У Риф, богини песен и обрядов, ноготь большого пальца на левой руке был волшебный; она могла вспороть ими любую материю, даже душу.
И повели на риф. Риф для них был местом особым. Местом, где совершается насилие. Все дуэли и споры решались на рифе. У них в языке даже была фигура речи «уйти с рифа» — в зависимости от контекста это могло означать «вырасти, возмужать», но также «разрешить спор».
Этой осенью роман Алексея Поляринова «Риф» у всех на слуху. Он, являясь, по мнению критиков, одним из самых многообещающих российских писателей, обрел первое признание как сопереводчик грандиозного (и по масштабу, и по художественному замыслу) романа Дэвида Фостера Уоллеса «Бесконечная шутка». Большинство интересующихся современной русской литературой или уже прочитали «Риф», или хотят поскорее это сделать. Тема культа как никогда актуальна: в прошлом году Тарантино напомнил о Чарльзе Мэнсоне и Семье, в России прямо сейчас идет громкое дело Церкви последнего завета (ЦПЗ), больше известной как община Виссариона. Что бы кто ни говорил, обряды и ритуалы во многом определяют нашу жизнь. Часто жестокость и иррациональность этих ритуалов становится своеобразной нормой. Мы можем не признавать этого, но мы во многом состоим из привычек, навязанным нам прошлым. Что ритуал — то нормально и естественно, что делали наши родители, наши предки — то допустимо и сейчас. Множество софизмов, аллегорий, эвфемизмов используют самопровозглашённые мессии, чтобы подчинить разум своих подопечных. В погоне за единением, чувством общности, семьи по духу люди обращаются к деструктивным культам, и им начинает казаться, что, обращаясь к глубокому прошлому, они познают секреты бытия. Откуда возникает эта иллюзия? Почему состояние экзальтации становится важнее здравого смысла, а ощущение единения с чем-то заменяет всё остальное? На многие из этих вопросов пытается ответить Алексей Поляринов в своём новом романе.
Мария Давыденко
— В центре сюжета «Рифа» истории трёх девушек. Почему вы выбрали именно женских персонажей? Ведь проще писать от своего имени или хотя бы от лица человека своего пола. Это соответствие тенденциям или случайность?
— Действительно проще писать от своего имени. Но я хотел описать отношения именно в контексте «дочь-мать». Меня действительно вдохновили женщины моей семьи — мама, тётя, бабушка. Я — ребёнок 90-х, я выращен одними женщинами. Отношения «сын-отец», «дочь-отец» мне не знакомы в принципе. Однажды я привёз свою двоюродную сестру и тётю к бабушке — из Москвы в Калужскую область, и тётя сказала, что она лучше подождёт в машине. Эта ситуация меня удивила, и мне, как писателю, захотелось её использовать. Мы ехали два с половиной часа, а тётя Лена даже не захотела выйти из машины. В итоге сцена, где героиня Татьяны так и не выходит из машины навстречу матери, так и не вошла в книгу. Но эпизод с женщинами моей семьи послужил отправной точкой для «Рифа». Хотя моя тётя отрицает, что поступила в тот день именно так. Но я всегда сам ощущал напряженные отношения моих матери и тёти с бабушкой. И для писателя всегда важно выйти из зоны комфорта. Например, английская писательница Зэди Смит с своём эссе Fascinated to Presume: In Defense of Fiction («Увлечённый предположениями: в защиту вымысла») размышляет, насколько важно писателю умение представлять себя другим человеком. Она представляла себя сестрой соседской пакистанской девочки, ирландцем, евреем, бедняком, миллионером. Она хотела знать, каково это — быть всеми. Она чувствовала себя Джейн Эйр, Селией, Дэвидом Копперфилдом. В общем, она заявляет, что не верит в то, что мы можем и должны писать только о людях, которые на нас похожи: внешне, генетически, социально и т.д. Я с ней согласен. Человек должен выходить за грани стереотипов, своих ритуалов, своего прошлого, своей родословной, расы. Задача писателя — мыслить самостоятельно, мыслить иначе, по-новому. Это требует немалой умственной гибкости. Это путь более трудный, но и более захватывающий, интересный, он позволяет совершенствоваться.
— Как вы работали с информацией о сектах? У вас был личный опыт взаимодействия с участниками таких объединений? Почему вы решили затронуть именно эту тему?
— Я общался с антропологами, они во многом помогли мне с теоретической частью. Разъяснили, насколько важна роль лидера в сектах. Есть очень конкретный перечень признаков секты: во-первых, это наличие харизматичного лидера, гуру, вокруг которого строится организация. И сектой может быть любое закрытое сообщество, если у них есть определённая изолированность, «устав», культ личности, ритуалы. Любая семья может быть похожа на секту. Но ещё важная черта данных объединений — из них трудно выйти. Происходит некая эмоциональная связь с «семьёй», возникают и психологические барьеры от другого мира. Это очень захватывающая тема. Когда начинаешь в ней копаться, начинаешь находить признаки секты в очень многим группах, и это меня иногда пугает (смеётся).
— Удивляет, что и в XXI веке люди до сих пор подвержены влиянию культа. Например, самая крупная секта — сайентологи. Биография Хаббарда полностью фальсифицирована, а у сайентологии столько последователей, среди который Джон Траволта и Том Круз. Почему люди верят подобным учениям, противоречащим логике?
— Это история не про рациональность. В моменты наибольшей уязвимости люди находят в этом отдушину — они ищут утешения. Здесь имеет значение эмоциональная связь, ради которой люди готовы пренебречь правдой, достатком, родственниками, здравым смыслом. Людям важно во что-то верить, видеть смысл не только в бытовых вещах — и секты этим пользуются, на это и ловят новых адептов.
— Хантер Томпсон переписал от руки «Великого Гэтсби», чтобы прочувствовать его стиль. Вы занимались переводом «Бесконечной шутки». Насколько важен писателю опыт любимых авторов?
— Да, перевод Уоллеса можно сравнить в какой-то степени с переписыванием от руки. Для меня это, во-многом, стало поводом пересмотреть свой взгляд на работу литератора. «Центр тяжести» (первый роман) для меня стал экспериментом. Уоллес был и остаётся для меня примером уникального авторского видения, читаешь его тексты и первая мысль — «а чо, так можно было»?
— «Бесконечная шутка» требует, конечно, мобилизации когнитивных сил. Какие бы вы советы дали желающим осилить это более чем тысячестраничный труд?
— Терпение и усердие. И если вы осилите первые триста страниц, желания останавливаться у вас не возникнет. И опять же, людям нравится просто доводить начатое до конца.
— Вам не кажется, что Уоллес не очень заботился о своём читателе и писал отчасти для себя? Насколько важно ориентироваться на читателя?
— Не думаю, что он писал для себя. Он, напротив, говорил, нельзя недооценивать читателя. Я с ним согласен. Не нужно принимать читателя за идиота, которому нужно всё разжёвывать. А иногда можно и сподвигнуть его на читательский подвиг. И нужно уважать своего читателя, не халтурить. Люди почувствуют, если ты хочешь всучить им что-то вульгарное, просторечное, примитивное.
— Не мешает ли чрезмерная визуализация современного мира художественному восприятию? Современный роман — это больше сценарий?
— Может быть, но точно не в России. В русских современных книгах внятный сюжет зачастую отсутствует. В России пишут много тяжеловесных, синтаксически сложных, перегруженных вещей. Такова российская традиция — или не знаю, как это можно объяснить. Но я считаю, что сюжет должен быть, должна быть интересная история. Это основа любого романа.
— У вас есть любимые сценаристы?
— Вряд ли, буду оригинален: Чарли Кауфман, Мартин Макдона, Аарон Соркин. Сейчас посмотрел «Суд над чикагской семеркой». Фильм о демонстрантах против войны во Вьетнаме. Великолепная работа.
— Как бы охарактеризовали собственный стиль?
— Я пока считаю себя начинающим, неопытным писателем. Я в поиске. Не хочу привязываться к каким-то жанрам и стилям. Мне понравилось выходить из зоны комфорта. И время покажет, есть ли у меня вообще стиль или нет.
— Вы уже работаете над новым романом?
— Недавно начал. Пока не знаю, что из этого выйдет, но надеюсь, как минимум это будет интересная история.
— Удачи!
Беседовала Мария Давыденко
