начала вслух отвечать на все заявки.
Стихотворение — молитвы людей, прочитанные не по книжечке, а искренние, от всего сердца, которые возникают спонтанно и от безысходности. Этим и обусловлены слова «спаси нас», а не «спаси меня», как того требуют каноны молитвы — люди не хотят быть одинокими на своем дне. И ведь каждый точно знает, что в действительности не одинок: в мире сотни и тысячи Женщин, Студенток, Пьяниц, Должников, Заурядностей, Пациентов, Счастливчиков, Бомжей и Дочерей, которые молятся Богородице.
Юлия Панферова — начинающий писатель. Обучается в СПбГУПТД по направлению «Прикладная информатика в дизайне», участвовала в Нижегородских Мастерских от АСПИ в секции критики и концепции толстого журнала. Публиковалась в сборнике «Графит».
Анна Нуждина
Нуждина и я
Начнём с того, что у Нуждиной с детства было собственное мнение практически по любому вопросу. Из-за этого она снискала неодобрение раньше славы, к которой неосознанно стремилась. Мне её порывы не слишком понятны: я предпочла бы молчаливое уединённое созерцание.
Одиночество этой Нуждиной гордое, может быть, до наигранности, и всё равно наполненное людьми. Моё одиночество естественное, как дыхание, и наполненное книгами, несоизмеримо более яркими, чем её тексты о них. Ей однажды сказали, что произведение всегда богаче анализа, а она не поверила. Зря, конечно.
Но при этом она, разумеется, литературная фигура некоторой величины. Десятый ряд русской критики, так сказать. И всё же есть у неё деятельное участие, острое слово. У меня — только книги, которые она читает.
Нуждина — это чья-то вечная гордость. Родителей, учителей, друзей, которые говорят о её успехах больше, чем я могла бы разрешить ей говорить самой. Это прямая взыскательность, пугающая работоспособность, ясный взгляд из глубин разума. У Нуждиной разум этот как-то сияет, что ли. А я лишь использую его, чтобы минимизировать стресс. На экзамене представляю себя героиней симулятора, перед важными речами (которые будет произносить Нуждина, конечно) вспоминаю свои последние объятия или мемы про лягушек. С детской непосредственностью — подруге — перед ЕГЭ: «А меня поцеловали, представляешь?». Подруга не представляет. Нуждина тоже не представляет. Да и я, в общем, уже не уверена. Но подаренный петушок на палочке всё равно важнее экзамена.
Нуждина — это всего лишь наигранная поза, в которой я замираю. Жест силы, поднявшийся неизвестно из каких глубин. А за нею я со своими приметами одинокой жизни и апатичным, с трудом поворачивающимся языком.
В том, что Нуждина существует, сомнений нет. Но она раз за разом заставляет меня сомневаться, существую ли я.
Кунсткамера внутри веры
Стихотворение Дмитрия Данилова «Спаси нас», подобно многим другим его стихотворениям, сюжетно и объединяет истории девяти страдающих людей молитвенным рефреном. В нём заметно семантическое противоборство тем: важнее многообразие человеческого горя или стирающая социальные и этнические границы молитва?
С одной стороны, обращение к Богородице можно воспринимать как связующий элемент между девятью рассказами об отчаянии. Эдакий выставочный зал, как в «Декамероне» или «Кентерберийских рассказах», где герои едва ли знают о существовании друг друга и параллельно иллюстрируют одну или несколько проблем современной им жизни. Данилов в стихотворении представляет обширный спектр несчастий: нищенский быт матери-одиночки, крушение жизни больной студентки, неудачные попытки социализироваться запойного алкоголика (современный Мармеладов?), банкротство бизнесмена-нелегала и следующая за ним смерть от рук бандитов, экзистенциальная тошнота клерка от осознания собственной посредственности, агония умирающего без анестетиков, пресыщенность богача собственным богатством и успехом, презрение бомжа к самому себе, отчаяние завалившей вступительные экзамены японки.
Объединяет этих людей лишь молитва Богородице, и то — молятся они по-разному. Кто совсем коротко и чётко, а кто долго, подбирая эвфемизмы и как можно более размыто пытаясь попросить о спасении. Кто-то просит даровать ему смерть, кого-то за ту же просьбу начинает мучать совесть. Данилов даёт индивидуальную речевую характеристику всем своим героям, чтобы они узнавались, а не просто угадывались читателем. Но в конце концов каждый произносит: «Спаси нас». Хотя молит он(а) только за себя, это «нас» вновь связывает героев воедино, как будто они являются звеньями одной цепи, даже не осознавая этого.
Если бы не было у «Спаси нас» последних четырёх строф, то его легко можно было бы принять за человеческую энциклопедию. Однако в самом конце сюжета, после перечисления героями своих бедствий, появляется десятый персонаж — обобщённое «мы», безликое «мы». Этот десятый, стоит предположить, был с каждым из предыдущих девяти, когда они говорили своё: «Спаси нас». То есть «нас» — это молящегося и всех абстрактных «их», молящихся одновременно с ним. У этого десятого «мы» своей истории нет, оно — любой просящий у Богородицы, лишённый индивидуальности в момент прошения. И говорит оно нам (читателям) странную вещь: молитва может быть услышана, но не может быть исполнена, иначе наступит Судный день.
Я позволю себе неловкое ходульное богословие: «Концом света в самом плохом смысле» Данилов называет момент, когда перемены в судьбе людей начнут происходить без их участия. Видимо, согласно книге пороков и добродетелей, по которой нас будут судить на небесах. В любом случае, это уже не жизнь, а подведение итогов жизни, из чего можно сделать вывод, что молитва при жизни не реализуется. Максимум, который может получить молящийся в ответ, настаивают «мы», — это «неслышимый звук». Мол, внесено, учтём. И пусть ни один из девяти героев стихотворения не знает, как ему отвечает Она и отвечает ли вообще, но что-то (Вера? Надежда?) заставляет молиться дальше.
Немаловажно, что по сюжету все девятеро (десятеро) — православные, о чём читателю сообщает японка. Так что, быть может, «Спаси нас» — это стихи о православной вере, преодолевающей границы и пространства, и времени.
Анна Нуждина — литературный критик, статьи и рецензии публиковались в журналах «Знамя», «Юность», «Урал», на «Горьком», в «Литературной газете» и др. Член рабочей группы премии «Ясная поляна» (2022 г.), финалист литературно-критических премий. Участник семинаров от фонда СЭИП, АСПИ, СПР, Школы критики в Ясной поляне.
Наталья Смирнова
Коробка с сокровищами
Имя и фамилия давно отделились от моего «я». В текстах, соцсетях, документах — жизнь Смирновой.
А то, что есть у меня — коробка с детскими «сокровищами». Хранятся в ней щербатые стеклянные шарики, причудливые камешки, счастливые билетики и железнодорожные билеты-портянки, исписанные блокноты, школьные дневники и анкеты для друзей, фантики, этикетки… В общем, вся та малозначительная дребедень, о которой взрослому человеку заботиться вроде как уже неприлично — так же, как и беречь.
Но это то, из чего я складываюсь, «расту» всю мою жизнь: сладкий чай в кабине тепловоза, выигранные в цирке 10 килограммов мороженого, первая поездка на рыбалку и регулярные вылазки за ягодами и грибами, Арзамас, Вологда, пеший одиночный поход по Таганаю, сваленный в школьной раздевалке шкаф, снятые на старенькую зеркалку фотографии и видеоролики — из тех, что «для себя»… Достань наугад любую вещь, а за ней — я и моя история.
И всё-такия «я» так или иначе прорастает в той жизни, которую ведёт Смирнова. Как бы она ни стремилась отделиться окончательно, произойдёт это только в тот момент, когда коробка с сокровищами обретёт реальные узнаваемые очертания, а моё «я» отправится в путь всея земли. Жизнь оставшейся в одиночестве Смирновой будет чуть длиннее. Но потом угаснет и она.
Автор пьесы «Человек из Подольска» ответил на вопросы участников литературной мастерской в Нижнем Новгороде
Дмитрий Данилов — пожалуй, один из самых ярких современных литераторов. Слово это довольно общее, но Дмитрий — и поэт, и прозаик, и драматург. Творческая встреча с автором «Человека из Подольска» прошла 16 июня в ЦК «Рекорд».
Дмитрий Данилов выступает одним из наставников межрегиональной творческой мастерской «Мастерские — молодым писателям», которая с 15 по 19 июня прошла в Нижнем Новгороде под эгидой Ассоциации писателей и издателей России.
«Передо мной никогда не стоял вопрос о том, как сочетать прозу, поэзию и драматургию. Сочетается!» — признаётся автор. При этом поэтическое творчество он не считает работой, в отличие от драматургии и прозы. Дмитрий рассказал о новом романе «Саша, привет!», порассуждал о современном творческом процессе и о том, каков он — литературный герой современности. По мнению Дмитрия Данилова, он в большей степени обращён в себя, в свои проблемы и переживания. Отчасти это связано с влиянием цифровых технологий. «Мы — последнее поколение, которое больше интересуется окружающим миром, чем собой», — считает литератор.
Один из вопросов был посвящён экранизации пьесы Дмитрия Данилова «Человек из Подольска» режиссёра Семёна Серзина. «Конечно, когда смотрел фильм, возникали мысли вроде: «А вот тут бы сделал по-другому». Никуда не денешь факт собственного авторства, но нужно понимать, что фильм — это всё-таки творение режиссёра. Однако экранизация мне понравилась».
Дмитрий Данилов дал начинающим авторам несколько советов. Например, порекомендовал каждому найти собственный комфортный подход к работе с текстами и думать над формой произведения, исходя из его замысла.
«Очень понравилось то, о чём и как говорил Дмитрий. Он не пытался «учить» нас, молодёжь, а просто советовал, высказывал свои мысли. Многие из них оказались мне близки», — делится впечатлениями участница мастерской Татьяна Родина из Перми.
Наталья Смирнова — журналист. Корреспондент газеты «Земля и люди» Ичалковского района Республики Мордовия. В 2012 году окончила МГУ им. Н.П. Огарёва в Саранске, два года работала в одном из республиканских изданий, а затем вернулась на малую родину — в село Ичалки. Член Союза журналистов России, лауреат межрегиональных, российских и международных конкурсов.
Жанна Слепышкова
Слепышкова Жанна Марковна и я
Если бы текст был направлен на прошлое Жанны и для прошлого Жанны, вы бы услышали предупреждение — осторожно, возможно спотыкание об иронические выпады и саркастические бордюры.
Но здесь я буду говорить от другой себя, от себя, что тянется в будущее. Там, где про прошлое, уже можно шутить, там уже не болит или болит, но через смешно. А эта Жанна — будущая — говорит ну очень уж серьёзно. Но того требует авторская задумка своего будущего.
Слепышкову всегда отличала динамичность. Она всегда стояла первой на физкультуре не из-за, а благодаря своему высокому росту. Возможно, это тоже сыграло какую-то ноту в становлении характера. Слепышкова не должна, она привыкла быть первой. И здесь вообще и напрочь отсутсвует высокомерность. Потому что у всего есть две стороны. Тень и свет. Но тёмного всегда больше. Ведь это не тень проникает в свет, а свет, тонкий и несмелый луч блуждает по бесконечно тёмному и пытается не раствориться, а остаться ровным, цельным и ярким.
Жанна всегда была в центре внимания. Звучит перспективно и приятно. А на деле? Как она поняла — после того, как учительницы в школе заметили, что она надела школьные брюки на пол тона темнее стандартизированного «мокрого асфальта» и отправили её переодеваться — на других могут и бревна не заметить, а соринку на Слепышковой — всегда и везде.
И Жанна не стала прятаться, что было бы логичнее под постоянным натиском с разных сторон на её личность. Она просто сжалась под давлением и стала минералом, с кубической аллотропной формой углерода. (Бриллиант звучит слишком претенциозно).
Слепышкова легка на подъём, предлагает собственные инициативы и поддерживает другие. Интересные. Если они интересными не кажутся, она всё равно поддержит и всё равно сделает их интересными. Она утепляет душу и холодит дух компании.
В своих творческих и ремесленных работах, читаем — журналистика, Слепышкова Жанна сочетает пожалуй несочетаемые вещи — интеллигентность и попытки дерзновений. Ей нравится придумывать новые вкусы, ей нравится и взбалтывать, и смешивать. Сладко — остро, мягко — жёстко. Она обожает иронизировать и остро нуждается в человеке, который бы делал следующую ремарку после некоторых её фраз — «сказала она саркастически».
Она любит эпатировать. Но не в лоб, а в мозг.
Выдержанная эпатажность.
Смыслы, противопоставленные друг другу, но все они как этап исходного космогенеза в представлении китайской философии, ну или по-человечески — инь и ян — уживаются в Жанне Марковне, и не просто как соседи по коммуналке, по общему душу, а как ментальные родственники по общей душе.
Жанна родилась в год дракона. Когда в детстве друзья спрашивали её — какое твоё любимое животное: собака, кошка, хомячок? Она отвечала — дракон. И пусть это миф, и пусть его пламя никогда в реальности не озаряло древние пещеры и средневековые замки — его образ, его символ озарил нечто куда более глубокое — человека и куда более масштабное — историю.
Благодаря знаку, под которым родилась Жанна, Слепышкова ставит себе установку — делать яркие, огненные журналистские материалы, сочетая благородность и выдержанность с обжигающим, но не сжигающим пламенем. Жанна Марковна призывает себя сюжетом жечь сердца людей, словами проще, смыслом сложней.
И, как сказал на первом семинаре АСПИ «Мастерских — молодым писателям» профессор Владимир Иванович Новиков: «Слепышкова — яркая незаурядная личность». Этому высказыванию предшествовала фраза, что «Слепышкова без страха может пойти в лес и съесть волка».
Репортаж с трёхметрового стула
Однажды писателю Дмитрию Данилову надоел роман-роман, поэтому он написал — роман. Просто роман. И писал его с помощью камеры, чтобы это было похоже на кино. Да от этого дым должен идти из ушей, но у Дмитрия Данилова он шёл изо рта.
Я сходила на встречу с современным автором в Нижегородский Центр Культуры «Рекорд», чтобы понять — нужно ли идти навстречу современному искусству.
Трёхметровый чёрно-красно-жёлтый стул. Девушка из кубиков, назову её девушка-Lego, сидит и читает книгу. Её ноги не касаются пола. Они очень от него далеко. Я прошла скульптуру и зашла в зал.
«Как же она будет спускаться после прочтения книги, — подумала я, — или она просто возьмёт новую и останется там, далеко и ещё дальше от бренной земли? Если возвращаться, то только прыгать. А если с трёхметрового стула, то пол покажется ещё жёстче».
Зал наполнился шумом множеств голосов. Через пару минут ведущая мероприятия сдирижировала, предоставив солирующую партию пришедшему гостю.
Разговор пошёл с самого животрепещущего — с конца. С последнего романа Дмитрия Данилова. «Саша» сказал всем «привет». Ну, «Саша, привет!» Что может скрываться за таким вполне жизнерадостным приветствием тире названием книги? Как пример — слёзы.
Ведущая рассказала о девушке, которая плакала над книгой, когда ехала в поезде на встречу с писателем. «Здорово, что девушка заплакала, — сказал Дмитрий Данилов, — волшебная сила искусства».
Молчать девушка не стала, встала и гордо сказала: «Да, это я та самая дура, что рыдала в поезде над вашей книгой».
Почему она плакала? Над сюжетным поворотом? Возможно. А возможно, она плакала заранее над возможной будущей экранизацией романа, и дело не только в том, что, «а вот в книге же всё не так», но и в том, что Дмитрий Данилов сказал — он активно не участвовал в работе над фильмом по его книге «Человек из Подольска».
И в данном вопросе автор ЗОЖник — он призывает быть «трезвым» и понимать, что «главный в экранизации — режиссёр». «Нужно скромно отойти в тень, ты был автором первого импульса», — сказал Дмитрий Данилов. С режиссёром «Человека из Подольска», Семёном Серзиным, он сразу договорился, что в процессе участвовать не будет.
В данном контексте ЗОЖ расшифрую так — «З» — заготовить, «О» — отойти, «Ж» — ждать. Главное чтобы «Ж» — ждать — не поменялось после выхода фильма без участия писателя на другое, но уже не литературное слово на эту же букву.
Фильм «Человек из Подольска» вышел в 2020-м году, в 2022-м автор опубликовал книгу «Саша, привет!», где скрещивает себя с режиссёром и пишет с помощью камеры. «Я описывал, что через эту камеру видно. Это похоже на кино», — сказал Дмитрий Данилов.
Какова вероятность, что автор взял в руки режиссёрскую ручку, потому что после экранизации, в которой он не участвовал, его руки опустились? И речь вовсе не о режиссёрских способностях Серзина, а о ревностном отношении писателя к своему литературному дитя, которое он вынашивал буквально девять месяцев.
Если совсем недавно автор говорил о введении сухого закона, то сейчас он «налил себе виски». «Что сейчас будет?» — вспоминал автор минуты перед первым просмотром «Человека из Подольска». Но нарастающий саспенс не оправдался, вместо убийцы за дверью оказался доставщик пиццы. Фильм Дмитрию Данилову понравился, он оказался удачным.
Тогда задумчиво встаёт вопрос, почему для «Саша, привет!» была выбрана такая необычная киноформа? Потому что автору всё надоело: «Николай Петрович подошёл к окну и долго смотрел на догорающий закат, — сказал Дмитрий Данилов. — Написаны горы такого текста». Он не хотел класть ничего на вершину, он захотел положить в основание. Он не хотел быть миллион-первым, просто — первым.
Автор идёт по не заасфальтированной дороге, открывает новую землю и покоряет космос — взгляд его поколения, автору пятьдесят три, направлен вовне, в противовес современным героям и их чувствам саморефлексии. «Какая разница, что я чувствую?» — сказал Дмитрий Данилов.
Он терпел поколенческое неудобство — бытовые трудности, коммунальную квартиру: «А в школьном кабинете стоматологи проверяли зубы, что-то делали, а потом изо рта пошёл дым».
Стоит ли идти навстречу современному литературному искусству в лице Дмитрия Данилова? Стоит, хотя бы потому, что он сам повёрнут к лесу задом, а к нам передом. Ему интересна окружающая реальность больше, чем он сам. А мы ведь и есть та самая окружающая реальность. Поэтому считаю, следует ответить взаимностью.
Встреча закончилась. Аплодисменты. Я вышла из зала, а девушка-Lego всё ещё сидит на своём трёхметровом стуле.
И почему она должна спускаться обратно на землю? Может, это нам надо забраться повыше?
Жанна Слепышкова — начинающая журналистка и поэт. Проходила практику на телеканале «Саратов 24». Победительница конкурса «Я — поэт» в рамках творческого проекта «Музыкальные каникулы», победительница конкурсов «Важные слова» от издательства «Десятая Муза», стихотворения опубликованы в книгах-сборниках «Важные слова». Выпускница бакалавриата по направлению «Журналистика» ИФиЖ СГУ им. Н.Г. Чернышевского. Живёт в Саратове.
