Подписаться на instagram #буквенного сока

 

Михаил Квадратов // Александр Генис. «Княгиня Гришка. Особенности национального застолья». Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2019

Александр Генис. «Княгиня Гришка. Особенности национального застолья». Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2019
Александр Генис. «Княгиня Гришка. Особенности национального застолья». Издательство «Редакция Елены Шубиной», 2019 // Формаслов

Часть 1. Заметки о книге

Что такое нон-фикшн? Термин удобен издателям, есть возможность написать в предисловии, мол, это такой жанр, в котором все правда, ни капли вымысла. А правда продается хорошо. В справочнике говорится, что это жанр, сюжет в котором построен на реальных событиях, «с редкими вкраплениями художественного вымысла». Тут уже посложнее — а насколько редкими, что считать вымыслом, у всех по-разному.

Книги Александра Гениса (до этого в соавторстве с Петром Вайлем) — это, конечно, хорошая проза, а художественная или нехудожественная, это уже вам расскажут специально обученные люди.

В книге рассказывается о реальных событиях, все это переплетено с философией. Проза плотная, лаконичная, образная. Путевая проза, кулинарные впечатления, полученные во время путешествий во времени и пространстве. 

Конечно, на любые воспоминания или рассуждения о вроде бы нейтральных материях, накладываются занятия человека. Похоже, что в сборнике можно узнать самоцитаты из передачи «Поверх барьеров», которой, скажем, в восьмидесятые, когда там работал Александр Генис, некоторые из нас если не заслушивались, то интересовались сильно. 

«Все лучшее, — решусь сказать, — в русской — и уж точно в советской — культуре зачато между блюдами и стопками, в табачном дыму, легком угаре, с умом и дружбой. Русское застолье и есть то вожделенное гражданское общество, которое всегда противостояло власти — как бы она ни называлась и чего бы она ни добивалась».

Не всякий читатель нынче любит общественную жизнь, ведь боролись за жизнь сугубо частную против общественной, ее и получили, это не плохо и не хорошо, а просто факт.

Кулинарное паломничество, но не с транспарантами и не с предметами культов, а на самокате по приморскому парку. Плотное, связанное с общественными процессами и философией, энергичное повествование, оно может отпугнуть ботана, притаившегося в теплом коконе поупражнять вкусовые рецепторы. Но для такого найдется совсем другая книжка.

 

Часть 2. Художественные приложения

«Мацутакэ в переводе с японского означает всего-навсего “сосновый гриб”. Но это смирение паче гордости. Я это понял, взобравшись на склон холма, редко поросшего сосенками. Под ногами уютно шуршала суховатая, песчаная почва, укутанная серым мшаником.

— Хорошее место для кладбища, — почему-то подумал я.

Грибами, однако, не пахло. Во всяком случае, я ничего не чуял, в отличие от моего проводника.

Принюхиваясь и оглядываясь, он опустился на четвереньки и уверенно, как в свой бумажник, запустил руку в мелкую неровность хвои. В ее недрах он бережно, будто выкручивая лампочку, шевелил пальцами, пока не достал из-под земли невзрачный желтоватый гриб. Первый мацутакэ оказался молодым и образцовым. Головка была твердой, ножка заканчивалась хвостиком, по которому судят о качестве, но главное — девственная плева, соединяющая еще не отлепившуюся шляпку с телом, была intactа.

Следуя за сэнсэем, я раболепно повторял его движения, пока не втянулся в тот ритм поклонов и приседаний, что вводит в транс и открывает третий глаз.

Необъяснимым образом ты постепенно начинаешь отличать порожний холмик от населенного. Не всегда, но и не наугад, ты лезешь растопыренной пятерней в грязную землю, чтобы на пятый, десятый или сотый раз найти под слоем почвы бледный от скромности грибок. Встреча с ним, как удачная рыбалка, нуждается в передышке восторга, который раньше бы я ознаменовал перекуром, а теперь — тихим стоном удовлетворения.

<…>

— Но какой же этот гриб на вкус? — спросите вы.

И теперь я смело отвечу:

— Мацутакэ выше вкуса. Тут речь идет об уникальной гастрономической эстетике.

Gesamtkunstwerk — тотальный опыт погружения в прекрасное, в котором помимо языка участвуют нос, глаза, душа и память.

Как хайку, мацутакэ весь напоен сезоном, но только одним. В каждом грибке прячется концентрированная осень. Сухой оттенок хвои, чистый мох, ясное небо, утренний морозец — осень брют. Как раз такая, как мы любим у Пушкина».

 

Михаил Квадратов // Ольга Аникина. «Белая обезьяна, черный экран». Издательство «Лимбус-Пресс», 2021

Ольга Аникина. «Белая обезьяна, черный экран». Издательство «Лимбус-Пресс», 2021
Ольга Аникина. «Белая обезьяна, черный экран». Издательство «Лимбус-Пресс», 2021 // Формаслов

Часть 1. Заметки о книге

Все-таки интересны книги о профессиональной деятельности, вышедшие из-под пера профессионалов; а «Белая обезьяна, черный экран» — роман именно такой, еще и хорошо написанный. Автор — практикующий врач, прекрасный поэт. И про медицину в книге — по-настоящему, без поддавков.

А то бывает, что усредненные персонажи действуют в декорациях, списанных с Википедии, или же в теоретически рекомендованных и идеологически выверенных пейзажах, и это скучно. Конечно, каждому интересно свое, вот писателям, скажем, интересно читать про писателей. Еще и поэтому судьбы литераторов присутствуют в значительной части современной литературы. Интересны ли читателю творческие метания и суровая жизнь писателей-персонажей, кто знает. 

В романе «Белая обезьяна, черный экран» главный герой тоже пишет, но это отчеты о прошлой жизни, изложенные по заданию психиатра, существует и такой действенный метод лечения, ну, довела человека жизнь, сорвался, лечится. Врачи тоже болеют, может быть, даже чаще, чем остальные, жизнь у них непростая.

Вообще это хороший роман о любом из нас. Главный мотив повествования — о любви, куда без любви, если ты человек, а не биологический объект. И конечно о смерти. Тем более, книга о медицине не может быть не о смерти, обязанность медицины — спасать от нее людей. Но смерть сильнее любых человеческих усилий и изобретений, врачи встречаются с нею, наверное, даже чаще, чем военные. В романе звучит очередное, но нелишнее напоминание, что человек устроен сложно, но ненадежно, и неизвестно, что тебя может подстерегать в следующую минуту, и уж тогда встречи с докторами не избежать. 

В романе сквозным мотивом проходит тема памяти и болезни, связанной с потерей памяти; в том числе задумываешься и о потере памяти исторической. «Белая обезьяна, черный экран» — семейная сага о трех поколениях, и так получается, что этих людей память скорее разъединяет. А по большому счету — это добрая история о довольно свирепом времени.

 

Часть 2. Художественные приложения

«Ночью я несколько раз просыпался. Свет в квартире не гас ни на минуту. Туда-сюда сновали люди. Или не люди. Словно я попал в огромный плацкартный вагон, который ехал к чёрту на рога и увозил меня в своём тошнотном дыму.

Я был уверен, что всю ночь провёл на неудобном диване. Однако наутро проснулся на полу, рядом со стремянкой, укрытый чьим-то ватным спальником с горелой дырой и оплавленным наполнителем. По квартире всё ещё ходили, но никто уже не шумел. Потом я услышал чьё-то тихое пение. Слов не разобрал, но понял, что поёт женщина.

Я поднялся и, шатаясь, пошёл искать уборную. На обратном пути заглянул в комнаты. На табуретке, придвинутой к дивану, сидел Григорьич… 

<…>

Я подошёл к Григорьичу. Дышал он тяжело, руки были холодные. Еле-еле нашёл его пульс и поразился, как слабо и часто колотится артерия под моим пальцем.

Он только мотал головой: дескать, отстань, уйди.

Вернулась Людмила со стаканом воды, но Григорьич, отпив глоток, вернул стакан, встал и с трудом переместился на диван.

Что бы сделал на моём месте настоящий врач? Что?

Я понятия не имел. Мне было просто страшно, и всё.

— Усадите его! — сказал я Людмиле.

Она стояла как вкопанная.

— Я медбрат. Усади его! — крикнул я, хватая Григорьича за плечи.

Я почти не соврал. В девятом и десятом классах на УПК20 я работал в больнице. Правда, не медбратом, а санитаром. И всего один день в неделю. Но Людмила послушалась. Григорьич шатался, однако сидел.

— Где болит? — крикнул я, пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Не болит, — Григорьич говорил с трудом, медленно и осипло. — Колотится. И дышать трудно.

— Вызывайте скорую! — крикнул я Людмиле.

Но Григорьич замотал головой.

— Не… Не вздумай, — прохрипел он. — Здесь галерея… Нас всех на хрен отсюда… Понял?

До меня дошёл наконец ужас всего произошедшего. Скорую вызывать было нельзя. Где скорая, там и милиция. Он прав. Передо мной сидел умирающий человек с пульсом под двести, а я ничего не мог сделать».

 

Егор Фетисов // Патрик Модиано. «Маленькое Чудо». Роман. Серия «Иллюминатор». Издательство «Иностранка», 2004

Егор Фетисов // Патрик Модиано. «Маленькое Чудо». Роман. Серия «Иллюминатор». Издательство «Иностранка», 2004
Патрик Модиано. «Маленькое Чудо». Роман. Серия «Иллюминатор». Издательство «Иностранка», 2004 // Формаслов

Часть 1. Заметки о книге

Патрик Модиано все-таки нобелевский лауреат, и, как бы Нобелевская премия по литературе ни утратила своих позиций в последние годы, любопытно заглянуть в текст одного из наиболее успешных европейских авторов. И текст, кстати, достойный.

Внешний сюжет достаточно прост: Тереза в поисках жилья наталкивается на объявление о сдаче комнаты в здании, некогда бывшем гостиницей. Там одно время жила ее мать, много лет назад умершая в Марокко, хотя в начале романа Тереза встречает женщину, очень похожую на нее. Сама Тереза тоже наверняка жила здесь какое-то время в детстве. Это совпадение тянет за собой ряд других. Знакомство с Бадаевым-Моро, который переводит радиопередачи со многих языков мира, случайная аптекарша, которая заботится о Терезе и заменяет ей мать. Девочка, к которой Терезу нанимают в качестве няни-гувернантки и которая так напоминает Терезе ее саму, когда она была маленькой.

Но за этим внешним сюжетом прячутся более глубинные слои. Тема бездомности: герои живут в гостиницах и чужих домах, адреса на их визитках не совпадают с реальными. Мотив безымянности: Терезе ее имя заменяет детский псевдоним — «Маленькое Чудо», под которым она однажды сыграла вместе с матерью в кино, Бадаев-Моро просит называть его по фамилии, мать Терезы живет под фальшивым именем, аптекарша вообще по имени не называется. Безымянный и бездомный мир, в котором все связи между людьми случайны, звонки (совсем как в «Замке» Кафки) повисают в пустоте, письма не доходят, а люди понимают друг друга по-французски не лучше, чем они понимают степной фарси. Вообще ближе всего к роману Модиано «Замок». И по атмосфере, и по основным мотивам. Вопрос в том, хорошо ли это. Во всяком случае, эти параллели интересно проследить.

 

Часть 2. Художественные приложения

«Мать отдала меня в частную школу Сент-Андре. Я ходила туда каждое утро и возвращалась вечером, в шесть часов. К несчастью, я не могла брать с собой собаку. Школа была рядом с домом, на улице Перголези. Я нашла точный адрес на листке бумаги в ежедневнике матери: школа Сент-Андре, ул. Перголези, 58. Кто порекомендовал ей отдать меня туда? Я проводила там целый день.

Однажды вечером, когда я вернулась, пуделя дома не оказалось. Я решила, что мать с ним вышла. Она мне обещала его выгуливать и кормить. На всякий случай я просила о том же самом повара-китайца, который готовил нам еду и по утрам приносил матери завтрак в спальню. Она вернулась чуть позже, без пуделя. И сказала, что потеряла его в Булонском лесу. Поводок лежал у нее в сумке, и она показала его мне как доказательство того, что все это правда. Она говорила совершенно спокойно. И нисколько не выглядела огорченной. Как будто ничего особенного не произошло. “‎Надо завтра дать объявление, и, может быть, нам его приведут”‎. Она пошла за мной ко мне в комнату. Но тон у нее был такой безмятежный, такой равнодушный, что я почувствовала: она думает о другом. Одна я думала о собаке. Никто нам ее не привел. Мне стало страшно тушить свет в своей комнате. Я ведь отвыкла оставаться одна по ночам, потому что со мной спал пудель, и теперь это было еще хуже, чем в пансионе. 

Странные мысли бродили у меня в голове, очень смутные, понадобилось двенадцать лет, чтобы они прояснились и я смогла выразить их словами. Однажды утром, незадолго до того, как я встретила в метро эту женщину в желтом пальто, я проснулась, повторяя про себя фразу из тех, что кажутся несуразицей, ибо выхвачены из последних обрывков забытого сна: НАДО УБИТЬ НЕМКУ, ЧТОБ ОТОМСТИТЬ ЗА СОБАКУ».

 

Редактор Евгения Джен Баранова — поэт. Родилась в 1987 году. Публикации: «Дружба народов», «Звезда», «Новый журнал», «Новый Берег», «Интерпоэзия», Prosodia, «Крещатик», Homo Legens, «Юность», «Кольцо А», «Зинзивер», «Сибирские огни», «Дети Ра», «Лиterraтура», «Независимая газета», «Литературная газета» и др. Лауреат премии журнала «Зинзивер» (2017); лауреат премии имени Астафьева (2018); лауреат премии журнала «Дружба народов» (2019); лауреат межгосударственной премии «Содружество дебютов» (2020). Финалист премии «Лицей» (2019), обладатель спецприза журнала «Юность» (2019). Шорт-лист премии имени Анненского (2019) и премии «Болдинская осень» (2021). Участник арт-группы #белкавкедах. Автор пяти поэтических книг, в том числе сборников «Рыбное место» (СПб.: «Алетейя», 2017), «Хвойная музыка» (М.: «Водолей», 2019) и «Где золотое, там и белое» (М.: «Формаслов», 2022). Стихи переведены на английский, греческий и украинский языки.