Обстоятельства и интерьеры рассказа Степана Никонорова «Факультет» в некоторой мере подходят, чтобы служить моделью общества. В какой-то степени можно даже узнать абсурд нашего пространства и времени. Кто-то жалуется на нелепость всего и вообще не желает такую жизнь длить. Кто-то во всем находит смысл и этим держится. У каждого своя правда. И диалог персонажей сюрреалистичен. Примерно как в жизни: зачем слышать другого, какой в этом смысл, одно раздражение. Первый пространно излил душу, второй по просьбе собеседника любезно ткнул его отверткой. Вот финал, хоть и открытый, но, похоже, оптимистический.
Михаил Квадратов
.
Степан Никоноров — прозаик, родился в 1995 в Тульской области, проживает в городе Санкт-Петербург. В 2021 году окончил мастерскую Ольги Славниковой в Creative Writing School. Окончил исторический факультет Московского педагогического государственного университета. Учился в Санкт-Петербургском государственном университете по магистерской программе «Литературное творчество» под руководством Андрея Аствацатурова. Работает в центральной библиотеке им. К.Г. Паустовского. Работал в Государственной Третьяковской галерее и в Доме В.В. Набокова при СПбГУ. Публиковался в журналах «Нева», «Формаслов», Литеrrатура, «Пашня», «Дактиль»; в альманахах и сборниках. Лауреат и победитель нескольких литературных премий.
.
Степан Никоноров // Факультет
.
В здании филологического факультета местного университета совсем недавно сделали ремонт. Университет ждал этого события около пятидесяти лет. За пару лет корпус привели в порядок. Фасад отбили молоточками, стены закрыли свежей шпаклевкой, загрунтовали, а потом покрасили в яркий красный цвет. Колонны у входа остались белые, а вот носы ангелочков, которые играли на выгнутых арфах, стали впалые и чуточку кривые. Одна часть академической среды взвыла от перемен, крича хором: «Идиоты возвели себя в статус божества. Выколоть им глаза. Язык посыпать содой, чтобы восстановить порядок вещей и вкус». Второй части академической среды, в том числе заведующему кафедрой русской словесности Александру Ивановичу Гиркину и главному электромонтеру помещений Глебу Осиповичу Бездарному, все понравилось. Один отмечал: «Форма не главное. Главное — содержание. Если суть вещей заменить вещью, мы будем обречены на ужасную скуку». Второй же говорил просто: «Теперь главное — не сгорим».
Надо отметить, что преобразился не только фасад факультета, но также и внутренние пространства — галереи, коридоры, аудитории и кафедры. Ремонт был скромный, но новый. От этого он казался великолепным. Выщербленный паркет заменили на плитку. Проводку починили. Некоторые лампы убрали, в аудитории завезли маркерные доски, стеклопакеты поменяли на пластик. От потолка и стен все еще пахло водоэмульсионной краской, а краешек плинтуса в кабинете декана запачкан был побелкой. У входа поставили новейшие турникеты, которые при касании удостоверением открывали свои прозрачные дверцы. В углах под потолком появились круглые камеры видеонаблюдения со страшным зрачком. Столовую пока что не открыли, но на стенде информации висела афиша: «Столовая откроется в середине октября». Все это великолепие было проработано дизайнером с поразительно говорящей фамилией Бове. Фирменным же знаком работ стал неоновый герб факультета в виде птицы Феникс, занимающий одну из стен второго этажа. Именно под этой птицей, на коленях сидел Глеб Осипович Бездарный с вольтметром и отверткой.
Феникс перестал работать.
— Я не знаю, что с этим делать, — Глеб Осипович орал своему помощнику по видеосвязи. — Совсем. Тут нет проводов. За что цепляться? Что чинить-то?
Студенты, попивая кофе, обходили Глеба Осиповича. Глеб Осипович был, как всегда, одет в свежий комбинезон, лицо гладко выбрито, волосы уложены лаком.
— Надо звонить обслуживающей компании, — отвечал помощник, приблизив камеру к губам.
— Никогда! — крикнул Бездарный и скинул звонок. — Ни в коем случае.
Он приткнулся спиной к стене под гербом факультета и загрустил. Его розовые пальцы коснулись глаз, надавили на закрытые веки, толстые губы расслабились.
— Хай, Глеб Осипович, — сказал проходящий мимо студент.
— Здравствуй, кто бы ты ни был, — ответил Бездарный не поднимая глаз, а потом прошептал: «Меня уволят к херам собачьим».
Студенты продолжали ходить по коридору. Тут на Глеба Осиповича обрушилась тень.
— Не устали? — это был Александр Иванович Гиркин.
— Нет. — Бездарный тяжело выдохнул. — Эх… Все замечательно придумали. Факультет теперь выглядит как хрустальный, блин, замок, Александр Иванович. На моей памяти я лучшего положения дел не встречал. Но, черт…
— Что такое, Глеб?
Бездарный посмотрел на свои, к удивлению, стройные и тонкие руки. Пошевелил пальцами.
— Александр Иванович, если голове вдруг стали не нужны уши. Что делают с ушами?
— Я бы уши оставил в покое и ничего с ними не делал, Глеб.
— То есть, вы считаете, что их не срезают ножницами из-за бездарности?
— Лично я, Глеб, считаю, что нет.
— Слава богу.
— Что случилось?
— Да, вот эта штука, — Бездарный поднял голову, замахнулся и легко ударил по гербу факультета. Тот загорелся ярко-синим. — Заработала, блин.
— Птица должна гореть? — Гиркин взялся за шею и почесал ее. — Не слишком ли ярко, Глеб?
— Нет, Александр Иванович, яркости в меру.
Студенты из коридора постепенно исчезли. Стало немного холодно. Гиркин сел на пол рядом с электромонтером Бездарным.
— Я устал, Глеб.
— Отчего, Александр Иванович?
Гиркин вытянул худые, как спички, ноги и расстегнул пиджак.
— Не знаю, Глеб. От всего.
— Вам надо на занятие, Александр Иванович. — Бездарный показал пальцем в сторону.
— Не пойду.
— Почему?
— Я не хочу, Глеб. Надоело. Просто до смерти надоело. Представь себе, Глеб, я перестал бояться умереть.
— Извините?
— Представляешь? Отдать концы для меня видится не таким уж и плохим исходом. По крайней мере, после этого мне больше не нужно будет рассказывать ту херь, которую треплю каждый божий год. Снова и снова. Я студентам говорю, а сам себя не слышу. А если я сам себя не слышу, то зачем? Разве это называется жизнь?
— Я думал, вам нравится ваша работа? Новые аудитории еще плюс ко всему.
— Это называется не жизнь, Глеб, а дыра. Нет, даже не дыра, потому что у дыры есть контуры. Это гребанный свист. Музыкой такое совершенно не назовешь.
— От вас это слышать странно, — Бездарный почесал уши.
— Убей меня, Глеб. — Гиркин посмотрел в глаза Бездарному.
— Чего?
— Возьми в руку отвертку, ткни в сердце. — Он указал на грудь. — Только обязательно попади. Я не очень хочу мучиться и валяться потом с открытыми глазами, представляя себе всю прожитую жизнь. Это станет большим разочарованием. Потому что в ней я не найду ничего значительного, Глеб. Ну, не считая переезда в город. Да и то. Что изменилось?
— С ума, что ли, сошли? Нормальная у вас жизнь.
— Ткнешь?
— Нет, конечно. Идите учить студентов. — Бездарный вновь показал на коридор.
— Не пойду. Надоело.
— Да что надоело-то?
— Я не знаю, Глеб. Вот все. Мне ничего не приносит радости, даже шоколад.
— Такого не может быть?
— Это депрессия? — Гиркин почесал локоть.
— Я в этом не разбираюсь, Александр Иванович, но звучит похоже.
У Бездарного зажужжал телефон. Он нажал на экран и поднес его к уху:
— Починил феникса. Да, починил. Как починил? Не важно. Не звони им. Пока. — Бездарный сбросил звонок и убрал телефон.
—Ты молодец, Глеб. Талантливый и честный человек. И жизнь такая же твердая.
— Я на жизнь не жалуюсь, это правда. Вы бы пошли учить студентов.
— Нет. Не хочу. Мне некогда тратить минуты на то, что делать не хочется. Зачем мне туда идти, Глеб?
— Это ваша работа.
— Скажи мне, как ты живешь? — Гиркин положил руку на плечо Бездарному.
— Я стараюсь делать то, что надо, Александр Иванович. При этом не превращаться в свинью. Мыть голову, чистить зубы. А так, если ничего не идет, пробуйте жениться. Отрезвляет ум, правда. Вы слишком углубились в то, чего нет, Александр Иванович. Вам нужна крепкая рукоять лопаты или топора.
— Не поможет. И пробовать не стану.
— Почему?
— Я слишком много пожил, чтобы начинать делать дело с нуля. — Гиркин опустил голову.
— Прям слишком?
— Да. Надо кончать со всем этим, Глеб. Возьми отвертку.
— Смеетесь, не буду я вас колоть. Идите к студентам.
— Я им не сдался. Они мне тоже. Со мной что-то не так, Глеб. Я это ощущаю.
— Купите песочный тортик, приведите мысли в порядок. Вы умный человек, должны что-то придумать.
— И думать не хочется, Глеб. — Гиркин закрыл глаза. — Я прихожу домой, читаю работы настолько плохого уровня, что вешаться надо. Потом пытаюсь смотреть фильм. Я один фильм не могу досмотреть уже четыре месяца. Меня хватает на пару минут. Неважный сон, Глеб. Отсутствие всякого понимания, зачем я трачу кислород на зеленом крутящемся глобусе. И знаешь, я, кажется, не люблю людей.
— Это неправда. Вас-то студенты любят. Идите к ним и все пройдет. — Бездарный указал на коридор.
— Они говорят одно, а потом утверждают, что Хармс — это марка голландского сыра. — Гиркин открыл глаза. — Мне уже не смешно, Глеб. Это ниже всяких границ. Но граница была. Надо было, что ли, правда, пробовать жениться. Но вопрос: на ком? Со мной что-то не так. Слышишь?
— Я понятия не имею, как вас утешить, Александр Иванович. Шутки забыл. Вы говорите, что с вами что-то не так. Это не так. С теми, у кого что-то не так, разбирается следственный комитет. Делает он это стремительно. Так что надеюсь, подобная история не о вас, Александр Иванович. Идите в аудиторию.
— Нет. Я буду сидеть здесь до завтра. Один укольчик, Глеб. И разойдемся.
— Убить вас?
— Да.
— Сейчас? Здесь. В новом ремонте. Когда кругом чисто и красиво. Когда горит герб факультета синим цветом. Даже не подумаю. У меня, Александр Иванович, во-первых, рука не поднимется, а во-вторых, что если я промахнусь?
— Ты просто бей в цель, сюда. — Гиркин указал на сердце. — Сильно.
— Вы хотите умереть, Александр Иванович. Как это вообще может быть? Вы же профессор, уважаемый человек.
— Не то чтобы умереть, — Гиркин сильно потер лицо. — Просто хочу все закончить. Жизнь можно нормально жить, если только не думать. А эта конструкция, — Гиркин указал на покрасневший лоб, — работает без тормозов. И без выходных. Мне нужно, так сказать, Глеб, чтобы все пришло к своему логическому завершению.
— Я считаю, что логичней будет подняться с пола и пойти читать лекцию вон туда. — Бездарный указал на коридор. — Сделать то, что вы делали сотню раз. И повторить еще один.
— Да сунь ты уже отвертку мне в грудь! — крикнул Гиркин, хватаясь за горло.
— Нет!
— Почему?
— Не хочу!
— И все?
— Да! Вы думаете, я должен вам потакать, потому что у вас кафедра! Я тоже не мальчик, Александр Иванович. Хотел бы сунуть — сунул бы. А я не хочу!
— А чего ты хочешь, Глеб?
— Я?
— Да, ты. — Оба внимательно смотрели друг на друга.
— Миллион денег.
— Что еще?
— Дом на море.
— Что еще?
— Закончить этот базар.
— Ты можешь это легко сделать.
— Сунуть вам отвертку в легкое?
— В сердце.
— Да хрен с вами! — спонтанный Бездарный схватил с пола крестовую отвертку и махом ударил ею Гиркина. — Нате!
Александр Иванович Гиркин, заведующий кафедрой русской литературы, с ужасом опустил взгляд на грудь. Тонкие пальцы Бездарного разжали розовую рукоять отвертки и исчезли. Гиркин сомкнул губы. Инструмент был всажен в живот, но едва-едва, рядом с шестой пуговицей рубашки. Сквозь белую ткань проступило крошечное красное пятнышко. Гиркин поднял голову и уставился на стену. Он не ощущал ни боли, ни страха. В общем-то, пока ничего не ощущал, как и прежде. Но по лицу можно было понять, что вот-вот что-то в нем проснется и так сильно пробудится, что новый ремонт архитектора Бове рухнет вмиг.
— …сор, профессор, — как из тумана донеслись слова Бездарного. — Господи.
Гиркин вновь опустил взгляд на отвертку в животе. Он глотнул собравшуюся во рту слюну и заорал так сильно, что его зубы запрыгали: А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Бездарный вскочил с пола на ноги. Посмотрел в сторону аудиторий. Крик носился, как баскетбольный мяч, туда и сюда, но студенты, привыкшие к тому, что жизнь, в общем-то, сюрпризов не преподносит, продолжали сидеть в аудиториях.
Бездарный прыгнул за угол и добежал до лестницы. Наступая на каждую ступень, он преодолел этаж и выбрался в очаровательный новый холл факультета. За обшитой деревом кафедрой сидел охранник и смотрел в телефон. Несколько старых преподавателей обсуждали деньги около статуи Карла Маркса. Высокая студентка читала объявление об открытии столовой. Бездарный стал искать в карманах удостоверение, но, найдя ключ от аппаратной, сразу его уронил, найдя конфету, он уронил конфету, найдя кардхолдер, уронил, соответственно, кардхолдер. Вокруг электромонтера скопилась целая куча того, чем жил и дышал Глеб Осипович Бездарный. Его тонкие пальцы нащупали гладкую поверхность удостоверения, и, наконец-то, он его вынул. Сжал корочку и кинулся к турникетам.
Назло всему, турникет не сработал. Бездарный пять раз приложил удостоверение, но дверцы только залились красным. Охранник поднял глаза.
— Выпустить? — сжал брови охранник.
— Д…да, — смог сказать Бездарный. — Прошу.
— Доброго дня, — прозрачные створки вспыхнули зеленым и отворились.
Бездарный прошел сквозь турникет и застыл у двери как неживой. Ему показалось, что в ушах, словно облитый жженой смолой, орет Александр Иванович Гиркин. Но крик представлял собой не громогласную букву «А», а комариный выстраданный «з». Бездарный схватился за лицо. Опустил руки и выбежал на улицу.
Приморский белый свет ошарашил Бездарного. Сквозь больную белую пелену раздался корабельный гудок. Бездарный задыхался. В затылке звенел отголосок крика Гиркина. Зрение прорезалось. Бездарный обернулся.
Он, сам того не желая, почему-то взглянул на ангелочков с испорченными лицами. Выронил из рук удостоверение и открыл рот. Взялся за хрящи ушей и щелкнул ими. Внутри него вспыхнуло необъяснимое счастье. И надо сказать, дело было совсем не в ангелочках, не в их лицах и никак не в профессоре Гиркине. Дело было в чем-то другом.
.
