Подписаться на Telegram #буквенного сока
Егор Фетисов // Эдриан Джоунс Пирсон. «Страна коров». Роман. Издательство «Эксмо», 2017
Часть 1. Заметки о книге
Главный герой Чарли приезжает в качестве координатора особых проектов в небольшой колледж, находящийся в местечке под названием Разъезд Коровий Мык. На первый взгляд сюжет очень прост: в задачу Чарли входят подготовка колледжа к аккредитации и примирение двух враждующих преподавательских лагерей. Но на самом деле роман очень иносказательный, он выстроен как большая, развернутая метафора, цель которой — приблизиться, насколько это возможно, к таким важным понятиям, как любовь, дружба, призвание, мировоззрение. В центре романа — конфликт в самых разных ипостасях: конфликт преподавателей, конфликт противоположных по сути понятий, наконец, конфликт чисто литературный. Сам герой подчеркнуто состоит из противоречий. По его собственным словам, он есть «много разного, но ничего целиком». Испытывает при этом две фобии, противоречащие друг другу. «С одной стороны, это необъяснимое отвращение ко всем людям, граничащее с неврозом, а с другой — соответствующий страх остаться одному». Тема конфликта обыгрывается автором постоянно и временами доводится до абсурда. Так, Чарли, например, параллельно принимает снотворные пилюли — и пилюли, которые не дают ему заснуть. Подобно землемеру К. из романа Франца Кафки «Замок», Чарли оказывается в совершенно чуждом ему мире и пытается понять принципы, лежащие в его основе. При этом непознаваемое сталкивается с системным анализом и педантичным научным подходом, любовь с карьерным ростом, логика с интуицией, память с воображением. «Из примирения разделений и происходит великая тайна Вселенной», — говорит один из персонажей. И Чарли приобщается к этой тайне через метафорическое восприятие мира. Прикасается к ней. Но прикосновение не длится долго. Потому что нельзя понять, что такое есть эта тайна. Можно только сказать, чем она не является. Или чем была. Или чем должна быть. В виде такой же спирали выстроены в романе рассуждения о любви, но и относительно тайны жизни этот метод, назовем это так, вполне применим. Потому что любовь, вполне возможно, и есть эта тайна. Или нечто, ей противоположное.
Часть 2. Художественные приложения
«— Наше будущее, Чарли, ярко лишь как лампочка накаливания, что освещает этот тусклый кафетерий. И как эта лампочка, будущее наше будет проживаться в мире тупой результативности. В будущем валютой жизни станет эффективность. Это она займет место нашей человечности. Ибо тогда настанет день, когда двигаться мы будем быстрее, вырастем выше, жить станем дольше и знать больше — и без особых раздумий мы постепенно начнем считать это достижениями. Мы сумеем покорить далекие представления, даже не понимая внутренних бурлений наших собственных сердец. Мы взберемся на горы, которых раньше не могли достичь, и разработаем технологии, которых никогда не могли вообразить. Мы начнем поклоняться нашим нововведениям, как божествам. Инновация станет нашей верой. А результативность будет нашим богом. Прогресс — нашей молитвой. Но у слов наших молитв больше не будет звука. Нашу человечность обменяют на трофеи новизны. И души наши возложат на алтарь непрерывного улучшения. В будущем, Чарли, мы все будем регионально аккредитованы…
Слышно было, как в подсобке завелся льдогенератор. Уилл перевел взгляд на звук, потом снова посмотрел на меня:
— Но это не меняет коренных истин мира. Не меняет природы наших душ. Потому что по-прежнему есть и несказанно высокое. И оно сопротивляется наскокам человека. Время — единственный хозяин, которого я когда-либо признаю. И вода — единственное, что заставит меня верить. Вода — мой проводник. А слова — мое спасение. И Господь во всей милости Его и справедливости станет нашим окончательным Аккредитором и будет ждать нас у врат…»
Михаил Квадратов // Сигизмунд Кржижановский. «Воспоминания о будущем». Избранное из неизданного. Издательство «Московский рабочий», 1989
Часть 1. Заметки о книге
Сборник «Воспоминания о будущем» вышел в 1989 году в издательстве с экзотическим по нынешним временам названием («Московский рабочий») тиражом тогда не особо большим, сто тысяч экземпляров. Только-только из-под плиты начала появляться заваленная и отставшая литература. Сейчас, через треть века, понятно, что какая-то часть могла бы там и оставаться. Но здесь случай исключительный. Как показатель, некоторые прочитавшие именно этот сборник причастны к созданию литературы последнего времени и не самой ее плохой части. Теперь Кржижановского печатают. Вышло немало научных исследований; конечно, внимания уделяют не столько, сколько Платонову и особенно Булгакову, с которыми мастера сейчас поставили в один ряд. А еще в один ряд с Эдгаром По, Майринком, Борхесом, и это справедливо. В этой, напечатанной первой книге собраны наиболее значимые повести и рассказы.
Сигизмунд Кржижановский начал писать прозу в десятые годы прошлого века, уже не юношей. Основное вышло из-под пера в двадцатые-тридцатые, период революционной романтики и последующего ее бетонирования. Однако его не печатали в любой период, для властей он всегда был «зачеркнутым». В 1932 году приготовленный к печати сборник показали Максиму Горькому, тот раздраженно отреагировал: такие рассказы «вывихнут некоторые молодые мозги», а мозги нужны крепкие. По заветам пролетарского классика не печатали Кржижановского еще шестьдесят лет, а ведь не эмигрант и не ревизионист какой; автор, которых тогда называли писатель-фантаст. Сейчас печатают, но, похоже, все равно понемногу придерживают: Горький же против, ну да, улицу и город назад переименовали, но кто знает… Вот, например, нет мемориальной таблички на доме, где Кржижановский проживал почти тридцать лет. Ему выделили комнату в шесть квадратных метров по адресу Арбат 44, такие «спичечные коробки» нарезали в бывшем особняке. Правда, там еще проживал поэт Николай Глазков, была явочная квартира НКВД специального отряда Павла Судоплатова, и ведь тоже про них нет табличек. Чего жаловаться. А про квартиру ту есть рассказ (приукрашенный, надо сказать: площадь указана в восемь метров с десятыми), как жилец намазал стены таинственным квадратурином из тюбика, помещение разрослось до бесконечной пустыни, а в таких местах человеку не спастись. Многие рассказы Кржижановского — на самом деле притчи. Вот персонаж пытается вырваться из душащей действительности на времярезе, используя свойства поперечной составляющей времени. Так же, поперек, по боковой ветке, идет поезд, везущий души умерших; сюжет потом неоднократно использовали. Кржижановский умер в Москве 28 декабря 1950 года. В справочниках место его захоронения помечают как неизвестное. Так удобнее, зачем что-то объяснять? Да и начнут ходить поклонники (и выпивать там, как он любил). А, может, место уже захватил другой, как всегда и бывало в жизни Сигизмунда… Скорее всего кладбища уже не существует, а над писателем — новостройка. Пишут, стоял такой лютый мороз, что никто из малочисленных провожающих не запомнил дорогу. Все в стиле его рассказов.
Часть 2. Художественные приложения
«Перо литератора Иосифа Стынского отличалось на редкость непоседливым характером: то оно суетилось внутри короткострочий фельетона, то увязало в медленных смыслах и периодах экономико-социологического трактата; окунувшись в чернильницу, оно никогда не высыхало вместе с несостоявшейся фразой; знало искусство скользить, но не поскользнуться; умело росчеркнуться перед каждым новым фактом и идеей. Два серых глаза Стынского, врезанные ассиметрично, с капризным узким раскосом, жадно подставляли себя под тени и свет; сегодня был спрос на свет, завтра тени подымались в цене, и Стынский, сдвинув тему на полутон, переводил ее из мажора в минор. На книжной полке его рядом с амюзантными желтокожими парижскими книжечками стоял сухопарый том Гуссерля и Марксова “Нищета философии”. Короче говоря, Стынскии знал, как обращаться с алфавитом. По признанию его благо- и зложелателей, он обладал несомненным литературным дарованием и мог бы, пожалуй, если бы… но уже года два тому перо его, зацепившись за это досадливое бы, очутилось за чертой перворанговой витринной литературы, потеряло доступ в пухлый журнал и персональную полистную ставку. Разгонистое, оно, как это ни странно, все-таки поскользнулось на, казалось бы, невинной статье, озаглавленной так: “Революционный молот и аукционный молоток”. В статье, написанной по заказу редакции, доказывалось, что как только отстучит дробящий стекло и кующий металл молот революции, начинается дробный и, деловитый перестук аукционных молоточков, по мелким мелочам добивающих старый, в рамы картин, под крышами резных ящичков и армуаров прячущийся, старый, вышибленный из всех своих уютов мир, Редакционный портфель оказал гостеприимство статье о двух молотах, но волею случая она залежалась в нем несколько дольше обычного; напечатанная с запозданием, статья сбилась с ноги, попала не в ту актуальность и после этого автору никак не удавалось нагнать такт. Деквалификация ведет, как известно, к деквантификации доходов. В конце концов Стынскому пришлось питаться “Великими людьми” — так называлась дешевая серия листовок, расправлявшихся с любым гением десятком-другим страниц. Стынский быстро набил руку, и “великие” так и сыпались из-под его пера, превращаясь в дензнаки».
Михаил Квадратов // Шамиль Идиатуллин. «Город Брежнев». Издательство «Азбука», 2017
Часть 1. Заметки о книге
Граждане всегда с недоверием относились к сложному. Например, к колдовским смесям. Чего только стоит рецепт — возьми покемона из сырой глины, сим-карту, в номере которой три шестерки, добавь что-нибудь из лотка черной кошки, волосы, собранные около модной парикмахерской, пепел предвыборной листовки, автограф поэта Киркорова на картонке, все это с размаху брось в блендер, залей безалкогольным фруктовым пивом, включи режим турбо. Полученной смесью плесни в подъезде — и будет тебе счастье! Нет, все-таки счастье — это что-то попроще. Вот и роман, говорят, должен состоять из многих компонентов, иначе не будет работать в полную силу (определение полной силы для каждого свое, хотя люди, специально обученные по заверенной Минкультом программе, всегда укажут вам единственно верный вариант). Конечно, в романе должны быть живые воспоминания автора или других людей. Иначе это не роман, а мертвечина. Неплохо, если там есть острый сюжет — в меру, не во вред всему остальному. Это обязательные компоненты. Потом, хорошо, чтобы были философские и другие рассуждения (по вкусу, именно это издателям не нравится). Поучения. Пугалки. Маньяки. Цепляющее вступление. «Бери с коммунистов пример». Далее длинный список, все зависит от спроса на рынке и литературной школы. В книге «Город Брежнев» приведены очень подробные воспоминания, есть хороший сюжет. Для тех, кто узнал себя в героях повествования — безусловно интересное чтение. Хотя кому-то, может, это хочется забыть, кто знает. Но, похоже, в нашем случае для романа все-таки маловато некоторых компонентов. Видимо, критики правильно пишут, что в первых двух работах автор избавляется от воспоминаний, а уже потом у него появляется что-то более-менее сбалансированное. И сложное. Но, с другой стороны, нам повезло, что Идиатуллин вспомнил и талантливо записал происходившее в Набережных Челнах с подростками и всеми остальными в период времени от смерти Брежнева до смерти Андропова. Примерно такое же было во всей стране.
Часть 2. Художественные приложения
«— А теперь по просьбе второго и третьего отрядов летит любимица публики София Ротару!
Из окна выпорхнула магнитофонная бобина — красиво, как пластмассовая тарелка для бросания. Свободного пролета ей хватило на пару метров, потом бобина дернулась и повалилась, крутясь от подергиваний за длиннющий тонкий хвост: Серый запустил ее, удержав кончик пленки. Мы все равно заорали «ура!» и захлопали, даже девчонки. Петрович обожал Ротару и ставил ее при любой возможности. А возможностей у него было, что у меня веснушек, — так что, наверное, каждый октябренок-пионер «Юного литейщика» ловил себя на том, что в задумчивости надсадно напевает: «И все, что было, — слайды, слайды». Ловил себя, бил себя и проклинал себя, Ротару и Петровича. Герой Серый эти проклятия, получается, осуществил.
Вован подхватил размотавшуюся до половины бобину, вчесал на дальний конец площадки, гаркнул: «Артур, лови!» — и метнул ее мне под комментарий Высоцкого: «Возвраща-ался, хохоча».
— Леонтьева найди! — заорал я с восторгом, принимая несчастную конструкцию с мочальным уже хвостом и отправляя ее обратно.
Бобина с дребезгом шлепнулась в пыль, потому что Вован заголосил в знак согласия со мной и встал на руки. Грохнулся сразу, конечно, рядом с катушкой. Наташка с Ленкой слаженно принялись скандировать:
— Ле-он-тьев! Ле-он-тьев!
— Да ищу, — буркнул Серый. — Ой.
Динамик грохотнул. Похоже, Петрович усилил натиск на дверь, и Серый начал баррикадироваться.
Леонтьева я всегда ненавидел, а теперь просто презирал. И весь лагерь, в общем, тоже. Петрович врубал «Все бегут-бегут-бегут» сразу после подъема, когда мы, ежась и зевая, выстраивались у главного входа, и шарманил по кругу два раза — пока мы дважды обегали здание и выстраивались на зарядку. Утро, зябко, небо серенькое, голова еще спит, а в уши этот визгливый кудряш долбится. Найти и уничтожить.
Высоцкий начал было рассказывать про погибшего летчика, щелкнул и замолчал, уступив динамик совсем толстому грохоту и скрежету. Петрович не собирался сдавать Леонтьева без боя.
— Они там всю рубку разнесут сейчас, — заметил Витальтолич».
