Андрей Пермяков // Сибирский тракт и другие крупные реки (повесть)

«Сибирский тракт» Андрея Пермякова — это травелог, дорожная повесть, и повесть не простая. Путешествие автостопом по бывшему Сибирскому тракту. Но какой он бывший, он навсегда. И перемещение происходит не только в пространстве, но и во времени. Как автор говорит, «с перепрЫжками». Ведь гладко и равномерно никогда не получается. И вообще повествование так хитро устроено, что одна глава служит примечанием к другой. «Так вот, смотрите: главки про детство, про нелепые и милые случаи с товарищами и мной, про естественнонаучные, математические и прочие аналогии человеческого существования, про историю нашего семейства, живущего на протяжении Сибирского Тракта, получаются короткими. А вот главы о связных путешествиях — длинные, многосуставчатые». Ко всему прочему получаются настоящие мемуары. С какого возраста писателю разрешается их писать? А мемуары интересные, часто добрые. Ещё можно нажать Ctrl+F и поискать своё имя там, в чужих воспоминаниях. Я себя нашёл.

Михаил Квадратов

 

Андрей Пермяков родился в 1972 году в городе Кунгуре Пермской области. Окончил Пермскую государственную медицинскую Академию. Кандидат медицинских наук. Жил в Перми и Подмосковье. В настоящее время проживает во Владимирской области, работает на фармацевтическом производстве. Стихи, проза, критические статьи публиковались в журналах и альманахах «Абзац», «АлконостЪ», «Арион», «Вещь», «Воздух», «Волга», «Вопросы литературы», «Знамя», «Графит», «День и ночь», «Дети Ра», «Новая реальность», «Новый мир», «Урал», «Экземпляр» и др. Выходили подборки стихов на литературных сайтах «Лиterraтура», «Мегалит», «На середине Мира», «Полутона», «Текстура», «Формаслов». Автор книг стихов «Сплошная облачность» (2013), «Белые тепловозы» (2018) и трёх книг прозы. Лауреат Григорьевской премии (2014).

 

---

Андрей Пермяков // Сибирский тракт и другие крупные реки. Бесконечная книга, часть третья, том первый

 

Памяти Стефани

1. Начало

Новосибирск завершился, а комары остались. Хотя им тоже надлежало завершиться. Так обещала Даша, я ей верю. Обычно верю, но тут не поверил. У нас, где канун Урала, много своих комаров. Начнут кусать, так до утра. И утром тоже кусают. И днём не прекращают. А вечером вдругорядь.

Но здешние насекомые вправду оказались дисциплинированными. Или добрыми просто. Когда стало вовсе темно, они прекратились.  Даша сказала:

   — Во-от!

Она часто будет говорить «во-от!», привыкайте. Можно, конечно, подумать, будто комары здесь недисциплинированы и недобры, а спать ложатся от причины, что темно. В Перми ведь долго белые ночи, комарам видно, где впиваться. Но в Подмосковье с белыми ночами не очень, а комары тоже работают круглосуточно. Значит, не в освещении дело.

Про комаров думать быстро надоело, стал думать про книжку. Про эту. Я её давно захотел написать. Сразу про дорогу Сибирский тракт и про Товарищество поэтов «Сибирский тракт». Думал, стану ехать по дороге, говорить с поэтами, про них же затем рассказывая. Точно юный славист из университета Сорбонны.

Но тут нам приключилась этакая оказия: впереди белые огоньки, позади красные, по сторонам еле видимый лес, а сверху ещё более еле видимое небо. Тучку, дождём чреватую видно, а выше неё — только непроглядность. И место, где лес становится небом тоже не видно. Лишь огоньки. Тут хорошо книгу начинать: можно в любую сторону двигаться, хоть бы и наверх. Только попутный транспорт нужен. А его нет. Верней, он есть, но катит мимо.

Так не всегда было. Утром было совсем иначе. Мы вышли из Омска, и сразу нам получилась зелёная автомашина Рено с молчаливым водителем. Точнее, с условно-молчаливым. Он когда по делу, так вполне достаточно говорил: вот кафе хорошее, давайте поедим, здесь фонарики продают, вдруг вам фонарик надо. А потом, уже совсем тут, где Новосиб, сказал:

— Поехали со мной в Барнаул? И дальше, на Алтай? Вам разницы нету, а мне веселей.

На Алтае хорошо. Так Ирина Богатырёва пишет. Ей я тоже верю, конечно. Но хороший водитель зря думал, будто нам всё равно куда ехать. Мы в Иркутск хотели.

Для этого надо было обогнуть миллионный город Новосибирск по северному обходу. Тут нам один за другим понадобились целых четыре автомобиля. Останавливались машинки быстро, только ехали недалеко, сворачивая в город. На второй пересадке нас и обнаружили комары. А далее, наверное, друг дружке по рации сообщали:

— Ребята, сейчас двое из машины выйдут. Один толстый, у второй ноги длинные. Обоих можно качественно грызть.

Пшикалку от насекомых мы всё-таки не доставали: нам ведь не в кузове ехать, а в кабине. Сами задохнёмся от запаха рефтамида и водителя задохнём. Тем более последняя к этому времени машина содержала в себе настоящих Барби и Кена. Правда, очень милая парочка: девочка в розовом, мальчик причёсанный. Автомобиль у них блестит на манер американского таракана. Ребята ехали на дачу, везли ящик пива, ящик энергетиков с алкоголем и ещё много вкусного. Друзьям звонили, приглашали. Тоже, видать, добрые люди. Хотя когда едешь автостопом, вокруг только добрые. Злой тебе не остановится. А вдруг остановится кто-то уж сильно злой и нехороший, ты потом об этом и не расскажешь.

Барби и Кен высадили нас тут, где цветные огоньки. Белые огни от стороны Новосибирска были фарами, а красные означали ремонт. Этот ремонт затем оказался весьма длинным, километров одиннадцать. Перед ремонтами всегда плохо останавливаются, спеша их проскочить. Ну, вот мы и повисели часик. Даша о разном, наверное, думала меж разговоров, а я про комаров думал и про эту книжку. Про комаров уже, вроде, рассказал, а про книжку сейчас расскажу.

 

1. Структура

Слова в хокку одни и те же, но жизнь безостановочна, и, стало быть, одни и те же слова не могут быть одними и теми же словами. Не может одно и то же слово прозвучать дважды, как не может дважды омыть ваши ноги одна и та же река, как не может дважды повториться одна и та же весна.

(Ясунари Кавабата)

Глядя на белые огни фар ближе к Новосибирску и красные огни ремонта в противоположной стороне, я сообразил: любая точка начала этой книги будет несколько раз произвольной. Например, о дороге по имени Сибирский тракт можно рассказывать со времени, когда я её впервые увидел. Было мне годика три. Ещё точнее — три годика и два месяца. Раньше я её тоже видел, даже фотокарточки про это есть, но запомнил именно тогда. Названия не знал, конечно, но имя даже для реки — дело третье. Тем более — для дороги.

Однако такое начало будет плохим. Вернее — не лучше других. Придётся ж рассказывать историю Сибирского тракта, мною не виденную, а читанную. Значит, начало книги не совпадёт с началом дороги.

Более того, книга, даже бесконечная, начинается один раз, а Сибирский тракт начинался много раз. В разное время и в разных местах. Мы об этом много станем говорить, всю бесконечную книгу.

Или даже про Товарищество «Сибирский тракт»: здесь можно начать со дня его появления. С 23-го февраля 2008-го года. Но ведь участники этого Товарищества и раньше меж собою были знакомы. А ещё ранее тех знакомств начали писать стихи. Без стихов поэты редко бывают. А родились всё равно ещё раньше, чем начали сочинять. И в разное время, конечно, родились. Начнёшь с одного — прочим досадно.

Словом, пускай начало книги будет здесь, продолжение тоже здесь и ещё где-то, а финал не предусмотрен. Мы ведь долго хотим кататься. Отдохнём, а потом опять. Только этой дороги уже не будет, понятно дело. Да, трюизм, банальность, но правда: когда ты вернёшься на дорогу, она станет другой. А ты — ещё сильнее другим. Дороги ведь живут дольше людей, и время их течёт медленнее. Бывают исключения, конечно.

Но вот: с этой дороги мы станем уходить, а потом опять возвращаться. И рассказывать будем так же, с перепрЫжками. Это я в детстве открыл, когда заставляли сочинения писать. Существуют два метода рассказывать — с перепрыжками и ветвисто. Ветвисто Лоуренс Стерн красивей всех умел. Даже и не «Сентиментальное путешествие», но более «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Так можно, но сложно. Ветвисто мы к Иркутску не доедем. А перепрыжками доедем. И вернёмся. Хотя дорожные беседы в кабинах больших грузовиков марки Фретлайнер идут именно ветвисто. Это факт. Но мы же не в кабине сейчас.

Лучший способ перепрыжки — вставить сноску. Я пока маленьким был, очень любил читать сноски. И примечания. Иногда и больше самих книжек любил. Хотел даже книжку из одних сносок и примечаний, но думал — таких не бывает. Потом нашёл, конечно. Сперва, будучи уже не очень маленьким, прочёл в журнале Новый мир «Бесконечный тупик» а потом «Поколение Х» в Иностранной литературе. Правда, тогда уж совсем не маленьким был. А дальше примечания стали везде. Их обозвали гиперссылками, а совокупность оных — Интернетом.

Но сам бы я на книжку из сносок и примечаний не решился, кабы не Одно Уважаемое Издательство. Я туда отправил свою предыдущую повесть, «Тёмная сторона света», а они попросили расставить сноски-пояснялки более чем к ста словам. К очень разным. Например, к таким: «вписка», «голбец», «хрючевка». Тут уж проще всю книжку сделать из сносок. Или из примечаний.

Вот эта и будет из примечаний [1]. А кто скажет, будто она похожа на помянутые выше, так я Галковского люблю и Коупленда тоже. И Сергея Боровикова. Книгу его «В русском жанре». Он в той книге другие книжки читает, а мы в этой будем наблюдать дороги. И города иногда.

Ещё Немиров, конечно, с энциклопедией про Тюмень и её тюменщиков идею подсказал, это да.

 

1. Жарки

Наврал. Книгу придумал на следующий день, уже далеко за Кемерово. Но тоже происходило вокруг белое и красное. Только красное было скорее оранжевым, а белое — неярким. Это бабочки-эфемериды летали над цветами-жарками. Эфемерид-однодневок я, конечно, видел ранее, а жарки мне показала Даша.

Мы в тот день убегали от гроз, шедших с запада. Грозы выпустили перед собой волну жаркой духоты, не спал я двое суток, большие стёкла мерседеса-хлебовоза, подобравшего нас, залепили однодневки. То ли они специально таранили нашу машину, надеясь взять числом, то ли уворачивались неловко. А может тоже грозы боялись. Кому ж охота единственный день жизни провести, скрываясь от дождя с градом? Видели на старых кинокадрах встречу, например челюскинцев? Их везут по столице, а люди с балконов кидают резаную бумагу, делая воздух плотным. Мы, конечно, не челюскинцы, тракт Сибирский не Москва, зато вместо бумажек — довольно красивые бабочки.

Вот так: видимость хуже, чем в кинохронике, дышать тоже получается не очень, устал прилично. От того решил, будто оранжевые пятна меж сосен не настоящие, а кажутся. Ну, и пускай кажутся, раз им надо. А Даша, у окна сидевшая, вдруг почти кричит:

— Жарки!

И в окно пальцем тычет. Я не понял сперва. А через малое время нам выходить. Ибо машине сворачивать. Даша сразу в лес бежит. Думаю: нормальное дело, бывает. А она снова кричит:

— Это точно жарки, иди сюда!

Пухленькие оранжевые цветы. Очень яркие. У нас таких нет. Похожие есть, их купальницам зовут, а таких нет. Хотя учёные люди пишут, будто се един род есть. Только наши бледные, а эти вот такие. Они через всю Сибирь растут. Чуть на розу похожи, но отчего-то жарка (жарок? нету у этого слова единственного числа) хочется щёлкнуть по надутой голове. А нельзя. И выкапывать нельзя с целью сад украсить. Они ещё нежнее роз. Печалятся от всего. И цветут недолго. А средь них однодневки летают. Тоже не самые долговечные твари Божии.

Я даже хайку сочинил:

в лесу где жарки
однодневка навеки
укрылась пыльцой

и вторую сочинил:

хрупкое время
бережёт однодневка
в лесу где жарки

и третью сочинил:

в лесу где жарки
однодневка на веке
в пыльце замерла

и четвёртую сочинил:

в лесу где жарки
однодневка на ветке
в пыльце замерла

И танкетки сочинял:

мотылёк
танкетка
второй
битанкетка

Правда, ведь редкое зрелище, не хуже, чем сакура в Японии. Тут я опять эту книжку задумал. Задумывать ведь тоже можно несколько раз. Всё равно и перед Новосибирском была серединка Сибирского тракта, и тут, за Кемерово — серединка Сибирского тракта. Он переменной длины существо.

 

2. О несмелости

Главы «0. Начало» и «0. Структура» должны были называться «Начало бесконечности» и «Структура бесконечности». Но я не решился.

 

3. Виктор Гюго дело сказал

Машина пламенем объята,
Вот-вот рванёт боекомплект

(Безусловно народная песня)

«Например, о дороге по имени Сибирский тракт можно рассказывать со времени, когда я её впервые увидел. Было мне годика три. Ещё точнее — три годика и два месяца» (Глава 0. «Структура»).

Осенью 1975-го года я обитал в половинке деревянного пятистенка. Его, наверное, можно назвать избой, но избы всё ж деревенское понятие, а мы жили в городе. В городе Кунгуре Пермской области. Теперь на месте Пермской области Пермский край, а Кунгур остался. И дом остался, постарев, только перед ним липы нет.

В одной половине этого дома, где я, жили дедушка, бабушка, папа, мама, и Чуф. Он был серым довольно котом. Во второй, где троюродный брат Лёша, обитали тётя Аля, дядя Саша, дед Паша, баба Зоя и чёрный кот с каким-то простым именем. Это не дом огромным был, это мы в то время жили так. И мои родители, и лёшкины ждали квартир. Мои, впрочем, тогда уже дождались, а лёшкины долго ждали.

Жильё в те времена давали бесплатно, но медленно. А машин бесплатно не давали. Но и за деньги продавали их тоже долго. Хотя денег тогда почти не было. Оттого когда у папы завёлся автомобиль, все радовались. Это был красивый синий москвич, похожий на голанку. У нас таким словом обзывали навозных мух. Чтоб обидней, наверное.

Машину папе дали на работе. Он был главным инженером водоканала, ездить туда-сюда приходилось, а водителя не полагалось. Ему и выдали Москвича. Он доволен был, машина тоже довольна. Иначе её б списали за старость и общее тихоходство. Ну, и нам хорошо.

У друзей по фамилии Глиняные к тому времени образовалась белая копейка, ВАЗ-2101. Красивый, но легкомысленный автомобиль. Термина «легкомысленный» я тогда не знал, мне просто наш Москвич сильнее нравился. Глиняные приехали к воротам нашего дома, посигналили, и зашли попить чаю. Глиняных приехало двое: дядя Володя и тётя Лена. Нас с Алексеем они интересовали в качестве родителей Наташи. Наташа Лёше была ровесницей, а меня на год старше. Однако Наташа не приехала, а тётя Лена решила остаться и ждать грибов дома. Дабы их затем мыть и готовить. И тётя Аля, Лёшина мама, так же решила. В итоге ехать собрались папа, дядя Володя, мама меня, дед, я, Лёшка и дядя Саша. В двух машинах даже и свободно. Под грибы место останется.

Дед Федя уже сидел в машине, молодые взрослые чай допивали, а мы с Лёшей занялись делом. Мы заправляли наш автомобиль. Таскали от соседнего дома, где чёрная овчарка, песок и сыпали его в бензобак. Это Алексей придумал. Он старше и умнее, ибо. Дед сидел, молчал. Он ведь не знал — можно детям подле бензобака ходить или нет. Он в другой эпохе рос, до бензобаков.

Потом большие вышли из ворот, и мы поехали. Хорошо ехали. Звучали интересные слова навроде «Ленский тракт», «Сухая речка», «Сабарка» и даже «Семсовхоз». Но в итоге за грибами решили ехать на Грязнуху. Дед, кстати, говорил не «за грибами», но «по грибы». Я его не поправлял — вдруг это он правильно говорит? Бабушку поправлял иногда, например, когда она «надысь[2]» говорила или «надьто[3]», а дед сам всё знает.

В дороге к нам присоединился дядя Стас на горбатом Москвиче сапогом. Он лучше всех в машинах понимал, к грядущему счастью. До почти Грязнухи хорошо доехали, а потом мотор завыл. В лесу и вовсе не своим голосом завыл. Им можно было сказку про змей-горыныча озвучивать. Папа спросил как чего, дядя Володя спросил как чего. Дед рассказал, мы рассказали. Взрослые стали мотор вынимать и перебирать. Нас не ругали, кстати. Это правильно: мы ведь не были ознакомлены с Инструкциями по технике безопасности и Правилами эксплуатации машин и механизмов? Росписей не ставили? Ну, так и какой с нас спрос?

Мы с дедом грибы собирали. Он тоже в моторах не разбирался. Листья вокруг жёлтые, грибы в них малозаметны. А запах вокруг грибной. Паутинки на лицо чуть противно липнут. Мотор издалека хорошо орёт. Замолкает, снова орёт, чихает, опять замолкает. Красота. Мама чего-то ворчала, но, думаю, у неё тоже сомнения были: сильно песок бензину вредит или в меру?

Этого Москвича списали, папе дали другого Москвича. Красного, новой модели. А лет через семь я в книжке Виктора Гюго про Девяносто третий год прочёл: «В три года нельзя не подражать четырехлетним, но в год восемь месяцев можно позволить себе большую самостоятельность» (пер. Николай Паутов). Так вот: насчёт песка в бензобак Алексей командовал. А я чего? Я приказы исполнял. Гюго написал «нельзя не подражать», я и подражал. Надо, значит надо.

 

4. Стойкость

— Это точно жарки, иди сюда!
Пухленькие оранжевые цветы. Очень яркие. У нас таких нет (Глава 1. «Жарки»).

Когда Даша прямиком из машины прыгнула любоваться жарками, я чуть удивился. Она казалась барышней суровой. Вернее, несентиментальной. Повести сочиняет, Крымск спасает, ещё где-то волонтёром работает, переворачивая брёвна грубой фактуры. Солдат Джейн, короче. Влюбляется, конечно, иногда. Но влюбиться может и броневичок. А вот поди ж ты — жарки.

Хотя я глупости несу. Цветы и прочее такое беззащитное нравятся людям серьёзным. Самураям, к примеру. Поэт Дмитрий Чернышев из городу Санкт-Петербурга вполне самурай. Он начальствует охраной, пугая гопников и торгашей. Легче всего Дмитрия опознать по тёмно-синему плащу. Ещё возможна шляпа со звездою шерифа и непременные берцы. Росту он не маленького и не громадного, а просто высокого. Только в отличие от незнакомца с Патриарших, отменно белобрыс. Ещё Дмитрия можно узнать по улыбке, но описать ту улыбку я бессилен. С этим бы и Стивен Кинг не справился. Разве Эдгар По.

Карманов плащ Дмитрия лишён, вещи, необходимые в работе, а также свежеотнятые у беспокойного элемента он хранит в сумке. Как-то, гуляя нас по дворам правобережья Фонтанки, он последовательно извлёк из той сумки узбекский пчак, тяжёлый знак скромной фашистской организации и кастет амбивалентной национальности. Беспокойный элемент довольно разнообразен.

Но водку Дмитрий в сумку не кладёт. Водку он транспортирует в широких рукавах верхней одежды. Ибо так надлежит поступать самураю. А он, повторю, самурай. Даже поэтическое общество, спонтанно возникшее в его окрестностях, получило имя «Синкаге-рю». Была такая каста фехтовальщиков лет четыреста назад. «Новая теневая школа» в переводе.

Понятно ж — Дмитрий есть эстет и скромник. К примеру, боевитый конфискат он вынимал из сумки не ради хвастовства, а дабы извлечь со дна маленькую, но весьма старинную книгу. Мы чуть разошлись относительно пары цитат.

Чуть выше эстетства лишь его милосердие. Приехали мы как-то с Дашей Верясовой в Петербург. Холодина, ноябрь, чебурека хочется. Но Дмитрий, встретив нас во дворах правобережья Фонтанки, спросил:

— Кстати, абсолютно случайно вспомнил: вы сову над Витебским вокзалом наблюдали? Там, на этом вокзале, Анненский умер. Удивительное место.

Поплелись за три ровнёхонько версты к вокзалу. Плелись, плелись, не ныть старались. Доплелись. Дима указует:

— Вот сова!

И действительно, в нише под башенкой расположена каменная сова. Довольно стилизованная, впрочем. На бочку с глазками похожая. Или на картошку с крылышками. От дальнейшего осмотра исторического здания мы отказались, предпочтя-таки чебурек.

Так вот: идём мы к обиталищу Дмитрия, не зимою, но летом, в намерении возлияния, а тут он, воздев мизинный перст десницы, говорит:

— О!

Учтите: звук [о], Дмитрий произносит так, словно в этом звуке ещё скрыт звук [к]. Попробуйте, у вас выйдет. Хоть и не с первого разу.

— О! Я должен тебе показать необычный цветок. Этот пион — истинный символ непреклонности. Смотри.

Действительно, у панельной стены дома № 87 по улице Бассейной рос двухцветный пион. Вообще, ничего странного, но над Землёй происходило лето 2010-го года, и начальная половина того лета была насыщена ураганами.

— Представляешь, все цветы погибли, а этот остался. Я салютую ему, проходя.

И немедленно салютовал.

Спустя три недели я вновь приехал в Питер. Тем летом часто в нём бывал. Бурные ветра кончились, сменившись жарой. Горели торфяники, пока ещё робко. Совсем располыхаются они к августу. И далеко от Петербурга. С Дмитрием мы встретились в некоем клубе, где читала Дина Гатина. Или пела. Она вообще многостороння. Дмитрий сказал:

— Представляешь, а тот цветок всё ещё стоит. Жару он тоже перенёс. Это в самом деле удивительный пион.

Финал истории я узнал в октябре, когда мы с Кошкой Плюшкой, тоже замёрзшие хуже мамонтов, снова оказались в Питере. До этого мы ровно сорок один день катались автостопом, а сюда приехали, дабы узнать судьбу пиона. Такая версия мне кажется самой роскошной в нелепости; произвольно выберем её.

Дмитрий в тот вечер трудился на Звёздном рынке и противу обыкновения был несколько сконфужен:

— Знаешь, когда случился первый заморозок, я выкопал этот пион и унёс домой. На следующее утро цветок оказался искусственным. В самом деле, пионы ж не могут цвести так долго.

Звёздный рынок, кстати, тоже закрыли в интересах ближних торговых центров. Но снести в дом цветок, вообще-то спокойно переносящий суровые и влажные морозы — в этом есть дух Хэгакурэ. Безусловно.

 

4.1. Уточнение

в октябре, когда мы с Кошкой Плюшкой, замёрзшие хуже мамонтов, снова оказались в Питере (Глава 4. Стойкость).

Кошка Плюшка — это не Даша. Девушки тоже бывают различны. Кошку Плюшку зовут Ириной или Диной. Но лучше — Плюшкой.

 

5. До степени смешения

И там был трос, и там был врач…

(В. Высоцкий. «Дорожная песня»)

 

«последняя к этому времени машина содержала в себе настоящих Барби и Кена» (Глава «0. Начало»).

В тот раз мы с Дашей тоже долетели до Иркутска в жанре «Барби и Кен едут в Калифорнию». Пять с половиною тысяч километров автостопом были легки и приятны.

Конечно, пару раз зависали по часику на трассе, чуть дождиков собрали, недисциплинированных комаров покормили собой, а так везли нас быстро и хорошо. Один лишь случай был тревожным. Зато в хорошей компании.

Возле отворота на Ковров нас взял к себе добрый человек Александр Васильевич Золотарёв в белом грузовике DAF с фурой, крытой жёлтым тентом. И обещал он нас свезти до самого Екатеринбурга. Удача была дивной. На пути ж огромный город Нижний Новгород и тоже миллионная Казань. Такие города очень сложно преодолевать. Но в Казани-то хоть объездная есть. Между Нижним и Казанью ещё Чебоксары. Они невелики и тоже с объездной дорогой, но тамошняя объездная мне всегда была несчастливой. Так случаются безрыбные места в хороших речках.

И ещё важное: спешили-то мы, повторю, в Иркутск. Туда долго можно ехать разными путями. До самого до Омска разными путями. Больше двух с половиною тысяч километров. Многие из этих путей минуют Екатеринбург. А в Екатеринбурге нас Инна Домрачева ждёт, сестрица.

Едем, счастливые. Дашка на спалке валяется, а я просто так счастливый. Зато она проспала рассвет. Он по причине июня и удивительных свойств часовых поясов, начался в Татарстане около двух часов ночи. До Казани ещё. Свияга оранжевая вся была, только рыбаки в лодках чернели, напоминая крупные знаки препинания.

У Можги, где люди продают цветные мочалки, Александр Васильевич захотел есть. Мы тоже хотели, но молчали: лучше двигаться голодным, чем покушать и заснуть. Но чего делать? Я помидорок накрошил, яиц варёных. Чего-то ещё для полноты салата. Даша накрыла стол, потрапезничали. Ну, и предсказуемым образом возле села Ыбдес Малопургинского района нашего водителя срубило.

— Всё, ребята. Я часик посплю, вы тоже давайте.

А мы бодренькие такие — чисто электробритвы: я ж только первую ночь в дороге, Ёж вообще дрыхла. (Дашу можно ежом звать, она не сердится). Стопим, а на противной стороне вывеска с русским и удмуртским названием деревни:

Абдэс-Урдэс
Ыбдес

Произнеся такое с ненадлежащей скоростью можно вызвать Палэсмурта. Это очень злой удмуртский леший, Бабе-Яге нашей деверь.

Уехав от этих ыбдесов, мы чуть застряли на ижевской объездной, чуть застряли ещё раз, и прибыли в Игру. Так посёлочек называется. Там возле развилки на Киров и Пермь установлена очень страшная машина. Вернее — дребезги автомобиля, даже породу не определить. Это ради испуга водителей тут поставлено. Наверное, так в старой доброй Англии висели скелеты пиратов — тоже устрашения для.

Водители действительно боялись: скорость уменьшали, а нас не подбирали. Спустя полчаса ожидания приехал Александр Васильевич. Недалеко ж мы от него ушли. Он пару часов поспал, а всё равно нас догнал. Обычно в таких случаях водители брезгуют оставившими их пассажирами, но он и вправду оказался добрым. Взял снова.

Пермь миновали в сумерках, Кунгур уже почти не виден был, а на границу Пермского края и Свердловской области мы прибыли в темноте. Здесь известная аномалия: в Перми есть белые ночи, а в Екатеринбурге их нет. Хотя категоричные люди не считают белыми и пермские ночи. Википедия, мудрая пишет: «широта Перми 58° и настоящих белых ночей там не бывает». Википедия пишет, а ночи есть. Но правда: дорога Пермь — Екатеринбург долго идёт к югу, оттого делается темно. На границе регионов — очень темно. Это всегда так: с их стороны окраина, с нашей стороны окраина. Ни подсветки, ни кафе. И само шоссе разбито. Только это нестрашно: цель уже рядом. Я Инне звоню:

— Привет! Вы спать не легли ещё? Вот и не ложитесь. Мы скоро будем.

Вдруг бах! Колесо взорвалось. Ну, дело житейское: сглазил. Вылезаем, начинаем Василичу помогать, чем можем. Знак поставили — треугольник такой светоотражающий. Колесо взорвалось с наружной стороны, ближней к трассе. Мясорубки у Василича с собою не было. Мясорубкой водители называют пневматический гайковёрт. Они вправду похожи. Меня, самого корпулентного, водрузив на длинный гаечный ключ, заставили прыгать. Дабы своим весом гайки откручивал. Ну, чего делать? Надо прыгать — прыгаю.

И тут раз! Летит с горы «америка». Грузовик Фретлайнер. Он пустой весит тонн 15 и ещё грузоподъёмность 25. И скорость сотня. В какой-то момент до всех разом доходит: этот чувак за рулём нас просто не видит! То есть, думает, будто наша фура движется, только медленно! А по встречке тоже фура. Там вообще движения почти не было в час-то ночи, но вот как-то встретились три одиночества. Бежать некуда и некогда: мы упёрты в борт машины Василича, за нашими спинами по своей полосе несётся встречная фура, а меж этими двумя очень крупными грузовиками сейчас захочет протиснуться догонявший нас Фретлайнер. И ширина дороги особого манёвру не предполагает.

Даша собралась прыгнуть меж колёс нашей машины, но это бы не помогло при столкновении. В таких случаях с землёю перемешивается всё. Короче, мы втроём вжались в борт, этот дурачок знак колёсами изломал, но среагировал, отвернув. Когда в десяти сантиметрах от тебя проносятся сорок с лишним тонн, цивилизацию начинаешь уважать вдумчивей.

Для подобных случаев есть формула: «Мы перебздели, но выжили». Даша спросила потом на тему: вдруг бы фура сперва зацепила Василича, потом меня (мы именно в таком порядке располагались) спасло бы это Дашу или нет? Вот точно нет. Фура ж тяжелее и быстрей пустого железнодорожного вагона. И даже среднего танка чуть тяжелей и быстрей.

И выглядели б мы хуже, чем поучительная машинка из посёлка Игра. Зато бы нас перемололо до степени смешения и погребли б нас вместе. Все бы нам завидовали, сочиняя легенды. Но поэт Алексей Евстратов уже придумал когда-то стихотворение про «и размял его вечером в кашу на просёлочной самосвал». Под стихи Евстратова помирать, конечно, не западло, но рановато. Мы вот не стали. Чего и вам желаем.

Потом нам другая фура остановилась, маленькая, пятитонник. В ней мясорубка была. До Екатеринбурга мы добрались без приключений. Но только утром. Напились засим, конечно.

 

6. Возрастное

«Даша сказала: «Во-от»! (Глава «0. Начало»).

Оказались раз мы с Дашей в поезде на Вологду. Едем, грустим. Стареем, получается: вот уже и не автостоп, а цивильный поезд с вагоном-рестораном, где текила. С текилы ещё больше загрустили. В городе Ростове подсел дедушка, разговорчивый и нетрезвый. Михаил Васильевич. Говорит, 79 лет ему. Значит, на семь больше, чем нам с Дарьей вместе тогда было. Он нас о чём-то поспрашивал, а потом говорит:

— Хорошо с вами, только я старенький, мне спать надо.

И на верхнюю полку прыг. Даже и без нашей помощи, хоть и, конечно, с использованием металлических ступенек, собственно, для запрыгивания и предназначенных. И ведь в брюках был, а не в спортивных штанах.

Даша, качнувшись вправо, сказала:

— Во-от!

Тут настроение наше улучшилось, мы вновь осознали нашу молодость и уснули.

 

7. По стрелочников

«До Екатеринбурга мы потом без приключений добрались» (Глава 5. До степени смешения).

Пойдем по Стрелочников прочь 
Непроходимыми дворами 

К вокзалу шумному где ночь 
Зачеркнута прожекторами 

В моем кармане ключ-тройник 
И ножик и немножко денег 
Пока не видит проводник 
Давай куда-нибудь уедем 

Туда куда ведут пути 
Где не жирафы а медведи 
Мы никогда не полетим 
Поэтому давай уедем… 

(Е.В. Ройзман, 1990 г.)

В Екатеринбурге, на улице Стрелочников в непроходимом дворе жила Лариса Прудникова. Кума Арсения Витальевича Ли. Мы у него дома и познакомились. Арсений скоро придёт, а мы пока к Ларисе едем. Я к ней Алексея Евстратова везу.

На дворе происходит май 2008-го года, отчего мы все довольно молоды. Вернее, Лариса молода и посейчас, а у нас тогда вторая молодость произошла. Или очередная. Мы же Сибирский тракт только-только создали. Не дорогу, но Товарищество. В Екатеринбурге долженствовал пройти совершенно грандиозный наш вечер, один из первых такого масштаба.

С Лёшей мы увиделись на вокзале Пермь-II[4]. Это была четвёртая в нашей жизни встреча, и четвёртая из них произошла на вокзале Пермь-II. Я спросил:

— Пил?

Алексей смутился — состояние для него редчайшее. Вы смущённого моржа когда-нибудь видели? Ну, вот.

— Я в хоккей на компе до утра играл, то и вид такой.

Всё ж насколько легко человека купить бывает, даже и Евстратова: смотрелся он нормально, хорошо вполне.

— А я пил немного. Вот, опохмелиться взял.

— Давай.

— Дак ты ж не пил?

— Ну… Маленько-то надо.

Выпили эту быстро и в буфете ещё взять успели. Тогда ж круглосуточно было. Лёша тож с собой принёс, хоть он и не сразу сознался. А поезд красивый такой, хоть и сидячий. Электричка повышенной комфортности Пермь — Екатеринбург. Называется «Парма»[5]. Едем вторым классом, детей вокруг премного. Алексей-то быстро уснул, а меня потянуло к общению. «Парма» отправляется в пять утра, но мы ж ещё меж собой несколько говорили, прежде чем товарищ заснул. А в семь утра окружающим пассажирам выпить предлагать уже вежливо. Мне так казалось в этот момент.

Когда на вокзале вышли, я спрашиваю:

— Как ты думаешь, почему меня не забрали? Там же менты ходили три раза.

— Побрезговали.

Он с похмелья лапидарен.

Где к Ларисиному дому сворачивать, так напротив кафе «Армения» стоит. Оно двухэтажное, но закрытое. Поезд прибывает в 11:18, ходьбы до подъезда минут десять, а кафе с полудня. Лёша ждать предлагал, но я сказал: нальют. И не ошибся.

Непроходимый двор Ларисы вполне занятен. Не в том смысле занятен, в каком занятны королевские дворы, а в том смысле занятен, в каком занятен каждый пожилой свердловский двор. В предыдущий раз, недели за три до визита с Алексеем, захожу, а встречь — мужик до пояса голый. Маленький, но с топором. Топор небольшой тоже, однако, всё равно топор. Ну, и дядька сам по себе жилистый такой. А я стихи Бориса Рыжего читал, в них много дядек с топорами и дело происходит тоже в Свердловске, хоть и на Вторчермете.

Но мы с мужиком тихо разошлись. Прихожу, рассказываю Ларисе чего к чему, выглядываем в окошко. А там вышли ещё двое человеков с дополнительным топором и разным инструментом. И стали втроём аккуратно матерясь, возводить песочницу. Когда мы час спустя с из дому вышли, они уже грибок под мухомора красили. Квадратный мухомор — два раза мухомор.

В этот раз происшествий не было. Пришли домой к Ларисе, и Алексей её мгновенно очаровал. Они про теноров говорили и прочую оперу. Лариса выдала Алёше два странных компакт-диска, а нас стала кормить похлёбкой с мясом и растениями. И поить настойкой из растений же.

Лариса вообще разбирается в травах. Я это понял, ещё когда мы были в гостях у Арсения. Хозяева нас увели в горку, где карьер брошенный, проваленный. Лариса на каблуках по тропинке прыг-прыг, а сама листики сбирает. Каблуки у неё не специально были, просто в горку нас внезапно повели. Напоминала серну, только в премудрых очках. Кандидат наук к тому ж.

Но похлёбка с травами была предусмотрена протоколом встречи, а настойку Евстратов так выцыганил. Он хозяюшке соврал, будто мы с утра не две бутылки на двоих выпили, а все четыре. И нам теперь без опохмелу смерть. Шло ещё славное время, когда количество выжранного мы преувеличивали, а не наоборот.

А затем мы отпросились по городу ходить. Настойка дело хорошее, но её мало ж. Нехотя милых гостей отпустив, Лариса стала звонить Арсению. От волнения, говорят, даже заикалась:

— Арс, кум. Они тут по литру в каску залили, у меня всё выпили и в город ушли. Вы их найдите, их нельзя б-бросать.

Говорю ж: Алексей её обаял.

Мы к армянам в кафе «Армения» не пошли, ибо жадные, а пошли мимо. Вскоре началась центральная улица Челюскинцев. По ней шла относительно симпатичная мадемуазель в розовой футболке с чёрной надписью «Мой парень — боксёр». Я спрашиваю:

— Лёш, как ты думаешь: если я в такой же футболке пойду, это увеличит вероятность боестолкновения или наоборот?

— Если рядом со мной, дак точно увеличит. Чо, мне на тебя смотреть что ли? Вчехлить придётся. Подумают ещё, будто я с пидором иду. Самого за такого же примут.

И тут подле ювелирного салона мне худощавый юнош дал рекламный листок неплотного и алого картону. Немного шагов отошед, я в тот листок глянул. Говорю:

— Лёх, смотри: нас-таки за них приняли.

— Чо?

— Ну, вот пацан мне флаер сунул, а в нём — читай: скидка для нас. Минус десять процентов на обручальные кольца и подвенечные платья.

Алексей, с похмелья недобрый, начал разворачиваться. Но тут позвонил Арсений. Идите, говорит, в такое-то и такое-то кафе, там водки берите и ждите нас. Пришли мы на улицу Якова Свердлова в кафе-столовую «Горница». Оно тогда иначе называлось и выглядело много скромнее. Взяли, пьём.

Рядом компания села. Человек семь. Вроде, славные ребята, но малоинтеллектуальные с виду. На тапиров похожие. И куртки у них некрасивые, тёмные какие-то.

Арсений пришёл не один, но с Владимиром Зуевым, драматургом. Ещё взяли, конечно. Но чуть-чуть совсем: нас Арсений торопил. Сказал, галстуки для завтрашней акции шить надо. Ну, галстуки, так галстуки. Мы его слушаемся, хоть он и возрастом младше.

Проходим дома три или четыре, сворачиваем во двор, где коротко идти можно. И тут Лёша достаёт из сумки цельную бутылку, только открытую. Он её у тапиров со стола двинул, пока те ходили курить. Чо началось… Арс же тогда хотел из Товарищества «Сибирский тракт» учинить объединение приличных и даже буржуазных поэтов. Но, во-первых, такими уже были столичные авторы из «Рукомоса», а во-вторых, время респектабельности ещё не пришло. Стоит Арсений, небольшой, Алексея отчитывает. А тот пухлый тогда был, солидный. Но слушает:

— Алексей, это очень низкий поступок. И это чужой район. Ты приехал в чужой город и пришёл в чужой район. Тут вокзал рядом, я никого не знаю. Вот что я с тобой делать буду?

Лёша слушает, кивает виновато. Попивает, конечно.

И тут до меня доходит:

— Пацаны, я там сумку забыл! Щас сбегаю.

А сумка хорошенькая такая, в мелкую клеточку. Она уже без меня в разных странах к тому времени бывала. Жалко её.

Прибегаю в кабак, а тапиры исполняют странные упражнения. Некоторые из них приседают, под лавки заглядывая, а другие на цыпочки встают. Смотрят, не убежала ль бутылка на шкаф. И меня спрашивают:

— Вы тут бутылку не видели?

Я честно отвечаю: нет, конечно. Я ведь вправду тут её не видел. На столе у них пустая лежит, но это ж другая, они когда эту допили, о второй спохватились.

Тут Алексей заходит. Мне аж трезво стало от его вида. Но он спокойненько так:

— Ребята, чего-то случилось?

— Бутылку потеряли, хрен знает как. Тут была.

— А там за дверью не ваша стоит?

У него, видать, совесть проснулась или Арс его убедил. Отчуркнул, сколько надо и вернул пузырь на крыльцо. Будто мужики-тапиры курить ходили, а один из них спиртное при себе кроил. Вот так всё миром и закончилось, по-честному.

«А чайник? Чайник мы вернули,
Не взяли на себя вину» —

это Саша Переверзин написал. По другому, конечно, поводу и, кажется, раньше.

Литературный вечер следующего дня прошёл отменно.

Примечания

[1] Примечания примечаниями, а сноски тоже нужны. С ними весело.
[2] Надысь — вчера (или позавчера; недавно, словом).
[3] Надьто — будто.
[4] читать: «Пермь вторая». Только так и никак иначе.
[5] По состоянию на весну-лето 2016-го года этот поезд отменён. Что, конечно, срамотинушка.

 

8. Об измерениях

«…перед Новосибирском была серединка Сибирского тракта, и тут, за Кемерово — серединка Сибирского тракта. Он переменной длины существо» (Глава 1. «Жарки»).

На сайтах и в книгах раз за разом пишут одинаковое, друг у дружки передирая: «Это очень старый сухопутный путь через Сибирь из европейской части России до границ с Китаем. Общая протяженность маршрута из Москвы до Пекина, составляла по одной версии 8332 версты, а по другим подсчетам – 8839 вёрст». В таких масштабах пятьсот вёрст, понятное дело, не расстояние, но всё равно хотелось бы поточнее. Дорога расчеты любит и в этой главке тоже будет много цифр.

Примем сначала на веру маленькое из приведенных чисел. Тогда середина дороги окажется ровно на объездной вокруг Красноярска. Но давайте глянем в нынешние электрические пособия для водителей. Навигатор укажет расстояние от Москвы до Пекина в 7135 км. Это правильно. Раньше ведь, к примеру, Сибирский тракт выдавал удивительный длины крюки: от Иркутска в Кяхту ехали через Нерчинск. Теперь ровнее стало. Значит, серединка нового пути будет между Новосибирском и Кемерово, мы в первой главе не обманули.

Но при чём тут Пекин? Тракт ведь шёл до города Ухань, где много чаю. Вернее, он, наоборот, от города Ухань шёл. И везли чай отнюдь не только в Москву.

С другой стороны (да-да, именно с другой стороны — с западной) провинившихся людей гнали не всегда из Москвы и не всегда в Нерчинск. А порою, скажем, из Петербурга в Якутск. Это чуть не девять тысяч. Хоть вёрстами меряй, хоть километрами. На таких просторах, повторю, разницей между этими достойными единицами длины можно пренебречь. Центр этого пути окажется в городе Канске.

Словом, куда между Новосибирском и Канском не ткни, здесь и будет нашему тракту половинка. Вроде, мелочь — середину дороги найти, но мне важно, я зануда.

 

9. Осторожная Катя

Даша, качнувшись вправо, сказала:
— Во-от!

(Глава 6. Возрастное)

Слово «во-от», произносимое с нужной интонацией, дозволяющей передать гамму эмоций и оттенков, получило меж нас широчайшее хождение благодаря девочке Кате. Было это так: шло волшебное лето 2011-го года. Дома у меня произошла общага. Старший ребёнок Фёдор, окончив школу, собирался иметь высшее образование. Сам он доучивался уже в подмосковном Красногорске, а первые девять классов провёл в Перми. Мы все там жили.

Пермская школа была очень достойной, многие мальчики и девочки оттуда начали поступать в ВШЭ, МГУ, РГГУ и другие смешные сочетания букв. Жили у нас. В основном мальчики: девочек к нам не отпустили мамы, поэтому девочки к мальчикам приходили только иногда. И вся эта молодая саранча непременно хотела жрать. Сейчас ведь экзамены сдавать не надо, всех зачисляют по результатам ЕГЭ. Но зачисляют в разные места. Оттого абитуриенты нервничали, хотели питаться ещё чаще. И выпивать тоже иногда.

Жена и младший ребёнок Нина от таких ужасов эвакуировались — опять-таки, в Пермь. А мне отпуск предстоял только осенью, потому я саранчу кормил. Даже и мясом иногда. Но подумывал: где б нам всем хозяюшку взять? Барышни к нам иногда приезжали, конечно, но скорее в гости. А разве гостей можно принуждать к готовке? Можно, конечно, но трудно.

Сижу на оперативке, думаю, чем ребят кормить. И тут смска приходит:

— Андрей, у тебя можно вписаться? Ответь мне!

Перезваниваю, радостный, ибо повод с оперативки убежать. А мне из телефона девочковым голосом:

— Андрей, ты с ума сошёл! Ты же на Камчатку звонишь!

Вот и чего делать с этими девушками? То свяжись с нею, то с ума сошёл. Но это действительно была Катя. Полное имя — Каракатица. Паки можно звать её Кошка Средняя, но тут получатся квантовые запутывания с Кошкой Плюшкой. Очень красивая особа Катя. Глаза, косичка. Дочке у неё четыре года тогда исполнилось, такую взрослую можно уже бабушке доверять. Катя и доверила. Сама же в Москву поехала, денег зарабатывать. Заработав, улетела на Камчатку, фотографировать медведей и разузнать насчёт устройства личной жизни. С медведями хорошо получилось, а мальчик, в гости приглашавший, не глянулся. Бывает. Мне б, стань я Катей, он бы ещё раньше не понравился — когда, пригласив на Камчатку, перелёта возможной невесте не оплатил. Но ладно, их дела.

Прилетела Катя к нам, начала хозяйничать. С переменным успехом, в общем-то: очень уж много жило у нас прожористых особей. Меня это радовало, а Катя ворчала порою за неоправданные расходы. Зато с ней автостопом ездить хорошо. Я тем летом писал книжку о Верховских княжествах, так Катя весьма мне помогла. Мы, собственно, и познакомились с нею в Куполе Анархизма. Существовал такой флэт в Бирюлёво. Держала его стопщица Ноубоди, личность крайне легендарная. Катя на том флэту большей частью под одеялом сидела, а меньшей частью из-под одеяла торчала, иногда разговаривая. Она только на трассе смелая, а так — непьющая.

Волшебное лето меж тем потихоньку завершалось. Детки, поступив, разъехались. Я строил планы относительно визита автостопом на Кавказ. Материалы собирал, советы спрашивал. Идём как-то Катя, я и Маргарита в усадьбу Голицыных, где пансионат. А на крыше чужого подъезда узбек сидит, ту крышу починяя. Катя глянула на него, затем на меня и говорит:

— Не ездил бы ты, Андрюша, на Кавказ, ладно?

— Почему это?

— Ну, ты напьёшься, начнёшь лозунги футбольные орать, а они нацистские. Тебя поймают и сильно побьют.

— Да ладно? Я разве при тебе орал?

— Орал, конечно!

— А я не помню…

— Во-от!!!

Так слово «во-от» получило широчайшее хождение среди нас. Его только с нужной интонацией произносить следует и лицу выражение придавать. Впрочем, это я уже говорил.

 

10. Билет

Жильё в те времена давали бесплатно, но медленно (Глава 3. Виктор Гюго дело сказал).

Папа родился на севере в городе Гайны. Там мой дед, Иван Галактионович заведовал различными предприятиями, пользующими лес. Было у папы три старших брата и одна сестра. Семья росла неуклонно, однако медленно, и разница возраста между детьми была приличной. После из Гайн уехали, но жили в деревнях и посёлочках: лес ведь редко на центральных площадях растёт. Тем более качественный лес, подлежащий заготовкам. Когда папе настало время поступать в техникум, расположенный в крупном городе Кунгуре, сестра его Тамара, будущая моя тётя, уже прочно оказалась замужем. Супруг, дядя Миша, сразу начальником был, а потом карьерно лишь прирастал. Небольшой, серьёзный человек. Выпив, играл на баяне, а сильно не злоупотреблял. Квартиру быстро получил, в Черёмушках. В 1960-м году не только континент Африка освободился от европейцев, но и в каждом втором городе СССР завёлся микрорайон Черёмушки. И в Кунгуре тоже. Официально район пятиэтажек обзывали «Домами горсовета», но официально и дома офицеров назывались военным городком. А так сущности именовали короче: Черёмушки и Пентагон, соответственно.

Папу, конечно, старшие родственники прописали к себе. В шестьдесят четвёртом году, после техникума, его хотели в армию забрать, но он с моста нехорошо прыгнул. Уже повестка на руках была, медкомиссию прошёл. На проводы спиртных напитков взяли довольно, а ему пошухарить захотелось. От их техникума через речку Сылву лежит подвесной мост, чуть-чуть напоминающий о бухте Золотой Рог в Калифорнии. У кого воображение есть, конечно. Только с калифорнийского моста самоубийцы прыгают, а с кунгурского — все. Кто себя уважает. Вообще, конечно, для малышни развлечение, от тринадцати до шестнадцати лет где-то, но когда пьян, так можно и взрослому.

Под мостом неглубоко. В начале октября так совсем мелко. Но это ничего, вода всё равно удар смягчает, а на дне водоросли. Шёлковые, противные и слизкие. И для чего-то меж водяных растений лежала бутылка. Её с моста безымянный придурок кинул, опустошив. Шанс попасть ногою именно на бутылку был невеликим, но папе тот шанс выпал. Хорошо рядом с ним один из братьев оказался, в больницу папу снёс. Ногу зашили, больничный выписали. Сухожилия, к счастью, не зацепило, но мясо распластало от души. Словом, в осенний призыв шестьдесят четвёртого года он служить не пошёл, а в весенний призыв года шестьдесят пятого — пошёл.

Разница, малая вроде, имела последствия. Прежде всего, проработав зиму механиком, выпускник техникума обрёл некоторую квалификацию. И вообще опыт — дело полезное. Быстро стал сержантом, механиком-водителем САУ. Это такая штука вроде танка, только башня не крутится. Служили тогда долго, три года. И на третьем году службы пошёл с тоски в длинную самоволку. Учения были, а он в госпиталь лёг, подравшись с немцем. В ГДР служил. На учения опоздал, молодняк гонять лень было, ну, он и свалил. Немцы к солдатам ЗГВ относились неплохо. Вернее, странно: трезвых привечали, угощали шнапсом, сами пили. Опьянев же, начинали выделываться. Типа, не должны вы были нас победить, а мы вас должны были победить и вообще живём теперь лучше вашего, но хуже, чем ФРГ. Из-за вас, опять же. Но и это ничего, главное — угощали.

За самоволку в дружественной, но чужой стране официальной кары не последовало, а неофициальная последовала. Там ещё кое-какие заслуги, конечно, были. Словом, майор пообещал: Юрий Увицкий из своего призыва на дембель уйдёт последним. Перед самым осенним призывом. И обещание, конечно же, сдержал. Двадцать пятого августа шестьдесят восьмого года папа должен был покинуть-таки расположение части, а двадцать первого началась операция «Дунай». Это когда солдаты Варшавского договора пошли в Чехословакию. Чехи до того к нашим относились ещё лучше, чем немцы, а после этого переменились. Но это совсем другая история.

Словом, вернулся папа из армии, на маме женился, я у них появился. Жили они в городе Свердловске, мама училась в институте. А я то в Свердловске жил, то у деда с бабушкой в Кунгуре. Молодому специалисту папе в Свердловске обещали квартиру. Но это дело такое — навроде морковки для коня. Можно долго ради жилья работать, а потом его не получить. Словом, родители тоже в Кунгур переехали. Папа стал главным инженером местного водоканала. Почему человек с образованием в один лесотехникум и опытом работы в точном машиностроении оказался начальником по водоснабжению я не знаю, но, вроде, папа хорошо работал. Я ж писал уже: ему машину дали. Но жильё, опять-таки, только обещали. Мама ругалась даже чуть. Дескать, обещать — так и в Свердловске можно, там хоть театр музыкальной комедии есть.

А тут дяде Мише, мужу папиной сестры вышло повышение. Его в Пермь назначили и опять квартиру выделили. В этой же, кунгурской, остался прописан папа. Вот его вызывает начальство. Сидят директор водоканала и человек из горкома КПСС. Там ещё люди были, но их роль в истории невелика. Человек из горкома говорит:

— Юрий Иванович, вы прописаны в квартире вашей сестры. Насколько мы знаем, сестра из города уезжает. Давайте, выписывайтесь из этой квартиры. Она в наш фонд отходит. Нужна действительно ответственному сотруднику. Мы вас с семьёй поставим на льготную очередь, у нас планируется строительство трёх девятиэтажных домов в нижней части города. Там вам жильё дадим. Это скоро будет. Там и планировки современные.

— Хорошо, как девятиэтажки построят, я с этой квартиры выпишусь.

— Нет, вам сейчас выписаться надо.

— Зачем мне сейчас оттуда выписываться? Я там в ордере. Я лучше семью к себе пропишу.

Тон беседы несколько переменился:

— Юрий Иванович, вы же коммунист, член партии. Мы вас в депутаты выдвинуть хочем.

— Если хочете, выдвигайте, я не против. Я обязательство приму: детскую велосипедную площадку около тридцать третьего садика построить. У меня план даже нарисован, давайте покажу.

Тон переменился ещё раз:

— Ты ведь мне сейчас партбилет на стол положишь!

Год на дворе стоял не тридцать седьмой, а наоборот — семьдесят третий. Папа, слазив во внутренний карман тёмного пиджака в бордовую полоску, достал красненький билет. Положил на стол. Далее последовала сцена из ковбойского фильма с поединками взглядов и дивной белизны улыбками. В этом поединке никто не победил, но партийный человек сказал:

— Забирай билет. Ещё говорить потом будем.

Это я вкратце разговор передал. На самом деле общались дольше, но кому интересно разговоры с партийными читать? Ещё не раз после говорили, вызывали папу туда-сюда. И дядю Мишу в областной центр переводили неторопливо. Но через полтора годика мы в ту квартиру заехали. А девятиэтажки в нижней части города построили не три, а две. И после московской Олимпиады уже.

Думаю, в том разговоре партийный ошибку допустил, пригласив на разговор папиного директора и других сотрудников водоканала. Перед ними главному инженеру никак уступать нельзя было. А так, наедине, возможно и убедил бы. Хотя вряд ли. Квартира есть квартира. В ней жить можно. Дядя Миша, уезжая, нам ещё гараж продал недорого.

 

11. Таможня, добро давшая

Это очень старый сухопутный путь через Сибирь из европейской части России (Глава 8. Об измерениях).

Генерального Штаба капитан Услар-оптимист

Пожилые дороги похожи на пожилых людей. Ой. Это плагиат. Лена Горшкова, бывучи ещё совсем-совсем молоденьким автором написала:

Старые кассеты похожи на старых людей.
Пленка ворчит-ворчит и порвется на странной ноте.

Важный момент: Товарищество «Сибирский тракт» существует долго. Не столь долго, сколь дорога Сибирский тракт, однако немало. Конечно, некоторые люди к нам приходили, затем уходили, обижаясь. Или сначала обижались, затем уходили. Их немало будет в книжке. Я, таких упоминая, стану делать оговорку: обиделись, ушли. Или около того. Лена вот ушла. Наверное, мы её рассердили. Всякое ж бывает. Но это уж точно не специально.

Так вот: у того стихотворения Елены было продолжение:

Еще не заснули в городе Варандей,
но уже просыпаются в поселке Эгвекиноте.

Ни до чукотского Эгвикенота, ни до вахтового посёлка Варандей, спрятанного в недальнем и обильном нефтью Ненецком округе мы первого сентября 2010-го года не собирались, но ехали тоже по северу. Мы в данном случае это я и Кошка Плюшка. Топали к парому вдоль некрасивой улицы Васендина, лежащей в красивом городе Великий Устюг. Топали и вздыхали. Жалко было уезжать. Первоклассницы в бантиках идут, солнышко светит меж жёлтых берёз. Второклассники тоже идут, однако, на их лицах уже приметно некое знание. И рябины в те лица сочувственно красным глядят.

Идём, грустим, вспоминаем наканунишние дожди, мешавшие фотографированию. А ехать всё равно надо — мы и так сперва в Вологде задержались, а потом тут, в Устюге Великом. Тут бы хоть кто задержался.

Близ реки мир сделался вовсе ярким. Сухона ярко-синяя, паром с жёлтым навершием, мужики в оранжевых и чёрных куртках, легковушки вообще разных цветов. А на противном берегу — зелёный лес и белый Гледен. Лес всегда останется зелёным, чуть зимою потемнев, ибо сделан тот лес из ёлок, а Гледенского монастыря скоро будет не видно. Его только при ясном воздухе можно разглядеть. Такой проницаемой атмосфера часто бывает лишь в апреле или вот — в августе-сентябре уже.

Облик Великого Устюга с реки я описывать не буду. Он всё равно неописуем. Его ж так и строили — к Сухоне лицом. Прибывает торговый кораблик с китайцами, и те люди проникаются уважением к чести и богатству города. Сейчас, отсюда глядя, тоже проникаешься. А вблизи там разное делается, я позже расскажу. Хотя, думаю, и в старые времена глубины поселения смотрелись так себе. Тому свидетельства есть.

Паром, кстати, следует изощрённым путём. Сначала в село Коромыслово на правом берегу Сухоны, а потому уже через Северную Двину, через то самое место, где она зарождается из Сухоны и Юга в деревню Кузино. То есть, можно сказать, менее чем в полчаса судно пересекает воды трёх значимых рек. Сказать вообще можно разное: язык-то без костей обычно[1]. Нет, в самом деле: мы только-только пересекли три реки, но как сообщить об этом без пафоса? Загадка.

Мужиков, ехавших с нами в количестве человек десяти, забрал уазик-буханка, сильно наполнившись и будто раздавшись. Четыре легковушки системы ТАЗ уехали сами, а на берегу остались мы и некая бабуля в дивной яркости платке. Придумав, будто тётушка она местная, мы спросили, когда и докуда нам сделается автобус. Оказалось, автобус будет только послезавтра. Сама ж бабуля ехала в Кировскую область, чуть не доезжая Лузы. Понятное дело, добиралась тоже автостопом.

Уазик-буханочка, плотно гружёный рабочими, переваливался с боку на бок, напоминая тихоходку под микроскопом, а мы задумались. Бабуся, на чьём платке были нарисованы красные индийские огурцы, заняла точку первой. Да и вообще пожилая. Следующий паром невесть когда будет (тут, кстати, сильно ошиблись: они раз в полчаса-час прибывают). Короче, потопали мы пешком. Решили выйти за это самое Кузино: вдруг оттуда кто поедет в нужном направлении.

Так по плитам Кузино и прошли. Ну, топать — не ехать. Это кто на колёсах, те плиты не любят, ибо трясёт. А в кедах — нормально. Вскоре мимо профырчал трактор, а следом за ним шли Жигули до Карасово. Отворот на это самое Карасово рядышком, в двух километрах от Кузино, но в сильную гору. Поэтому отказываться не стали. Плиты быстро сменились худеньким асфальтом.

Высадили нас в месте довольно ровном, на плоской вершине невысокой горушки. Так всегда бывает: снизу гора виделась почти громадной, а отсюда — пологой и довольно короткой. Но всё-таки эта возвышенность означала собою правый край долины Северной Двины, поэтому кое-чего с неё было видно. Саму деревню Кузино, понятное дело, реку и, опять-таки — Великий Устюг.

Машин не было и вообще в мире всё происходило как-то исподволь. Оттого Плюшка занялась своим любимым делом, не считая поедания плюшек. Уснула, то есть, легши на рюкзак. Только не совсем уснула. Задремала, потребовав интересных рассказов. Я ей стал говорить, конечно, именно про ту дорогу, где мы ехали. Она слушала, изредка угукая на манер дневной совы. И глаз не открывала.

Свой рассказ я тут мог бы передать монологом, но это будет нечестно. Так мы упустим одного важного человека. Готовясь к поездке, я, кроме прочего, читал интересную и многотомную книгу: «Военно-статистическое обозрение Российской Империи, издаваемое по Высочайшему повелению при 1-м Отделении Департамента Генерального Штаба». Её стали делать по указанию царя Николая I. Многое описать успели, а Сибирь, к примеру, не успели: произошла Крымская война. Потом война закончилась, но издание так и не продолжили. И между следующими войнами тоже не продолжали. Жаль, конечно. Например, в Америке, когда была Великая Депрессия, литераторам дали подзаработать ровно таким методом: поручив описать страну штат за штатом. Говорят, здорово вышло.

А у нас при Николае государство описывали не литераторы, но офицеры, уделяя особое внимание путям сообщения, конечно. Скажем, Том II, часть 3. «Вологодская губерния», так и подписан: «По рекогносцировкам и материалам, собранным на месте, составлял Генерального Штаба Капитан Услар». Хорошо написал и подробно. Вот, к примеру, о нашей части дороги:

«Из г. Устюга в г. Лальск дорога пересекает р. Северную Двину несколько ниже начала ея и оттуда идёт до Подволочья лесом, растущим на низменной, болотистой почве. Проезд здесь затруднителен по ветхому состоянию, в котором находятся бревенчатая и фашинная мостовые. Далее дорога идёт по открытому правому берегу р. Лузы, пролегая по местности открытой, довольно густо населённой и волнообразной. Грунт дороги сухой и проезд удобен во всякое время года…Вообще она содержится в довольно исправном виде и проезд по ней не представляет больших затруднений ни в какое время года»

Ох, сколь я грустил по старой орфографии, перепечатывая сейчас этот текст. Зато у капитана Услара в наборе литеры «ё» не было, а у меня есть. Заметим: уже в те времена, в 1850-м году, эта дорога не относилась к этапным, а содержалась за счёт местных жителей. Арестантов же гнали севернее, через Сольвычегодск в стороны нынешнего Сыктывкара. Рассказываю всё это сонной Кошке Плюшке, а она, глаз левый приоткрыв, говорит:

— Ка-анешно, поволок бедную Плюшеньку, где даже преступников не водили.

Я уж не стал барышне рассказывать, чего там капитан Услар дальше написал. А написал он вот чего:

«Этот путь известный под названием Старого Сибирского тракта имел некогда большое торговое значение в отношении к целому государству. Тракт тянется совершенно безлюдным краем».

Но это он про более далёкие края. Про те, куда нам ещё добраться предстояло:

«…от Лальска Лоемским волоком в д. Объячевскую, далее волоком на Кайгородскую пристань, находящуюся на р. Сысоле, оттуда в Кажимский завод и оттуда в Чердынь».

Чердынь, правда, для нас с Плюшкой исключалась на всех условиях: обозы по этому пути туда и при Усларе ходили только зимой, а теперь необъездной путь с запада заканчивается в 30 км от нее, на другом берегу реки Косы.

Вот так слава и проходит: давным-давно была тут главная дорога страны, всё тот же Сибирский тракт, первое его издание. При Усларе сей путь уже числился по разряду зимних сезонных дорог, а теперь почти никакого нет. Из этого можно сделать разные выводы, только я не буду. Здесь дороги убавилось, в иных местах прибавилось. Чего в жизни не бывает? Однако ж до Лальска-то капитан Генерального Штаба нам обещал незатруднительный проезд. Ну, и где он?

II. Кусочек ветхого пути

Через полчасика сделалась нам старая-престарая бежевая Хонда с номерами 11-го региона. То есть, республика Коми. Я не знал, радоваться или наоборот: да, нам нужно было в Коми. Только не сразу. Сперва мы хотели посмотреть Лузу и особенно Лальск. Впрочем, сомневаться долго не пришлось. Ни в Коми, ни в Лальск, ни даже в Лузу машинка не ехала. Дядька ее просто в этой Коми укупил, а жил он сам летом в селе Покрово. Туда нас и свёз.

По картам, кстати, никакого Покрово не было и нет. Есть куст деревень с именами вроде Уткино, Ярыгино, Подволчье, Чучеры и прочими. Тут, наверно, ямщики селились. Или охотники. Деревни меж собою давно слились, затем частью разрушились, далее заселились опять или вовсе умерли. А в Чучерах остался участок мощёной дороги старого Сибирского тракт, и кроме того — храм, выстроенный (предсказуемо) в честь Покрова Пресвятой Богородицы и (непредсказуемо) пленными французами в 1812—13 гг. Не все ж военнопленные устроились поварами и гувернёрами, кому-то вот пришлось ручками трудиться. Получилось красиво. Колоколенка, трапезная в два света, собственно храм — в три. Алтарь тоже в два, кругленький.

Степень загаженности неописуема. Стёкла удивительным образом целы, а внутри осрамлено всё. Тут на протяжении советской власти было МТС, как и во многих других церквях, а теперь просто некому в храм ходить, видимо. Отойдёшь на сотню шагов пофотографировать — красота, рядом встанешь — прах и червие. Не церковью церковь стала, но символом.

В полукилометре к северу от нынешней битой дороги, там, где кладбище, лежит ещё один осколок бывшего тракта. Тоже грустный. Мы, туда сходив, сели на краешке деревни, начали грустить. Совсем машинок не было. Вернее, почти не было. Но, скажем, мимо нас проследовала бабушка с парома. На пассажирском сидении жёлтой Лады. Кажется, она скорчила нам ехидную рожу.

А потом случилась очередная маленькая радость. Этот день, 1 сентября 2010 г, вообще был на радости богат. По тщательно испорченной трассе ехал вполне приличный внедорожник Хонда Си-Ар-Ви, оборудованный крупным водителем-брюнетом, похожим на гималайского медведя из зоопарка. Подобрал нас. Этот самый водитель по имени Саша родился в городе Луза, но теперь жил в Москве, торгуя разным. А склад у него был в Подмосковье, недалеко от той деревни, где тогда я обитал. Он довольный такой был, всё расспрашивая. Думаю, он по работе каждый день костюм носить обязан и даже, наверное — белую рубашку. Тут же едет в спортивных штанах, группу Кино слушает и болтовню нашу слушает. Хорошо ему.

Дорога, однако, была в тягость даже джипу. Сорок километров тащились больше часа.

III. Тут Леонид змеюшку превозмог

Высадил Саша нас то ли в пригороде этой Лузы, то ли на окраине — там уже ходил городской автобус, однако нечасто. Только нам пока автобус был не нужен, мы пошли смотреть место, где обитал человек с редким для православного святого именем Леонид. Леонид Устьнедумский. Я про него читал раньше и человек этот мне понравился. До 50 лет крестьянствовал, обитая в окрестностях Пошехонья. А потом мужику был голос во сне и голос дал ему квест: пойти далеко на север, взять там икону Одигитрии и строить монастырь вот тут, за Устюгом. У Бильбо Бэггинса из книг Толкина история была весьма сходной, но Леонид всё ж наш. Да и православный.

За это в его квесте была куча дополнительных миссий. Впрочем, у Бильбо тоже. Кому сильно интересно, тем рекомендую леонидово житие, оно прикольное. Но вкратце так: Богородица во сне приказала ему отправиться в Кожеезеевскую пустынь. Это очень далеко, на реке Двине. Командовал в том монастыре, кстати, Никон, будущий деятель церкви, немало её переменивший. Старообрядцы его сильно не любят, но личность он дивная был, конечно. Я в Новом Иерусалиме долго смотрел на его вериги. Сейчас люди тоже могут о разном спорить, хоть бы и в интернетах, но таскать при себе десятилетиями килограммы железа не станут. Это, конечно, неюридическое доказательство правоты, но уважения добавляет.

Чуть в церковном поднаторев, Леонид ушёл на Соловки. Три года там жил, а потом опять был голос, отправивший его в местечко с уж совсем дивным названием. В Моржегоры. Там ему выдали икону и благословили сюда, в район Лузы.

Здесь он вскорости святость обрёл, а заодно и прозвище Устьнедумский. Дело было так: монастырь, поставленный им в низине, всё время заливала вода, и Леонид в одного решил провести ирригацию. И провёл. А когда канал доделывал, его ногу окусила змея. Простая или нет — о том не ведаю, но окусила. От огорчения Леонид уснул и вновь услышал голос, сказавший ему, чтоб он по пустякам не горевал и о змеях не думал. Проснулся здравым. Реку, отведшую воду из озера Чёрного в Лузу, назвал Недумой. А потом ещё пару каналов вырыл. И прожил 105 лет. Говорю ж: хоббит.

Подле места его жительства есть купель и мостик. К ним дорога идёт вдоль того самого Чёрного озера, малоприметной церкви и красивого леса. У купальни домик для переодевания, на стене — трогательная молитва. Говорят, эти воды делают много исцелений, но я сам купаться не полез и Кошку Плюшку не отпустил. Она за это на меня как на еду долго смотрела. А уж когда приехавшие на чёрной и пожилой иномарке люди — две юных мадам и спортивного виду парень — полезли в воду, совсем была готова сожрать.

Но им-то прыг в машинку и домой водку пить, а нам каково будет мокрым на трассе? Утешали Кошку Плюшку лимонадом, вроде, успешно. Она впервые открыла себе лимонадный дискУрс. До того, по собственным ея уверениям, всю газировку делила на а) Колу и б) Прочее дерьмо. А оказалось… Лимонады ж у нас не везде разучились делать. На мой вкус лучший производят в Тарноге, Вологодской области. На второе место патриотично поставлю Кунгурский. Беда этих напитков есть продолжение их же достоинств: натуральные красители. Четыре-пять дней и вкус уже не торт. Пить газировки надо по месту производства. Лузская хуже кунгурской, но вообще недурна.

А покупали мы ту газировку в магазине, дворик коего украшен шедевром вынужденного дизайна. Из камушков и пластиковых бутылок хозяева торгточки устроили пляж с пальмами и негритятами. Стволы у пальм бурые из пивных бутылок, листья — зелёные. Такие ёмкости тоже бывают. Тогда, в десятом году, это умиляло. И лебеди из крашеных в белое автомобильных шин тоже нравились. А теперь — нет. Вид искусства оказался не подлежащим развитию. Или вокруг чего переменилось.

Пока доедали лимонад с колбасой, снова позвонил Саша из джипа. Вернее, звонил-то он теперь из дома, но для нас остался Сашею из джипа:

— Ребята, вы где? Стойте там, никуда не уходите! Я сейчас за вами приеду!!!

Он встретил в городе главного редактора местной газеты, Правды Севера. А чего? Саша — человек уважаемый, сам интервью дал и про нас вспомнил. В редакции, понятное дело, чай, варенье, фото и т. д. Материалу самого я не видел, но этот материал был. Его позже перепечатала даже областная кировская газета. Мне об этом написала Маша Ботева. Наверное, в материале много наврано, но вообще — прия-ятно. Странно только: почему стопщиков тут раньше не видели: места-то популярные.

Редакция бедная вовсе. Большая, но бедная. Когда-то тут много народу сидело, делали пропаганду. От тех времён, видать, остался принцип — гостей чаем поить. И фотографировали нас весело, а потом ретушировали, видать. По крайней мере, у меня второго подбородка на снимке нет. Приятно, хоть и ложь.

Про саму же Лузу сказать почти нечего. Саша нас по ней, конечно, на зашибись обильно покатал. Показывал: вот это кинотеатр замечательный, это клуб, это первая биржа, это кафе, это баня, это вокзал, вот тут маму у него машиной насовсем сбило. Вообще, если ходить пешком, можно, наверное, увидеть много интересного. Но так — бараки, бараки, бараки и бараки. Нет, определенно надо приехать и походить. Не бывает же малоинтересных мест.

Кстати, всё та же Маша Ботева написала очерк «Невидимый город Луза». Вот почитайте, он есть в интернетах. Там, в очерке, душевно всё и много людей. А у нас только Саша из джипа и две тётеньки из редакции.

IV. Пока так

Конечно, мы б в Лузе на чуть остались, и даже время бы провели, но уж очень хотели сегодня в Лальск. Я про него читал много, а Плюшка так просто согласилась. Она доверчивая, будто Чебурашка.

Расцвет этого города был недолгим, но бурным. Построили его не очень давно, в 1570 году новгородцы, решившие не дожидать окончательного решения новгородского вопроса со стороны Ивана Грозного. Поскольку Великий Устюг отродясь был промосковским, мигранты ушли ещё за восемьдесят вёрст. Сюда, на устье речки Лалы. Назвали город Ботище. Вот обзови я так всю ту же Машу Ботеву, она расстроится, поди. А городу нормально было. Необидно.

Тем более, с переселением вышло здоровски. Через некоторое время в Лальске сошлись три очень больших дороги: На запад — Устюжский тракт, где через Устюг ехали на Москву и Архангельск. Собственно, мы с Плюшкой оттуда и пришли. На восток — Сибирский тракт, ведущий сквозь разное в город Кяхту и далее в Китай. На север шла дорога в Сольвычегодск. А там, к примеру, на Архангельск можно. Таможню выстроили, разжились. Вскоре, однако, купцы разнюхали тему и обратно, идучи с товаром, стали возвращаться водным путем, через Кунгур, где перегружались на кораблики, уходя в Каму и Волгу.

Тогда лальчане сами начали сооружать караваны. Иван Прокофьевич Саватеев, например, привёз из Китая в 1702 г. товару эквивалентно 7% тогдашнего ВВП России. Неописуемая цифра, честно говоря. Так, конечно, нечасто везло, но в общем, город не бедствовал. Потом начали собирать морские экспедиции. Делали колонии в Аляске и Калифорнии. Конец, правда, оказался немного предсказуем: Калифорнию так отдали, Аляску продали, деньги пропили, построили Транссиб.

Последняя попытка вернуть городу процветание состоялась в XIX веке. Маленькую бумажную фабрику купец Сумкин (тоже хоббит, думаю; у них тут вроде гнезда) основал еще в 1829 г., а до ума довёл С. М. Прянишников, начавший тут работать в 1858 г. и работавший до 1905. Дальнейшее тоже понятно. У этого Прянишникова был брат, тоже Прянишников, конечно. Художник-передвижник, в Москве похоронен. На его картинах незнаменитая жизнь, честно говоря. Её, эту жизнь, в нынешнем Лальске представить совсем нетрудно.

Но дом Прянишниковых вполне жив. Красного кирпича низ, деревянный зелёный верх с окошками в кружевах. На каждом фасаде по шесть окон. Музей здесь ныне. Говорят, интерьер воспроизвели максимально близко к тексту. И мебель аутентичная. Коли не врут (а зачем врать-то?), промышленник жил очень достойно, без роскоши и бедности. Ножки кресел извиты уютно, в меру. Буфеты надёжны, без остекления, но с резьбою. Только лампы дневного света чуть мешают воображать и фотографировать.

Музыка уже была чуть механизирована: очень кинематографичный патефон с трубой колокольчиком и музыкальный автомат на ручной тяге. Устройство простое, эффективное. Медные валики с пробоинами. Проволочки вдоль валиков скользят. Нам с Плюшкой дозволили автомат завести. Вообще, в этих музеях небольших городов всегда принимают как родных. Мне за скромные лепты накопировали кучу материалов по истории Сибирского Тракта. Обязуюсь те материалы цинично использовать без указаний источника.

В дальних комнатах музея, конечно, есть этнографический раздел. Много прялок, несущих солярные знаки. Это я видел уже — и Тотьме, и в иных городках. А на платках откровенные и разноцветные свастики. Квадратные такие, будто из кино. Уточню для любителей эзотерики: лучи свастик обёрнуты посолонь и противусолонь с равной вероятностью. Видать, это просто красиво и до войны позорным знаком не считалось. Мистическую же сущность символа забыли ещё чуть раньше. Лет этак с тысячу назад.

Но занятнейшее из музейных удивлений ждало нас подле самого выхода. Там в некотором шкафчике хранятся образцы бумаги возрастом 150 лет и бумага эта до сих пор белая-белая. Хранят её на свету, вернее — не в совершенной тьме, а она не желтеет. Однако, затем что-то случилось и завод ныне выпускает исключительно пипифакс, низкокачественный и дешевый. И работает завод три дня в неделю. Но это не было главным сюрпризом. Главным сюрпризом было закрытие гостиницы. А мы ведь так надеялись. И даже верили, наверное.

День ведь планировался крайне неспешным, каковым и вышел. Тем более, в Лузе ещё к Леониду на источник ходили, в газете разговаривали о разном с вареньем. Теперь надо было или прекращать выделываться, сворачивая назад, в Лузу, или… Словом, пошли мы городом гулять.

На площади там стоит прегромадный собор. Верней — два собора и колокольня отдельно. Честно говоря, они нынешнему Лальску никак не сообразны. Вернее так: были б совсем не сообразны, кабы их громадность не сочеталась с изяществом. Умели так делать в осьмнадцатом веке, а далее разучились. А скорее — деньги кончились. Напомню ещё раз про купца Савватеева и 7% ВВП тогдашней России.

Домики же деревянные в два этажа с громадным флигелем сверху иначе хороши. Они совсем-совсем неизящны, а крыши у них прогнуты временем. Зато глядя на них хорошо рассуждать о мощи и немощи. И грустить за людей, там живущих сейчас. Так себе ведь с коммуналкой, а сносить этих монстров — как зубров истреблять. Или мамонтов.

В домик около соборов стучались — вдруг там батюшка-поп живёт? На кладбище ходили, где тоже храмы, но скромнее. На сторожку надеялись. Но снова обломались. Столовка в городе работала до четырех, возле магазинов контакта завязать не удалось, и мы решили двигаться дальше. Честно говоря, шансов достичь цивилизации было немного. Шесть вечера, впереди 200 км грунтовки, где ехать можно только очень медленно, а машин мало. Затем — трасса Сыктывкар — Киров, тоже не принадлежащая к самым скоростным и оживлённым магистралям мира. Ну, и ладно. Армия мы или кто?


V. Теперь капитан Услар не ошибся

Около выездного знака, где, собственно, и была таможня, мы сфотографировали раблезианских размеров свалку с надписью «Свалка запрещена». Хочешь в России устроить свалку — напиши «Свалка запрещена».

Тут и встали. Надолго. За полчаса мимо прошли три урчащих и прыгающих лесовоза и одна тихая легковушка. От скуки я Плюшку медведями пугал. Говорил, тысячи их вокруг, да и голодных. Она смеялась надо мной, трусливым.

А вторая легковушка мимо нас не прошла. Наоборот, она остановилась. Сидел в ней молодой весьма егерь в камуфляже, ибо случилось тем первым сентября открытие охоты. Плюшка, мной ненапуганная, спросила:

— А тут медведей много?

Дядька с простой души ответил:

— Да, в этом году очень много. Вокруг же пожары были, они все сюда собрались. Вот мы с сыном вчера их на камеру снимали. На 50 метров подошли.

Спутница моя умолкла.

Одолели мы дорогу до понтонного моста. Дорога та состояла из глубоченных колей, заполненных сухой грязью. Знак, ограничивающий скорость шестьюдесятью километрами в час, выглядел нахальством. Типа, не оговаривай нас, так мы так втопили б! Угу. На среднем танке.

За понтонным мостом, где охотники, поджидая вечернюю зорьку, жгли костёр, тихо наливаясь вкусным и полезным самогоном, егерь нас высадил, сказав:

— Сегодня из Лальска ещё ГАЗ-53 пойдет и, вроде, буханка в Киров. Так что, может, уедете. А нет — так и нет. Идите к нашему костру тогда.

Мы оторопели. Однако, торопели недолго, ибо по дороге, переваливаясь вроде рыбацкого баркаса из песни Марка Бернеса про Костю и Соню, снова ехали Жигули, только красные. В Жигулях сидели парень Стёпа, девушка Оля и ребёночек меньше года возрастом. Назло тесноте, они нас подобрали! Безусловные молодцы.

Ехали ребята в деревню. Стёпа работал в Лальске небольшим начальником по лесу, а Оля дома сидела. На выходные вот решили отдохнуть от цивилизации. То есть, Лальск казался им слишком крупным населённым пунктом. Мы смолчали. Оля рассказала, будто по их деревне, расположенной в 40 км от Лальска зимой тоже ходил медведь. А волков там вообще до лешего места.

Спускаясь с очередной и маленькой горы, заметили впереди коров. Вернее, это мне так показалось с расстояния в километр, будто коров. Стёпа надо мной надсмеялся, сказав, мол, до ближайшей деревни больше десяти километров, и это не коровы, а наоборот, кабаны. Так оно и вышло. Кабаны. Свин, свинья и 8 крупных поросят.

Заметив нас, поросячье семейство с дороги нырнуло за обочину, в траву. Точно не кабаны они жирные к осени, но мышата. Вот они были, а вот их нет. Я только пару раз сфотографировать успел. Стёпа зверей, кстати, совсем не боялся. К обочине пошёл, свистел чего-то, хрюкал даже. Вызывал свина к себе. Я ж подале стоял, труся. Хоть сам много толще Степана, и папы-кабана, наверное, толще. Думал: вот идёшь так полем, рядом кабан, а ты его не видишь. Теперь стану бояться полями ходить. Ну. Так и вышло: боюсь. Но хожу, конечно. Хожу и боюсь.

Словом, выйдя из машины около деревни Папулово, мы с Плюшей оказались не на трассе, но в прострации. Даже хотели малодушно ехать назад, в Лальск. Там автобус вскорости должен был пройти. А я ещё след на обочине нашёл. Похожий на собачий, только не собачий. И большой весьма. А деревья не очень высотой, да и хилые. Сидеть на них, спасаясь от волков — радость на любителя.

И вот тут нам случилось очередное в тот день крохотное счастье. По битой-перебитой дороге следовал джип-мерседес, снабженный водителем азербайджанской национальности. Он тоже лопухнулся: ездил по своим азербайджанским делам в Архангельск, потом в Вологду, а затем ему надо было в Ижевск. Он глянул на карту, увидел нарисованную дорогу и карте той поверил. Зря, конечно. Даже его серьёзный автомобиль по этой трассе редко-редко разгонялся быстрее 40 км/ч. И знаки ограничения скорости до 60-ти смешили его куда сильней, чем нас.

Дадим слово Плюшке. Она ж вела бумажный дневник искпедиции, станем его по надобности цитировать:

«— А вы первый раз по этой дороге едете? — спрашиваю

— И последний!!!!

К тому времени, как он нас подобрал эта дорога поверхность видимо, его окончательно доконала. Весь извёлся. Каждые десять минут то к нам повернётся, то просто глаза закатит: «Да где же трасса? Долго ещё? Сколько километров осталось? А мы правильно едем?»

Да и то сказать, дорога вроде одна, но тут посмотришь по сторонам — страшно делается. Грунтовка разбитая, лес стеной, время от времени мелкие деревушки — домов 30—50, и лишь в нескольких свет горит. Борщевик вокруг них частоколом растёт.  …Когда через много километров мы доехали до асфальта (разбит в хлам, но это ведь уже ц-и-в-и-л-и-з-а-ц-и-я) радовались безмерно. А уж когда мы ещё километров через 60 на трассу выскочили, у меня в груди просто сердце тройной кульбит от радости сделало… Да, впрочем, мы там все от счастья чуть не описались )))

ночь  t +2C.

сидим в кафушке у трассы. ужинаем. Чувствуем себя ну ооочень крутыми автостопщиками )))  Но нам, конечно, высшие силы помогли. Мы в устюжской церкви перед отъездом свечки ставили — на хорошую дорогу».

Плюшка — журналист, немножко ужасу нагнать любит, но действительно, скоро вокруг сделалось совсем мрачно. Деревни попадались в лучшем случае — одна на 20 километров пути, и было в тех деревнях очень темно. И Лойма, где был этот Лоемский волок и прочие пункты покрупнее отличались в добрую сторону чуть менее, чем никак. В Коми начался асфальт. Тот асфальт любой водитель бы поминал из мати в мать, однако после убитой грунтовки нам был почти праздник. Словом, капитан генерального штаба Услар, написав про отсутствие тут хорошей дороги, сказал чистую правду.

А машина красивой была. Когда стемнело, а стемнело быстро, вся её панель управления стала светиться разными огоньками. По преимуществу — небесного колеру. Похоже на звёздное небо, но непохоже. И в лобовое луна светила, весьма неполная. Когда она взошла, шофёр несколько раз себе по лицу сверху вниз провёл ладонью. Может, азербайджанцам так положено, или у него своя какая-нибудь религия.

На трассу выбрались к полуночи. Трасса-то, повторю, не ахти сколь важная: Киров-Сыктывкар, но нам она была навроде Кутузовского проспекту. Проехав ещё километров 20 в сторону, как нам казалось, противуположную цели, т. е. на Киров, вышли у придорожного кафе. После ночных подвигов, речка Кама нам казалась до колена, и мы были её намерены одолеть максимально северным путём.

Но водители в доступных и экспрессивных выражениях объяснили: соваться на участок Кажим-Гайны не нужно. Причем не только вот сейчас, по ночи, а и вообще не нужно. Мост через Каму там действительно сделали, однако подъезды к этому мосту наличествуют только на бумаге. Проезжает этой трассой три Нивы в неделю. И те полные охотниками.

Словом, наевшись солянки, двинули мы с Плюшкой в Киров. Повисели, кстати у обочины минут 30, помёрзли. А потом хорошо ехали. На МАНе с рыбаком. Про Карелию говорили и про Коми. Рыбак нам тоже соваться в Гайны этим путем не советовал.

Ладно, съезжу на папину родину позже.

У Кирова к нам, пешеходам уже, докопались гайцы. Типа, зачем мы по проезжей части идем. Внимание: в три часа ночи при нулевом дорожном трафике! Впрочем, отпустили задаром.

Тут мы, повисев ещё с полчасика, словили ЗИЛ. Ой. Непонятно, как такое чудо ехало. Водитель из поселка Кирс взял в кредит машинку пятнадцатилетней старости. А чего делать? Заработать, впрочем, хочет прилично: квартиру купить дочке в Москве. Ну, Бог даст… А пока мы сначала сломались чуть-чуть, а потом сильно. Но сильно — это уже в Слободском. Там мы с Плюшкой ещё раз решили подкрепиться. Внимание: два салата, две котлетки с гарниром, два чая и 150 водки обошлись в 140 рублей!!! Были в 2010-м году кой-где ещё такие цены.

Зато на выезде из Белой Холуницы нам попался один из немногих за всю поездку и единственный в тот день придурок. Нет, сначала парнишка произвёл вполне нормальное впечатление. Мы вообще первый раз на автокране ехали и из кабины вид фотографировали. Там же стрела поперёк стекла. Интересно.

Парень ехал на стоянку, кого-то вытащить. А так работает в командировке, строят базу для яхт. Заказал тамошний губернатор, Никита Белых. Приехали на стоянку — мужик, чью машину разворачивать надо, спит. Они так-то на 10 утра договорились. Этот, наш водитель: ребята, а поехали со мной мне ещё по делу надо? Часа через два вернемся. Еле бежали его гостеприимства.

Около стоянки ждали ещё почти полчаса. Первый раз замерзли как надо. Утро, организмы за сутки натерпелись. Даже окружающие красоты не радовали. Ни озерко с яхтами, ни утки, собирающиеся к зиме в стаи. Зато потом нам тормознулась самая большая машина за весь путь. Вольво-американец. Название оксюморонское, однако, верное. Все преимущества истинно американского Фретлайнера, плюс вольвинская мягкость хода. И кабина, кстати, больше чем у Фрета — и выше, и шире. Вроде, некуда выше и шире, а она выше и шире! Двухъярусная кровать, кушетка, холодильник, телик, микроволновка и всякое. Хрущёвская кухня на колесах.

Плюшка вырубилась. Она говорит, будто не вырубалась, но вырубилась. И, между прочим, пропустила место в районе Афанасьево, где к друг другу подходят маленькая-маленькая Вятка и маленькая-маленькая Кама. Они там метров по двадцать каждая. Потом первая из них сворачивает на северо-запад, а вторая наоборот — на северо-восток. А ещё потом обе они, разошедшиеся уже очень далеко, начинают течь на юг. И сходятся через 1500 км. Это считая по течению Камы. А по прямой довольно близко — 700 вёрст, республика Татарстан. Слившись, текут совсем мало, впадая в речку Волгу, и далее знамо куда.

Водитель Серега про то, кто мы такие не спрашивал, сказал, что хочет поехать следующим рейсом в маршрут Пермь-Мурманск-Владивосток-Москва-Пермь. А машина у него своя, осталось чуть кредиту отдать.

Потом у нас снова арендовали два часа жизни — на столько время в Пермском крае отличается от кировского-московского-всякого и привезли в Закамск. Это уже Пермь и совсем другие истории о Сибирском тракте.

 

12. Чуть-чуть о дорогах, самих по себе

А запах вокруг грибной. (Глава 3. Виктор Гюго дело сказал).

Трасса М7 «Волга» идёт от Москвы в Уфу, в значительной мере повторяя путь исторического Сибирского тракта со всеми его ответвлениями. Трасса М5 «Урал» тоже идёт от Москвы в Уфу, старого Сибирского тракта почти не повторяя. В Уфе они объединяются, далее втекая в Челябинск. При этом трасса сохраняет название М5 «Урал». Более того, её продолжение, трасса Р-254 «Иртыш», уходящая от Челябинска на Курган, Омск и Новосибирск, считается продолжением трассы М5. Это могло бы считаться обидным для трассы М7, но она-то знает кто здесь главный, отчего взирает в степи иронично.

В первой половине июня трасса М7 пахнет медоносами и грибами, а в её кировском ответвлении от Афанасьево до почти Перми вдоль неё цветёт белая сирень. Трасса М5, наоборот, пахнет свежайшей земляникой, а цветёт вдоль неё шиповник — от Умёта до Коломны. Кировское ответвление к трассе М7 формально тоже отношения не имеет, но трасса и над этим хихикает. Ибо она — Сибирский тракт.

Однажды мы ехали по трассе М5 «Урал» со взрослой девушкой Ириной[2]. Около Шацка нам продали вкуснейшей земляники. Мы ещё с водителем делились. Спустя неделю в Минске Ирина снова поела земляники и приключилась девушке тяжелейшая аллергия. В реанимацию попала. Приключись эта аллергия тогда на трассе «Урал», всё могло бы закончиться для меня печально, а для неё — совсем. Но обошлось. Может, трасса М7 «Волга» попросила соседскую трассу за нами приглядеть. Или не знаю.

 

13. Семейные

Оказались раз мы с Дашей в поезде на Вологду. Едем, грустим. Стареем, получается: вот уже и не автостоп, а цивильный поезд с вагоном-рестораном, где текила (Глава 6. Возрастное).

На самом деле всякое бывает. Вот раз ехал в поезде от Иркутска до Москвы. Это четыре с лишним дня. Жарища, июль. В поездах же всегда Якутск, где вёсен и осеней, говорят, нет, а годовой ход температур необычайно громаден: либо стынь, либо пекло. Денежек по строгому расчёту на три посещения вагона-ресторана и два раза постоловаться у бабулек на перронах. Несколькими годами ранее бабулек с тех перронов попёрли, глупо сделав. Ведь человек, едучи в поезде более двух суток, грустен не за причиною тесноты, храпа и трезвости. Человек за домашней едою грустен. Сухпаёк, взятый из дома — ерунда, вагон-ресторан тоже не крёстная с котлетками.

А потом бабульки на перроны вернулись. Может, им по кризису послабление вышло, может, осознало начальство свою дурь. Хотя последнее — вряд ли. Несколькими главами ранее я ведь говорил про намоленное торговое место в Удмуртии. Там, где город Можга, возле конца объездной. Торговали в том месте небогатые люди вехотками дериглазной расцветки. Вехотками на Урале обзывают мочалки. А яркие цвета у мочалок это правильно и хорошо: такую сложней потерять. И полотенца там же продавали, и разное. Рядом льнокомбинат полуброшенный просто. Пока эти главы писал — запретили. Негигиенично говорят и противу норм. Здесь ведь даже конкурирующую фирму не обвинишь за неимением оной. Просто ехал начальник, увидел торговлю. С похмелья злой был, решил закрыть. Теперь сколько-то десятков небогатых людей станут ещё беднее.

Словом, бабушки на перроны вернулись, поэтому я еды с собою не взял. В Иркутске есть чем заняться, кроме запасания едой. Это очень весёлый город. Вот с веселья я и спал почти до самого Канска. Трудно спать пятнадцать часов, но коты же могут. Вот и я смог. Залез на верхнюю полку с номером двадцать четыре, там и остался. Только раз до ресторана сходил. И в периоды редких просыпаний слушал тётушек с нижних мест. Они непрерывно говорили, чуть выпивая, а один раз более крупная из них спросила другую:

— Он урчит и урчит. Как мы спать-то будем?

Урчал я. Бывает, я сильно храплю. Но тогда слышу и сам просыпаюсь. А урчу часто, значит. Но повернусь верно, так и не урчу. Раз ночью тётушки не будили, значит, больше не урчал. А чего урчать? Протрезвел же. И даже похмелье минуло. Трезвые разве урчат?

Утром тётушек уже не было, верхнее место напротив меня, двадцать второе, осталось пустым, каковым оно и пребывало всю дорогу, а вокруг жизнь жила. Основное население вагона составляли две бригады строителей — из Харькова и Гомеля. Они строили какие-то стратегические объекты на границе с Китаем. Отчего граждане Украины в 2015-м году, в самый разгар недобрых дел, занимались объектами на границе с Китаем, я не знаю, но, думаю, прикола ради. Меж собой бывшие собратья по СССР общались корректно, ругали только своих, и вообще в сравнении с отечественными вахтовиками, возвращающимися с Уренгоя-Нижневартовска-Ноябрьска казались созданиями равноангельскими. Те порою ещё до Перми не доехав, выбьют стёкла дурными локтями. Даже и зимой. Харьковчане, кстати, обогатили мой вокабулярий сложносоставным определительным «<…>[3] хохол», употребляемым как синоним крайнего удивления.

Белорусы ехали в основном по ходу от моего закутка (купе это ведь в купейном вагоне, а в плацкартном — закуток). Харьковчане — ближе к туалетной части вагона. А у нас состав пассажиров менялся. Хоть и неторопливо.

На момент, когда действительность обрела хоть какие-то очертания, нижние полки занимали полная бабушка со взрослой внучкой Ириной, а боковые — худенькая бабушка с пятилетней внучкой Анастасией. Они те боковушки долго занимали, до самой Тюмени, а нижние бабушка с внучкой ехали из Канска в Ачинск.

Имён бабушек я так и не узнал: внучки их, конечно, называли бабушками, маленькая внучка чужую бабушку тоже называла бабушкой, её умиляя, а взрослая внучка чужую бабушку никак не называла, употребляя нейтральные обращения вроде:

— Угощайтесь, пожалуйста.

или

— А знаете, вот у меня тоже похожий случай был.

Сначала взрослая внучка Ирина грустила по оставленному в Канске мальчику Сергею, а бабушка её утешала. Во-первых, говорила это ненадолго, а во-вторых, в Ачинске Виталик есть и ещё друзья. Затем юные барышни стали общаться меж собою, отчего Ирине были, наверное, признательны вахтовики. Маленькая Настя к ним всегда бегала, сначала радуя болтовнёй, а затем утомляя.

Не утомлялся лишь харьковчанин Игорь. Он рисовал Насте разные картинки, снежинок делать учил. За окнами вагона тихонько разгорался июль, а он снежинок вычурных делать учил. Но даже Игорь, думаю, обрадовался, когда Ирина Настю заняла. Занимала, занимала и усыпила. Очень трогательное зрелище — маленькая девочка спит на коленках у взрослой девочки. Кстати, коленки уже вполне себе… Стоп.

Настеньку снесли на её место отдыхать, а меж старшими затеялся разговор. Ирина в нём участия принимала немного, даже когда речь заходила про неё. Или чаще — про её обстоятельства. Тот разговор можно передать в форме диалога бабушек, но так будет неверно. Ибо разговор тянулся часа три, прерываясь на обсуждение огородов, политики, вопросов церковного устройства и вообще широкого круга проблем. Мы же лишь определим суть, касающуюся дел семейных.

Да, ещё уточним: худенькая бабушка рассуждала не торопясь, с выговором, иногда определяемым как «интеллигентный». Она и вправду долго работала учительницей в Ивановской области, а затем переехала с мужем в Ямало-Ненецкий округ, где опять долго работала учительницей. И сейчас учительницей работает, хоть и собралась уходить на пенсию.

Полная бабушка говорила обыкновенно и чуть поспешно. Она тоже учительницей работает. Точнее — в техникуме преподаёт. В техникум же и везла Ирину, документы сдавать. Ирина девять классов окончила, пятнадцать исполнилось.

Везла бабушка внучку, повторим, из Канска, где та жила с отцом и мачехой. Хотя не знаю: бывает ли мачеха, когда мать жива? Хоть и лишённая родительских прав. Ирина мама была дамой интересной. Судя по дочке, так и красивой, вероятно. Никогда не работала, вышла за будущего папу Ирины годиков в семнадцать. Он старше был вдвое, начальник уже тогда. Дом большой построил, на курорты возил. А она изменяла. Но Ирина от него, это точно.

Тут Ирина головою покивала: да, от него. Безусловно.

А потом мама Ирины ещё и пить начала. А папа Ирины в тюрьму попал. Так бывает с начальниками. Не слишком надолго, года на два, но за это время мама его успела оторваться вплоть до утраты родительских прав. В детский дом барышню не отправили, её бабуля к себе взяла. Вот эта, из Ачинска. Папина мама, конечно.

Освободившись, папа опять стал начальником, развёлся, женился, братика Ирине родили, её к себе вернули. Вроде, и хорошо всё, а вроде, папе не до неё теперь. И мама влияет. Каким макаром влияет не знаю, но бабушка сказала именно так: «влияет». Кроме того, появился вот Серёжа. Того Серёжу никто не любит — ни папа, ни мачеха, ни мама, ни бабушка. А Ирина любит. Решили Ирину увезти в техникум. В городе Канске тоже есть похожие техникумы, но она будет учиться в Ачинске, у бабушки.

Когда Ирина отходила за чаем, её бабушка жаловалась другой бабушке на девочкиного папу. Тут жалобы были простые. Будто из фильма «Джентльмены удачи». В смысле, «он хороший, но слабохарактерный», папа-то у Иры. Не знаю, может ли руководить большой конторой по лесообработке хороший, но слабохарактерный человек, однако из слов его мамы получалось так.

Изящная бабушка Насти сначала о семейных делах молчала, а потом тоже рассказала. У них история не менее весёлая. Анастасия наоборот: живёт с мамой, а от папы её прячут. Он её дважды похищал, увозя в новую семью. И несколько раз в суд подавал, требуя себе ребёнка. Обосновывал это материальным положением.

— Он зарабатывающий, но вспыльчивый.

Так сказала бабушка, мама Настиной мамы. Похоже на то, как сказала другая бабушка, мама Ириного папы. Словом, Настю теперь везли в Ямало-Ненецкий округ, а мама должна была лететь осенью, продав жильё.

— Она старший товаровед, работы хватит. Посёлок у нас закрытый, этот придурок не доберётся.

Я несколько раз засыпал, в ресторан ходил. Может, чего и упустил из разговора.

В Ачинске Ирину с бабушкой сменили Лена, Ксения и Снежана. До них, пока тут ехали Ирина с бабушкой, в плацкартном закутке стоял в основном запах шоколадок и апельсинов. Совсем не похожий на новогодний запах апельсинок и шоколада. Теперь запахло семечками, чипсами, иногда йогуртом. Дошираком временами, конечно. Немногие свободные пространства оказались заняты обильным багажом.

Снежана оказалась ровесницей Насти, ей тоже было пять лет. Ксения — постарше, Елена — ещё чуть постарше. Ксения Снежане приходилась мамой, а Елена — двоюродной тётей и ещё лёлей. Так её Снежана называла:

— Лёля, почитай мне?

Лёлями в некоторых областях Сибири называют крёстных матерей. Я про это знал, но всё равно смешно. Ибо в наших краях лёлями называют голых слизистых улиток без панцирей. А крёстных матерей называют коками, да и то нечасто.

Снежана познакомилась с Настей, они лазать в разные стороны начали. Настя побойчее, а Снежану тётя-лёля часто ругала. Один раз даже сказала:

— Щас ремень сниму, как <…>[4]!

Вахтовики смеялись. Их Ксения с Еленой заинтересовали больше предшествующих бабушек, они с вновь прибывшими барышнями стали в карты играть. Однако, не выпивали. Поезд в этом отношении попался суровый: наряд полиции, зайдя, оштрафовал молодых людей, распивавших пиво близ купе проводника. Не вахтовиков, но обычных пассажиров. Это редко бывает.

Харьковчанин Игорь теперь учил делать снежинки двух малявок. Он усатый и спокойный. А потом опять одну Снежану учил делать снежинок. Настя с бабушкой в Тюмени ж вышли.

А я Снежане загадки из её книжки загадывал. Она вообще обаятельный ребёнок. На самом деле, мама у неё добрая и даже тётя-лёля добрая. Вернее, так: они выйдут на более или менее длительной остановке, покурят сигарет More, сделаются добрыми, со Снежанкой играют, котов рисуют. Или сами её раскраски раскрашивают. Скучно ж в поезде. Час спустя делаются уже не столь добры, ругаются. Два часа спустя — весьма ругаются. Ибо курить охота. Не покурив, Елена делалась похожей на злую лису, а покурив — на пончик. Ксения же особого выражения лица не имела. Хотя по формальным критериям была миловидней.

Из разговоров сестёр меж собою и с вахтовиками, картина получалась такой: Ксения забеременела романтически, на выпускном. Будущий папа сразу уехал в Москву. Но любимую с дитём не бросил. Денег присылал и приезжал. Восемь раз за шесть лет. Один раз даже на три месяца.

Затем Елена тоже отправилась в Москву. Там подглядела: Александр живёт теперь неплохо, однокомнатную снял на метро Отрадное. Уводить парня не стала, а напротив, усовестила: забирай, говорит, Ксюшку с ребёнком сюда. Он и забрал. Елена вообще показалась дамой пробивной, убедительной. Сестрицу вот ободряла:

— Нормально всё будет. Тебе чего там на пятнадцати тыщах сидеть?

Ксения же предполагала худшее:

— Да нафиг. Месяца четыре, может, проторчу там. Хрен ведь я работу найду с дурой этой. Без неё, дак ладно бы ещё. Простынет, соплежуйка, меня выгонят. И ни садика там, ничего. Вот никаго толку от тебя. У-у-у!

И шутливо потянулась к спящей дщери, имитируя намерение удушить. Затем разговор перекинулся на рыбалку и охоты вкруг места жительства сестёр, а также особенности работы в тех краях. Вахтовики этим интересовались.

На станции Шарья, где поезд стоит четырнадцать минут, я купил бутылку водки и выпил её частью в вагоне-ресторане, частью — в тамбуре. Дежурные полицейские меня не обнаружили, но дамы утром пеняли в ироничной форме за сильный храп.

Примечания

[1] Когда неудачно поешь рыбу, язык бывает с костью. Но потом кость удалишь, и вот он опять без костей
[2] Это другая Ирина, не Кошка-Плюшка. Совсем не Кошка-Плюшка.
[3] Здесь было прилагательное, содержащее матерный намёк на то, что определяемое лицо находилось с кем-либо в половых отношениях, играя там пассивную роль.
[4] Здесь было матерное слово, имеющее своим значением угрозу удара и содержащее в себе похабное название женского органа.

 

14. О хороших лицах

Конечно, некоторые люди к нам приходили, затем уходили, обижаясь. Или сначала обижались, затем уходили. Их немало будет в книжке. Я, про таких упоминая, стану делать оговорку: обиделись, ушли (Глава 11. Таможня, добро давшая).

Большинство персон, упомянутых в этой главе, прекратили общение со мной. Это печально, но так бывает. Так даже неизбежно, когда Интернет и радио начинают говорить, будто у одних людей лица хорошие, а у других — плохие. И людям с хорошими лицами нельзя общаться с теми людьми, чьи лица не так хороши. Но раньше всё было иначе.

Первый свой день рождения от переезда в Москву я отмечал, конечно, в ЦДЛ. В буфете, правда. Интересно было. Утром мы повели Евстратова Москву смотреть. В зоопарк сходили. Моржа пивом напоили. Он смешно так бутылку держал, булькал. Пролил много. Ластой нам махал, ещё просил. Сходили на Болотную, где тогда тусовались только неформалы в старом изводе слова — волосатые, панки, автостопщики и другой милый народ.

Далее к нам присоединились Валентина Чёрная, Владимир Жбанков и Андрей Егоров. Вот, собственно, это они со мной в последние годы и не общаются. Евстратову-то чего со мной не общаться?

Мы пошли обменивать Алексею железнодорожный билет ради более позднего его отъезда, и в какой-то момент Евстратов наш отлучился. Про его отлучку будет в финале этой главки побочная история, а меня пробило на попеть. Дело происходило в холле Ленинградского вокзала, а пел я Гражданскую Оборону. И, насколько помню, не «Всё идёт по плану», но песенку про слово из трёх букв. Подходят два охранника или мента. Я в сортах их плохо разбираюсь. И говорят, обращаясь почему-то ко мне:

— Молодой человек, вы, похоже, недавно в Москву приехали. Так вот: никогда не пейте с незнакомыми! Они вас опоят и обманут!

Надо знать Валю, Андрея и Володю. Это на самом деле совсем молодые люди с очень хорошими лицами. Гены, думаю, у них тоже качественные, но мы ПЦР не ставили и врать не будем. Мне же, напомню, исполнилось накануне 37 годиков и на моей от природы кирпичной харе уже появлялись следы образа жизни. Но охранники обратились именно ко мне, сочтя за своего. То есть углядели нечто родное они во мне.

Словом, хорошие лица вытянулись, а фраза «Они вас опоят и обманут» вошла в локальный фольклор.

Теперь побочная история про Лёшу Евстратова. Он там на Ленинградском вокзале отходил в туалет. Поскольку принцессы не какают, он, наверное, ходил руки мыть. Вышел на перрон, нашёл кафе с шашлыками, прошёл через весь зал, зашёл в кабинку, спустя время вышел из кабинки, пошёл к выходу. А ему хозяин:

— Дарагой, разве тут у нас туалет? Ты бы поел лучше у нас, да?

Ну, Лёша ответил нечто в духе: «если заведение выглядит, как туалет и пахнет как туалет, то, наверное, оно и есть туалет, а кушать в туалете западло». Возник разговор. Словом, он тоже нескучно провёл часть того дня.

 

15. Бестиарий

Хрен ведь я работу найду с дурой этой. Без неё, дак ладно бы ещё. Простынет, соплежуйка, меня выгонят. И ни садика там, ничего. Вот никаго толку от тебя. У-у-у! (Глава 13. Семейные).

Живёт на белом свете клещ Адактилида. Самка этого клеща, родившись, отыскивает яйцо трипса, присасывается к тому яйцу, паразитирует, через четыре дня рожает пять дочек и одного сыночка, после чего помирает. Дочки повторяют мамину судьбу. Сыночек же вообще не кушает и погибает через несколько часов.

Трипс пожираемый клещихой, кстати, тоже малоприятный весьма насекомый, похожий на подгнившую серьгу ольхи. И яйца у него невыдающиеся. Не дай Бог так оголодать, в общем.

Вы поинтересуетесь, откуда в Адактилиде-маме берутся оплодотворённые гермии для рождения детей? Так тут всё просто: этот самый сыночек залазит на своих сестриц ещё в брюхе матери, отчего те беременеют и начинают маму подгрызать изнутри. Сгрызши и полиняв, выползают вон прямо через покровы тела. Т. е. спиногрызы, как есть.

Так вот, дорогой читатель: когда тебе покажется, будто твоя жизнь коротка и неинтересна, когда тебе покажется, будто дети твои непочтительны, доставляя много хлопот, когда половые привычки ближнего представятся тебе странными, вспомни, что где-то на белом свете живёт грустная мандавошка Адактилида.

Думаю, такого рода создания специально даны нам в назидание и утешение. Да не уподобимся мы ей вовек!

 

16. Синюшкин колодец

Шло волшебное лето 2011-го года (Глава 9. Осторожная Катя).

Правда, классно было. Я тогда уже научился работать начальником цеха, бояться перестав. А чего бояться? План выполняем. Премии платят. И сотрудники ко мне относились хорошо. Опять-таки: а чего плохо относиться? План же выполняем. И премии платят.

В свободное от работы время я один или с Катей (она же — Каракатица, она же иногда — Кошка Средняя из девятой главы) ездили в экспедиции на юг от Москвы, сбирая материал для книги о верхнеокских княжествах. А во время, свободное и от работы, и от экспедиций… Впрочем, нет. Тут уже сочинительство начнётся. То свободное время я описывал в Живом Журнале. Он тогда и вправду живым был. Вот одна из записей позднего августа. Запись позднего Августа… Это так императорски звучит, да? А ведь и было императорски вполне:

«КВАртира выглядит так, будто в ней две недели подряд жили от четырёх до семи дополнительных человек и все эти человеки непрерывно КВАсили. Тем более, что так оно и было. Пост получится в стиле совершенномудрой Ульяны Дмитриевой, которая Ульяна_777 , ибо банальная клавиатура тут бессильна. Ульяна тоже про всех подряд, кого встретит пишет, не заботясь, знаете вы их или нет.

Прошлую неделю я попивал. Ну, не сильно, а так: от трёхсот граммов до бутылки в тротиловом эквиваленте ежедневно. А вы б не попивали, когда дома живут умные абитуриенты и один из них, к примеру, одновременно католик и диалектический материалист? То-то же.

Хуже сделалось в четверг. Собирались гости, получился аванс зарплаты, и я обрёл по этому случаю две бутылки коньяку. Гости, однако, прибыли непьющие, а студенты внезапно разбежались. Наливать же Фёдору, хоть он и тоже студент теперь, я счёл непедагогичным. В общем, две бутылки ушли в одну (мою) харю. Ну, там чуть помог один дядечка 78 лет, заблудившийся в нашей деревне подле пруда. Он в гости приехал к товарищу, а мне лекцию читал, будто если я стану гужбанить, то до его лет не доживу и буду выглядеть плохо. Но вы о нас не думайте, пожалуйста! Мы, например, исследовали заброшенную усадьбу Голицыцыных и если б ЖЖ не тормозил, тут бы были красивые фотографии.

Ладно. В пятницу первый раз в жизни решил не ходить на работу по причине бодуна. Позвонил, конечно, сказал кому чего делать, подумал, как хорошо быть начальником и собрался спать — ну, мы с девачкой Катей собирались вечером стопом ехать. Катя (полное имя отныне да пребудет «Каракатица», хотя она и хорошая очень) только что вернулась с Камчатки, где фотографировала медведей, лазая по вулканам снаружи.

Однако же, в половине девятого мне позвонил начальник и сказал:

— Бы-ыыы-ыстро!!!

Оказалось, наша вороватая родина изменила требования к оформлению документов на некоторые лекарства. Сделала она это, как водится, внезапно и задним числом. Начальник у меня хороший, поэтому он договорился с другим, совсем большим начальником, что документы ещё можно сделать по старому, но только сегодня и только до двух часов дня, а затем тампон превратится в тыкву, как сказал один персонаж из книги Натальи Ключарёвой.

Короче, с десяти и до этих самых двух я бегал как лось по разным корпусам (представили лося, бегающего с документами по корпусам? То-то же) и всё готовил. Приготовил. Вернулся домой, а вся эта гидропоника во главе с собакой Амкаром только-только просыпаются. Ладно, чо. Потом случилась встреча с Борисом Эренбургом, который издатель пермского журнала Вещь. Он этой Вещи много привёз и мы её в Билингву снесли. Приходите, покупайте. Ещё Борис привёз книжек Антона Бахарева и они тоже есть в Билингве. С Юрой Цветковым в Билингве мы не пили, а Данил Файзов скоро убежал на поезд. Он всегда скоро бегает. Ещё там сидела девачка Аня Румянцева, меня удивившая. БуКВАльно девачка Аня сказала:

— Я тут говорила с Чарыевой, ты, оказывается, начальник цеха на фармпредприятии? Я бы такого про тебя никогда не подумала, а думала, что ты несерьёзный.

Но я и после этого не выпил. А вот после-после да, выпил. Потому что пришёл Алексей Траньков. Впрочем, я долго держался и в Билингве-таки не выпил. А вот в Погребке выпил. В Погребке хоть кто выпьет, и моей вины тут нет. А потом Траньков и Катя (Каракатица) пели Мурку под караоке. Леха-то ладно, а Катя ж трезвая была. Театральный режиссер она, чо поделаешь?

Короче, автостопить я пошёл с бутылкой водки внутри. Ну, бутылка уже была не в таре, оттого водка всасывалась, потом высасывалась и я трезвел. Стоп получился неплохой, но об ём надо писать отдельно «в замечательной прозе». Вырубило нас только к вечеру субботы, когда мы плыли на маломерном судне Луч из Алексина в Калугу. В Калуге живут Калуши, мы забоялись Калуш и там ночевать не стали. А ночевали, наоборот, в городе Сосенском, что подле города Козельска. Мы б и в городе Козельск ночевали, но в тамошней ракетной части случилась присяга и город был исполнен военных солдат и их родителей. Весь-весь город и тем более гостиницы.

Потом мы ещё побывали в Оптимальной пустыни, во всём Козельске и почти в всём Перемышле. Вообще, хорошо стопили. Фоток, опять же, пока не будет, а осенью будут, оптом, со всех летних стопов. Только, блин, на метро мы опоздали, потому что на трассе «Украина» Тойота серебристого цвета залезла под дальнобоя и сделалась похожей на мятое куриное яйцо. И случился затор килОметров на двадцать. Ладно, чо. Добрались домой в третьем часу, а к восьми мне на работу. Ну, я поэтому и не пил в субботу и в воскресенье. В субботу не мог, а в воскресенье только триста граммов смог.

В понедельник я ничего не делал, потому что с утра четверга до вечера понедельника (4,5 суток) спал в общей сложности часов 14. То есть на работу ходил, а после работы ничего не делал. А вчера да, делал.

Сначала из «популярной в поэтических кругах молодежи»(с) пришли только Маша Маркова и Алексей Ушаков . Они не пьют и Катя тоже не пьёт. И Саша Курбатов не пьет, хоть и был ему вчера День Рождения. Нет, пива он пил. Я тоже пива пил и 200 граммов водки тоже. Потом ещё 300 взял, но тут пришёл Артур Матвеев и мне помог. А вот Саша Переверзин, хоть и пришёл, но не помог. Тож пива пил. Потом появился Ваня Козлов в красе и гриме, но сразу же уявился, ибо дальше пошёл фоткаться на телеканал Культура.

Зато приехали Володя Иванов и Дима Тонконогов с женой и с шампанским. Блин. Как же роскошно выглядят втроём Владимир, Дмитрий и Александр Переверзин, идучи через московские дворы быстро и с шампанским из горлышка пиимым! Я ещё специально для Володи взял водки «Володя и медведи», но он её мало стал. А я стал. Потом мы ещё познакомились с хорошим парнем, продающим журналы Плейбой и другие депутатам Госдумы, и разошлись, временно.

Т.е. это они разошлись, а мы с Катей и Ритой пошли на крытый рынок и купили сотни вкусной еды. Потому что к нам ехали Ваня Козлов  и Андрей Егоров. Ваня был со съёмок передачи о поэтах, а Андрей уже малость датый. Ну, мы ещё продолжили. Андрей потом сказал:

— Я понял, почему в Москве тараканов нет. Они все у тебя дома живут.

Что, в общем, верно. Ещё Андрей спросил:

— А что у тебя лежит в коробке с надписью «ЖАБЫ»?

Вы не поверите, но там лежали жабы.

Теперь вся эта новая гидропоника спит по-прежнему, а я вот работу работаю, премию цеху выбиваю и скоро поеду встречать с поезда хорошего человека, а Федю, наоборот, на поезд провожать. Он завтра в Пермь приедет и проговорится, как у нас дома весело и тараканы. Тогда Люба сделает дистанционное поставление меня в позу рака.

Но вы не думайте плохого: я каждый день на работу хожу и хорошо работаю, а ещё написал две статьи для разных коммерческих изданий и почти главу в почти документальную книжку про разные города. Я ж не просто так автостопом катаюсь. А вот под кат пост убрать сил нет. Ну, Ульяна не убирает же, значит, и мне можно. В конце концов думаете легко две недели каждый день пить? Зато у меня ничего не болит, и вам того же рекомендую.

А, да: ещё Рахман Кусимов был в Погребке, он тоже хороший очень, но не пил»

И добавить-то к записям пятилетней давности нечего. Кроме: «думали, так всегда будет».

 

17. Назвать яхту

Я только боюсь: ведь ищут Айзика, Айзика нет. А так как Алтер, то есть Ицик, записан Авром-Ицхоком, а Ицхок, как уверяет наш казенный раввин, этот умник, — это Исак, а Исак — это Изак, а Изак — это Айзик, то ведь могут сказать, что мой Ицик, или Авром-Ицхок, то есть Алтер, — это и есть Айзик?

(Шолом Алейхем. «С призыва»)

Лёлей в некоторых областях Сибири называют крёстных матерей. Я про это знал, но всё равно смешно. Ибо в наших краях лёлями называют голых слизистых улиток без панцирей. А крёстных матерей называют коками, да и то нечасто (Глава 13. Семейные).

Говорят, ещё с венгерскими именами переводчикам бывает трудно. Скажем, Иштван это Пишта, а ещё Стефан. София — это Жофика и ещё какой-то странный вариант, не помню. У нас тоже Александра можно назвать так: Саша, Саня, Сана, Алекс, Шура, Санча, Алик — это ещё без использования суффиксов «-ыч», «-кин» и других, заметим.

И города тоже всяко именуют. Мы не берём в расчёт случаи, когда прозвища городов обусловлены их географией или иными причинами. Например, Уфу называют «Три шурупа» а то и просто «Шурупы» по сходству её башкирского написания с этими метизами. Или вот неформалы Тольятти прозвали свой город «Тройником» за характерную взаимную поставленность районов.

Нет, в данном случае интересно, когда имя городу дают, ориентируясь сугубо на его официальное название. Про варианты Санкт-Петербурга, конечно, знают все, и те варианты почти неисчислимы, но чемпионом в этом аспекте всё-таки кажется Екатеринбург. Причём существует отчётливая связь между родом занятий именователя и выбираемым вариантом. Связь, понятное дело, корреляционного характера. Исключения возможны и довольно часты. Но обычно пенсионеры, эстеты и литераторы называют тот город «Свердловск». Дальнобойщики — «Катя» или «Катер». Причём, те, у кого фура своя, говорят «Катер» чаще. Дизайнеры, компьютерные специалисты и многие студенты — Ёбург. Филологи тоже. Столь противоположные категории, как гопота, руководители, мотоциклисты и торговцы говорят Екат. Прочие названия вроде «екабэ» или «колдоёбурга» всё же маргинальны.

Но это ладно. Люди города построили, люди их и обозвали. Так не обидно. Сложнее с деревьями. Растут, где-нибудь на севере города Агрыз берёзы. Там кладбище, а по краешку кладбища — граница между Татарстаном и Удмуртией. Получается, с одной стороны — татарская берёза Каен, с другой —удмуртская берёза Кызьпу, а рядом — русская берёза Берёза? Прикольно. А заодно и о берёзках вот написал. Куда без них?

 

18. Никак

А я Снежане загадки из её книжки загадывал (Глава 13. Семейные).

Помимо развлечения детёнышей и подслушивания болтовни их взрослых родственников, в почти четырёхсуточном пути от Иркутска до Москвы я прочитал двадцать одну книжку. Слава букридеру. Летом ведь обычно не до чтения, а тут — будто в изолятор временного содержания попал. Теснота и покой. Даже «Человека без свойств» Роберта Музиля прочёл. Это хорошая книжка, но уж ооооооооочень длинная. Даже «Дороги свободы. Возраст зрелости» Сартра прочёл. А эта книжка длинная и нехорошая.

Но вопреки всем усилиям, вопреки десяткам попыток, растянувшихся на многие годы, не осилил «Джанки» Берроуза, «Электропрохладительный кислотный тест» Тома Вульфа и тому подобный трейнспоттинг. Вот почему так? Почему книжки про алкашей и психов почти все интересные, а про наркоманов — тупые? И почти та же ситуация с кино: «Трейнспоттинг» хороший фильм, но он один. А про алкашей почти все фильмы хорошие, хоть комедии, хоть наоборот.

Когда стал людям жаловаться и спрашивать, отчего так, Герман Власов спросил, обсуждая, чуть параллельную тему, моё мнение о книжках про секс. Аналогичная история: у Генри Миллера тоже не дочитал ни одной книги, а у Буковски читал только рассказы про алкашей. А где про трахание — очень скучно. Равно и кино про секс скучно. То есть, некоторые документальные фильмы про любовь ничего так, хоть и не золото, а всякие девять с половиной недель, орхидеи и прочие оттенки — унылы. Зато мелодрамы вроде «Осени в Нью-Йорке», где всё то же самое, но без секса, прекрасны.

Такие вот у меня пристрастия. Принимайте их во внимание, читая книгу далее.

 

19. Пряничек

...рюмки среднего размера — поменее купеческого и поболее общегражданского, — называют у нас писательскими. Некоторые русские писатели пьют до положения риз, но большая часть русских писателей отличается хорошей закалкой и ума не пропивает. Напившись, русские писатели или целуются, или ругаются, а некоторые произносят речи на тему об искусстве или рассказывают про авансы, которые они получили и пропили — или собираются получить и пропить.

(газета «Русское слово», 1908 г. январь)

— Арс, кум. Они тут по литру в каску залили, у меня всё выпили и в город ушли. Вы их найдите, их нельзя б-бросать (Глава 7. По стрелочников).

Из некоторой совокупности предыдущих глав, думаю, ясно: употребление спиртных напитков среди нас когда-то было явлением довольно популярным. Но, сказать честно — так без фанатизма и размаха. Нет, всяко пили, понятное дело, однако к выпивке мы готовили обильное и вкусное сопровождение, поддамши не дрались, ночевать чаще всего ходили домой. Сделавшись чуть причастны уровню жизни, так и на такси уезжали. Кроме случаев, когда употребляли в чужом городе. Но и там срабатывал гидравлический тормоз: надёжная вписка — пьём, нет — тихо отдыхаем. Бывали исключения, конечно. Без исключений никак. Евстратов вот говорит, будто с пьяных шаров никто так интересно не исполняет, как я. А он всё-таки в психиатрической больнице работал. Но я так опять ничего дурного за собой не помню. И вообще ничего пьяный не помню.

Чуть потом, когда в нашей компании появились Саша Корамыслов из города Воткинска и Саша Петрушкин из города Кыштыма, жизнь стала разнообразнее. Петрушкин сотоварищи разок остановились у Васи Веселова, человека об алкоголе и друзьях знающего всё. Он их и позвал, думаю для обмена опытом. После этого вписку держать зарёкся. Пока обещание держит.

Но, в сущности, оба Саши — тоже очень домашние люди. Об их домах мы скажем ещё премного. А хотелось порой увидеть богему действительную. Вот такую, о какой Мирослав Немиров писал. Я его Живой Журнал читал когда-то от самого начала и до самого финала, увы. Например, вот запись от 10 июля 2002 года:

«Там в комментах (см.) о фенозепаме завелся было разговор — и вот. Ю.Шаповалов, вот человек, который в течение многих лет своей жизни был чрезвычайно охоч до фенозепама.

Приезжает он ко мне пожить, у него огромная сумка на плече — более чем в половину человеческого роста. Начинает распаковывать. Вынимает оттуда штук сорок толстых книг богословского содержания, от трудов Иоанна Златоуста и Игнатия Брянчанинова до диакона А.Кураева и Льва Тихомирова. Мешок лекарств — фистал, энзистал (пищеварительный тракт отказывает), мочегонное (выводить похмельные яды по утрам), панангин (от сердечной аритмии), куча противоастматических (Ю.Ш. с детства страдает тяжелой астмой) реланиум в ампулах и таблетках (уменьшать муки похмелья) и еще куча всякого, чему я и названия не знаю. Еще мешок — пузырьков корвалола, штук 60, они гремят как патроны от крупнокалиберного пулемета.

— Корвалол-то зачем?

— Да ты что! В нем же фенозепам! Стакан корвалола наебнешь, потом стаканом водки отлакируешь — нирвана!

Последней вынимается большая ярко-желтого цвета медицинская клеенка, какую в поликлиниках на кушетки для уколов стелят.

— А это зачем?

— Так я же ссусь! — возмущенно ответвил Шапа.
И правда, так и было: обоссался в первую же ночь. И далее ссался еженощно.

— Это от корвалола, — объяснял Шапа. — Расслабляет клапаны…

Смрад в нашем доме — а была еще и летняя жара — стоял как примерно, наверно, стоит в доме престарелых — смешанная вонь из корвалола, ссаки и немытого тела: пребывая в многомесячном запое, Шапа страдал водобоязнью (знакомое чувство, сам такой бываю!) и не мылся месяца три. Впрочем, что там не мылся — не раздевался!
Тем не менее, это был довольно светлый и веселый период в моей жизни: Шапа есть такой человек, который даже в состоянии крайнего распада умеет одним своим присутствием осуществлять фейерверк бытия так, что — — —

Деньги, которые были у него с собой (70 р — по тем временам — 3 бутылки водки «Исток»), и запасы, которые были у меня — рублей 140 — были нами пропиты за 4 дня. Остальное время пребывания Ю.Шаповалова свелось к тому, что мы с раннего утра до позднего вечера таскались по гигантской Москве по всем моим знакомым, надеясь у них выклянчить на опохмелку. В дорогу Шапа обязательно брал с собой вышеуказанную сумку с богословскими трудами килограммов в 15 весом.

— Это зачем?

— Ну, а вдруг вот сейчас концы отдам? В запое, без покаяния? Ведь сразу же в ад пойду, как камень на дно!

— А книги что — удержат?

— Ну, может зачтется, что я их таскаю…»

По молодости, конечно, и у нас всякое бывало. Засыпали, где головушку преклоним, людей пускали разных ночевать. Только по молодости это не в счёт, это не по выбору, но от бедности. А меж нами взрослыми таких интересных людей не случилося. Хотя мы их долго искали, на каждого входящего твёрдо надеясь. Скажем, приехала на один из немногих в те времена пермских фестивалей Маша Кротова. Она чуть ранее тоже приезжала на фестиваль и всех победила, прочитав стишок про «сплавала, блядь, за лодочкой». Интонация, подтверждённая запятыми, справедливо указывает: грубое слово в том стихотворении означает не легкомысленную женщину, но досадливое междометье. В сочетании с херувимским ликом Маши и хорошо поставленным голосом, текст прозвучал.

Только автор, прочтя, немедленно исчезла. Даже приз не вышла получать. А к следующему фестивалю ей с подружкой у меня назначили вписаться. Я тоже в организаторах был. Ладно, ждём. Маша со второй барышней позвонили. Дескать, их плохо сегодня автостоп из Екатеринбурга везёт, поздно будут. Потом ещё раз позвонили. Теперь автостоп их привёз, но они пока начнут с фестивальскими тусить. Народу ж много собралось, интересы разные.

Близко к часу ночи пищат из домофона:

— Привет, это мы.

Зайдя, интересуются:

— Где спать?

Получив указания, идут в главную комнату, засим немедленно падая на матрас. Даже кедов с куртками не снявши. А мы хорошо встречу готовили. Матрас хоть и на полу лежал, но укрыт был чистым бельём и тёплым одеялком.

Спал на том белье, опять-таки, Александр Петрушкин. Он на кухню похмелиться отошёл, и, вернувшись, обнаружил этих вот клопов. Саша вправду не богемный, он стеснительный. Ушёл в кресло. А я, засыпая, радуюсь: ух, ты! Настоящая богема приехала! В кедах спят!

Утром Маша с подружкою, чьё имя кануло, выходят в кухню. Так мыши выходят в кухню, предполагая кота. За стол садятся даже не моргая. Переглядываются шёпотом. Я наливаю имбирного чая, сидим, болтаем с прочими гостями. Сашу, опять-таки, похмеляем. Девчонкам водку предложили, так они лишь мотнули головами. Молчат и молчат, чай и чай. А выглядят  будто не с полу встали, где собака рядом и пыльно, а вот прямо из мастерской сентиментального мастера Клауса. Мордашки фарфоровые и одёжка будто только сшили, отутюжили и по фигуркам пригнали.

Но Любе не нравится, когда у нас гости молчат. Она паниковать начинает. Вдруг замышляют. Или нажалуются в интернетах. Спрашивает:

— Девочки, так вы, может, к чаю хотите чего?

И тут Маша сказала. Робко-робко так:

— Пря-яничек.

Кеды они просто снимать вчера постеснялись.

Вскорости, пряничек скушав, студенточки откланялись. Маша уж взрослая теперь, периодически мерцает на периферии сетевого общения. Но она такая: захочет — приедет. Мы её опять пряничком угостим.

А с богемой мы познакомились. Но позже и в Санкт-Петербурге. Тут нам девочка Женя помогла и Дмитрий Чернышёв. Дмитрий уже в нашей книжке есть, и Женя будет. Богема, впрочем, оказалась крайне тихой, тише нас. На Машу похожей.

 

21. Почему «третья», зачем «бесконечная»?

«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь… То есть не надо, а можно писать всю жизнь: пиши себе и пиши. Ты кончишься, и она кончится. И чтобы все это было — правда. Чтобы все — искренне.

(Андрей Битов. Рассказ «Автобус», 1960 г.)

Сибирский тракт и другие крупные реки. Бесконечная книга, часть третья, том первый (Заголовок повести).

Можно, думаю, уже рассказать, отчего книжка названа именно так. Более или менее длинную прозу я писал четыре раза. Вся она о примерно таких вот путешествиях. Вернее, снаружи — о таких вот путешествиях, а внутри — о разном, конечно. Но две книги из написанных ранее: «Те, кто могли быть Москвой» и «Тяжкие кони Ополья» посвящены обследованию крайне интересных, хотя сравнительно небольших, отграниченных территорий. Соответственно, бывших Верхнеокских княжеств и Владимиро-суздальского Ополья. Книги те немножко сами по себе.

Две же другие повести — «Десятая часть года» и «Тёмная сторона света» — более вольны в своей форме, рассказывая о дорогах, людях, на тех дорогах встреченных, и таком вот прочем. Значит, эта книжка — продолжение их. Оттого — «часть третья». Необходимость же в томе первом возникла из-за короткого дыхания. Я пробовал делать прозу длиннее, но тогда получается хуже. Лучше разбить её на томы, прерываясь меж томами на иные дела и на иные книги. А дорога же никогда не кончится

Я-то, конечно, рано или поздно могу кончиться. Хотя это и вряд ли. Но всякое бывает. Поэтому книгу, дабы она стала воистину бесконечной и себя блюла, надо передать в хорошие руки. По завершении земного пути, конечно. Следует же подумать о посмертной славе, на всякий случай? Вдруг я невечным окажусь?

Или ещё вариант: разделить книгу. Вот этот том закончить, начать писать следующий, а параллельно пусть другие люди пишут свои книжки тоже под эгидой «Сибирский тракт и другие крупные реки. Бесконечная книга». В итоге объём изложения превзойдёт не токмо Вавилонский Талмуд, но и Сыку цюаньшу тоже.

Хотя передавать книгу или делить её на веточки будем нескоро ещё. В этот же том периодически станем употреблять рассказы близко расположенных людей.

 

22. Фестиваль происходит от слова «фестивалить»

В Иркутске есть чем заняться помимо запасания едой. Это очень весёлый город (Глава 13. Семейные).

В начале второго часа пополудни Даша начала держать головушку. Спустя ещё двадцать минут спросила:

— Пермяко-ов, как так получилось, что все уехали, а мы остались?

И тут я начал свой рассказ. Однако вскоре его закончил. Ибо многое из случившегося в предшествующую неделю сам забыл, а многое Дарья помнила. А чего мы оба запамятовали, так про это фотокарточки остались. Мы те фотокарточки с планшета наблюдали. Выглядели на снимках мы подобно истуканам острова Пасхи. Только очень тупым истуканам. Бивис и Баттхед рядом с нами — оксфордские профессора.

Я, конечно, пытался Дашеньке воспитательный момент провести:

— Даша, есть такое слово «репутация». Тебя больше на фестивали не позовут!

А она:

— Так меня и на этот не звали.

Ничем деву не проймёшь.

Начиналось же всё очень хорошо. У вполне роскошной гостиницы нас встретил Андрей Сизых, организатор. А мы едва с трассы, на бомжиков похожие. Довольные, конечно. Андрей нас в гостинице поместил, сказав:

— Спите.

Мы и уснули. Только сначала водки употребили и пива — устали ж с дороги. Пробаклажанившись, ещё употребили. И пошли в сто тридцатый квартал, где нас ждали Игорь Дронов и Аня Асеева. Опять-таки, организаторы. Дорогу до этого квартала я уже плохо помню, а там происходившее не помню вовсе. Хотя Петровича, конечно, помню. Он нас в Партию дураков принял и ксивники подарил. Дашеньке и футболку ещё подарил, самошивную. Но я ту футболку забрал. Ибо утонула б Даша в ней.

Утром входит Дарья в мой номер. Я, вдохнув, честно и неделикатно спрашиваю:

— Даша, у тебя жвачка есть?

— Есть, конечно. Я ж не первый год на фестивали езжу.

Так время и полетело. Нет, были просветы. Например, следующим утром мы открыли для себя тему бууз и сагудая. Тут я о себе во многом числе говорю, ибо Даша и буузы, и сагудай уже ёдывала. Но мне вот понравилось. Ещё мы трезвыми ходили на собственные выступления в Иркутске и Слюдянке, на гала-концерт трезвыми ходили, а более никуда трезвыми не ходили.

Но это всё Бахыт Кенжеев виноват, понятное дело. Он старше и знаменитей нас. Это он такой пример давал, вот! Надо ж на кого-то всё свалить и стать непричастными.

А ещё рыжики виноваты и слюдянская черемша. Черемша из Листвянки тоже весьма неплоха, но куда ей до слюдянской? И разве можно рыжики с черемшой трезвыми принимать? Под сметану из местного рынка, тем более? Но сагудай и буузы — вне конкуренции. Я даже научился сагудай от расколотки отличать. Расколотку делают из мороженного омуля, а сагудай — из подлинного.

А в целом так — вспышками, всё вспышками. Вот открываю я глаза, стоит надо мной Игорь Дронов. Излагает:

— Оно ведь живое, оно движется, оно говорит, оно же знаки подаёт!

Даша уточняет:

— Это ты про Пермякова?

— Нет, это я про Байкал!

Кормили нас даром, однако деньги летели, будто сухие листья в марте, когда ветер. Тем более, я зарплату ждал. Выхожу я из банкомата, расположенного за спиной памятнику «Кавказской пленнице», где Моргунов на меня похож. Говорю:

— Ура, мы опять миллионеры!

А Дашенька, обернувшись печально, идёт вон. Спрашиваю тогда:

— Ёж, ты чего грустишь?

— Так ты ж сказал: «У нас опять <…>[1] нету»?

Вот каким макаром при таком уровне взаимопонимания, зная, кстати: я не курю и не матерюсь, мы проехали этакую дорогу и не были изгнаны с распрекрасного фестиваля — про то знают Бог и Великий Князь.

Даша вообще всем комплименты раздавала. Вот лежит Амарасана Улзытуев на бережку, загорает. Дарья ему:

— Амарсана, ты такой красивый! Ты так похож на большую буузу!

Он ей тоже добром отвечал. За обедом вместе с группою Ундервуд стали Дашу хвалить по забытому ныне поводу. Амарсана тоже присоединился:

— А как она поёт! Вот запела вчера на банкете — все разбежались, а я наслаждался.

Тариэл Цхварадзе Даше цветы подарил, розы. Идём мы с ней по городу, навроде клоунов из мультика: она в красном платьишке, я в тельняшечке. Говорю:

— Вот смотри, Даша, как мне везёт: Тариэл тебе цветы подарил, а весь Иркутск думает, будто я тебе их подарил.

И дразниться начинаю. Она тоже, впрочем:

— Верясова — сова!

— Пермяков — забор!

— Дак это ж не в рифму?

— Это и не рифма, это верлибр.

Кстати, она с собою привезла четыре разных платья. А ехали мы, напомню, автостопом. Согласитесь, Даша крута и необыкновенна?

Горжусь, кстати: нас с ней за родню принимали. За самую-самую разную. Сначала, конечно, за мужа с женой или просто за парочку. Андрей Сизых весьма удивился, когда Даша себе отдельный нумер в гостинице испросила. Потом, день на третий, после концерта «Ундервудов», Лена Жамбалова, артистичная, уточняет:

— А! Я думала, вы муж с женой, а вы, оказывается, папа и дочка? Тоже здорово ведь!

Тут Даша сильно возрадовалась, а я нет. Но предположение Лены неудивительно. Я ж к Даше с обнимашками не лез, за руку только держал, следил, сыта ли. Наливал в меру. Папочка, да и всё тут.

Перед гала-концертом к нам подошли две интеллигентные дамы. Сказали, не хором, но дополняя друг дружку:

— Хорошо, что вы, брат и сестра, вместе идёте по поэтической стезе. Нам очень нравятся ваши стихи!

— Ой, а как вы догадались, что мы брат и сестра?

— Так вы же так похожи!

Тут настала очередь огорчаться Дашеньке. Ибо быть похожим на меня — чести мало. Впрочем, неделя сугубого поклонения алкоголю внешние различия знатно нивелирует.

Ещё нас принимали за родителей очаровательной малышки, пытаясь уступить шезлонг на теплоходе. Словом, ситуация напоминала об одной могильной плите на старом пермском кладбище. Там надпись: «Здесь лежат муж с женой, брат с сестрой и отец с дочерью, всего двое». Но нет. Мы не такие и очень морально устойчивы.

Но самая занятная история про взаимное сходство, пожалуй, разразилась на нашем выступлении. Сидим в ряд: Максим Жуков, я, Даша и Амарсана. Почитали, вопросы слушаем. И Тариэл Цхварадзе, глядя на меня, говорит:

— Максим, вот вы как думаете…

Я отвечаю:

 — Ну, во-первых, меня Андреем зовут.

Тариэл удивился:

— Ох, ну просто ты и Максим Жуков так похожи, а сейчас ещё и рядом сидите.

И Амарсана Улзытуев ему тут:

— Да я ж говорю тебе, Тариэл: все русские на одно лицо!

Но один раз Дарья меня прямо-таки спасла. Физически спасла. Морально-то от неё постоянная и ровная поддержка, когда рядом. Но раз — спасла и всё. Пусть даже и не совсем меня, но фотоаппарат — точно. Вообще, я православный и надеюсь всегда таким быть. Но Байкал есть Байкал, и на его берегу подле костра я отчего-то подумал: «А Федька-то ведь теперь в верхнем мире, ему надо туда разного отправить». Сильно нетрезвый был, конечно. Много пьянее обыкновенного фестивального. Футболку снял, в костёр кинул, сжёг. Потом в нумер ушёл, чего смог принёс, ещё в костёр кинул, сжёг. Плейер сжёг, сумку сжёг. Фотоаппарат хотел сжечь — Даша забрала. Чёрное Знамя зажилил, конечно. Так-то полегчало, а так-то Гребенщиков же по делу написал: «Можешь бить, хоть разбей, в бубен Верхнего Мира…». И самого в костёр тянуло, тут бы Даша не удержала, конечно жирного такого. Игорь Дронов, конечно, мог удержать. Но скорей всего — методом «в пятак». Он уже шёл ко мне. Тут я сам удержался, спать уйдя.

Вот так. Лежали мы, прошедшую неделю вспоминая, в планшет таращились. А потом Даша решила не обратно в Москву ехать, но в Абакан. Литчастью в театре заведовать. И уехала ведь, я её проводил. Теперь уже, впрочем, не заведует. Но случался в её биографии и вот такой эпизод.

 

Примечание

[1] Нецензурное слово, означающее полное, тотальное отсутствие чего-нибудь и содержащее в себе похабное название мужского органа.

 

23. Камчатка

Хотя передавать книгу будем нескоро ещё. В этот же том периодически станем употреблять рассказы близко расположенных людей (Глава 21. Почему «третья»? Зачем «бесконечная»?).

Иногда же мы будем передавать истории, случившиеся вокруг нас, напрямую и без интерпретаций. В тех, конечно, случаях, когда рассказы те изложены хорошим слогом. Например, Ваня Козлов про Катю у себя в блоге Живого Журнала дело сказал:

«Дома у Гриззлинса одна хорошая девушка, недавно вернувшаяся с Камчатки, рассказала прекрасную историю.

Во время путешествия они отсняли на Камчатке пленку из нескольких десятков кадров и, вернувшись на большую землю, понесли проявлять ее в фотосалон. Через день они пришли за фотками.

—Извините, — сказали им, — фотографии не готовы.

То же самое случилось на следующий день.

И даже на третий день перед ними снова извинились и сказали, что фото ещё не готовы.

Тогда уже ребята возмутились и сказали что какого <…>[1].

—Ну… — сказали им, — пойдемте с нами, сами все увидите.

Их отвели в подсобку:

—Вы знаете, мы уже третий день не можем подобрать нужные реактивы. Вот тут у вас море и песок. Что бы мы ни делали, песок у нас получается черного цвета.

На это работникам фотосалона сказали только:

—Да не парьтесь, ребята. Это же Камчатка».

— Конец ваниного рассказа.

Да, уточнение: Гриззлинс — это я. Вдруг кто ещё не понял или забыл.

Уточнение два: это снова волшебное лето 2011-го года; последний излёт любительской плёночной фотографии и киосков «Фуджи». Катя из одной фотокарточки с медведями сделала большой магнит. На холодильник его к нам повесила.

 

24. Пусть себе

 

Если бы скотобойни имели стеклянные стены, мы бы все стали вегетарианцами.

(Пол Маккартни)

Осенью 1975-го года я обитал в половинке деревянного пятистенка (Глава 3. Виктор Гюго дело сказал).

Дивное устройство человеческой памяти — это, наверное, четвёртая любимая тема у поэтов. Любовь, смерть, природа и вот память. Но тема природы ж ещё мелко делима, значит, память — третья.

Это вот к чему: прочитал я в журнале Иностранная литература афоризм сэра П. Маккартни, вынесенный в эпиграф. Задумался. Сперва очень логично задумался — о своей дошкольной жизни в частном доме, где курицы населяли конюшню. Тем курицам иногда рубили головы, отчего курицы попадали в еду. Но сначала они, декапитированные, бегали по двору навроде заводных игрушек Шалтай-Болтай. Была у меня такая.

Вот даже не помню, кто из взрослых тушки заготавливал. Ощипывала и опаливала бывших кур бабушка Нюра, это помню. Абсолютно никаких чувств по отношению к птичкам я не испытывал. То есть, дежурного петуха нравилось, конечно, дразнить, смотреть на цыплят тоже нравилось. Ещё кур угощать интересно было — они смешно к зерну бежали всей толпой. Шумели. В марте снег кидали с крыши, так он похоже выглядел и звучал. А когда курицам приходило время в супницу — не было жаль.

Поросят Борьку с Изюмкой помню. Даже катался на них. Но потом ел нормально сало, не грустил. После них свиней уже не держали: бабушка совсем расхворалась, дед тоже сдал. Оттого я и запомнил имена последних хрюш.

Сказанное в предыдущих четырёх абзацах в ум пришло само собой, точно зелёную лампу включили. Была такая в дяди Пашиной части дома. А вот дальше мысль сделала кувырок, обратившись к источнику воспоминаний. К журналу Иностранная литература, то есть.

Там работает один наш бывший участник по Товариществу «Сибирский тракт». Или не работает уже. И вот хотите верьте, хотите нет, а по ассоциации с безголовым петухом я его вспомнил мгновенно. Конечно, сам рубить голову я ему не хочу, но возражать уж, конечно, не стану. Есть ведь невозвратные ресурсы — время и земля. Их ещё выпускать заново не умеют. А есть ресурсы возвратные — деньги и люди. Тем более — такие. Ну, вот.

 

25. Багрицкий Геннадича спас

С Лёшей мы увиделись на вокзале Пермь-II. Это была четвёртая в нашей жизни встреча и четвёртая из них произошла на вокзале Пермь-II (Глава 7. «По стрелочников).

Справа за аркою укрылся Горыныч. Арка длинная, точно пещера. Сверху по ней идут четыре или шесть железнодорожных путей от вокзала Пермь-II в сторону Березников. Однако, нам пока в Березники не надо, нам в Горыныч надо. Там, в Горыныче, сидит Геннадич. Нет, Горыныч Геннадича не ел. Это Геннадич в Горыныче ел. Я сейчас вкратце многое изъясню.

Горыныч — кафе подле Пермского Классического университета. Место навроде водопоя: тут вылетающие с доцентами сидят рядом. Только пьют не воду. А Геннадич это Алексей Евстратов. Его так раньше в интернетах звали. Я когда стихи начал писать, заинтересовался: кто ещё в Перми сочиняет из сообразных по возрасту? Вот, Алексея нашёл. Мне его стихи понравились, а я его, видать, как человек заинтересовал. Договорились встретиться в месте, каждому известном. Из таких, конечно, нашёлся Горыныч[2].

А мне в тот день радость была. Звонит Юрий Беликов (седокудрый, басогласый), говорит:

— Андрей, зайди в любой киоск, купи газету Труд-7.

— Зачем?

— Ну, купи, узнаешь.

Покупаю, а в ней мои стихи. Да и премного. И тираж у газеты сотни тысяч. И фотокарточка. Я довольный иду, думаю, чем Юрия Александрыча благодарить. А потом иное подумал: я ж именинник получаюсь? Первая ж публикация, не считая научных! Значит, пускай Евстратов меня сейчас кормит-поит.

Вхожу, знакомимся. Он сообразен, аккуратно брадат. Куртка из недешёвых, парфюм. Медленная, негромкая речь. Переходим на ты:

— В Труде, говоришь, напечатали? Ну, проставляйся тогда.

Следующая наша встреча, тож начавшаяся в Горыныче, запомнилась мало: мы тогда ехали в Москву создавать Товарищество «Сибирский тракт». Вся шестидесятичасовая поездка туда-обратно с кратким пребыванием в столице была обильна полита нарзаном и сдобрена бесчинствами. Но один краткий эпизод железнодорожного утра меня поразил. Просыпаюсь, внизу Геннадич сидит. Вы уж поняли: он хитрый, ему всегда лучшие места достаются. Сидит он, будто и не пил. Слушает нечто в наушниках. Из краткого общения и совместно устроенных на Москве безобразий, я прикинул возможный репертуар: где-то от Михаила Круга до Виктора Цоя. Спрашиваю:

— Доброе утро. Чего гоняем?

— А?

— Слушаешь, говорю, чего?

— Да вот… Сергея Гандлевского скачал. Он хорошо свои стихи читает.

И помолчав:

— Интересная цитата: «Бобик бегает за Жучкой. / Бьётся бабушка над внучкой —/Сделай дяде ручкой»… Хорошие стихи, но педофильские.— Зачем педофильские?— Ну, как? Сначала ручкой этому дяде сделай. Потом ротиком…Остаток пути тоже забылся от времени и алкоголя. А вот третью нашу встречу я запомнил хорошо. И Арс хорошо её запомнил, и Алексей лучше всех запомнил. Сеня Гончуков позвал нас, то есть, меня, Лёшу и Арсения Ли, в город Нижний Новгород. Стихов читать. Арсений ехал из своего Екатеринбурга, а мы к нему хотели в Перми присоединиться. Там поезд сорок минут ждёт.

Сидим, конечно, в Горыныче. Алексею зачем-то долго несли порцию жареных пельменей, да и кушал он не торопясь. Словом, поезд из Еката уже прибыл, Арсений волнуется. Лёша ему сначала ласково отвечал, а затем начал безобразничать. Арс звонит мне, а мы уже к составу подходим в это время. Лёша трубку отбирает и говорит в неё вдвое неторопливей против обыкновенного. Хотя, повторю, он и так в речи нескор:

— Арсений? Да. Слушай. Тут проблема есть маленькая. Пермяков пьяный, как не могу. Я его волоку на себе, а он мычит. Ни номера поезда не знает, ничего.

Ответ Арсения мне, конечно, не слышен, но я его предполагаю. Лёша дальше говорит:

— Ты расскажи, что из окошка видишь, мы туда и придём.

— …

— Вокзал видишь? Хорошо. А с другой стороны что видишь?

— …

— Пути железнодорожные видишь? С поездами? Тоже хорошо. Мы на это сориентируемся и тебя найдём.

Согласитесь: видеть на железнодорожной станции нечто кроме путей, составов и вокзала было б странным.

Ладно. Сели в вагон, разместились. Проводница сказала традиционное про «осталосьпятьминутдоотправления», Арсений снова звонит. И Лёша отвечает всё так же безнадежно:

— Да вот никак найтись не можем. Пермяков чуть прочухался, так водит меня то сюда, то туда.

Арсений Витальевич побежали стоп-кран дёргать. Его проводник еле уговорил, а потом и Лёша с доброй вестью позвонил, сжалившись. Арс долго обижался, до самого Балезино. Но в Балезино увидел наш весёлый плацкартный вагон и поменялся с мужиком-соседом на свой купейный. Мужик, наверно, думал: где его обманули?

Арс меня тогда в очередной раз поразил. Вот явился он с удивительным кожаным саквояжем, развесил пиджак, шарф бордовых тонов и прочее в условиях плацкартной тесноты, не допустив ни единой лишней складки. Извлёк аккуратные контейнеры с дозированной закуской. И сделалось нам крайне уютно. Сидели, разговаривали. Спиртного потребили ровно в меру. С барышнями-наркоманками познакомились. Позвали их на чтения стихов. Барышни где-то вышли, а мы легли спать. Вернее, Арсений лёг на нижней полке, я на верхней, но Алексей сказал:

— Вы спите, а я не буду. Кого тут спать-то? Три часа до Нижнего осталось. Я книжку почитаю. Нас Денис встретит, я у него высплюсь.

Ну, ладно. Полпятого утра нам выходить. Кривые такие, невыспанные. Но билет обратный купили, энергетический напиток купили, в ум пришли. Смотрим — Алексею чего-то не так. И он предивное говорит:

— А покажите мне Нижний Новгород. Я тут никогда не бывал.

Будто Нижний Новгород — это не мегаполис, а городок в табакерке, где от вокзала до улицы Большая Покровка — пальцем ткнуть. И будто не пять утра на дворе. И не зима.

— Ладно, говорю. Пойдём. Только пива дай. Оно ж у тебя?

— Да как сказать… Не у меня уж, а во мне.

На прогнозируемую опохмелку мы взяли шесть банок неприкосновенного запаса «Охоты крепкой». В те времена организмы ещё переносили этот нектар. Так вот Лёша их за сто восемьдесят минут чтения в поезде и уговорил. Пока мы спали, значит. Так-то немного выпил, но на обильные дрожжи, видать, легло хорошо. Мы его гуляем, а он не трезвеет. А вот зачем было общее пиво крысить? Бить его не стали: воспитание не то, да и здоровше он нас, даже вместе взятых. Но тихо радуемся его похмелюге. Говорю:

— Ну, нафиг. Холодина такая. Ты вот ещё варежки где-то просрал. Пойдём обратно на вокзал. Там солянка вкусная, порции по 606 граммов, я сам видел — так и написано. Похаваем, а там Денис придёт.

Ну, пошли. Я впереди, ребята чуть отстали. Стою у буфета, смотрю — они с ментами разговаривают. Ещё думаю: вот зачем они с ментами разговаривают? Подхожу, а там не просто так разговор. Там диалог между старшиной и Арсением. Лёша же за столом улыбается, будто непричастный. И около него сержантик стоит. Старшина Арсению, явно не в первый раз внушает:

— Вы идите. К вам и вот этому вашему товарищу (кивок в мою сторону) вопросов более или менее нет. А к нему есть. Он в состоянии алкогольного опьянения. Мало ли чего может случиться?

— Да мы присмотрим за ним, всё нормально. Ну, понимаете, он выпил, а потом в холод – в тепло, в холод – в тепло. Вот и стал медленный.

— Это не медленный стал. Это статья КоАП 20.21 «Появление в общественных местах в состоянии опьянения, оскорбляющем человеческое достоинство и общественную нравственность».

— Нет, ну вы посмотрите: разве он кого-то оскорбляет? И вообще мы поэты. К вам стихи приехали читать.

— Поэты? Читать приехали? А кто вас пригласил?

— Арсений Гончуков.

— Ну… Это вы врёте. Это вы его сейчас по телевизору видели.

Действительно: Гончуков тогда был самым знаменитым телеведущим Нижнего Новгорода. Его бригады мгновенного реагирования всюду успевали первыми, сам он фотогеничен, как скорпион. Словом — знаменитость. Сюжеты с ним крутили не переставая, даже и на вокзале. Даже и ночью Арсению, кажется, возразить нечем. Но корейцы, видать, не сдаются. Он дальше ментам:

— Вот смотрите: вы же образованные люди. В школе же хорошо учились? Кого из поэтов помните?

— Ну, Пушкина помню. Маяковского. Некрасова там…

— А Багрицкого помните?

— Багрицкого помню.

— Хороший поэт?

— Вроде, хороший.

— Сильно же хороший?

— Ну, смотри (мент подтягивается, включается, начинает цитировать):

По рыбам, по звёздам проносит шаланду.
Три грека в Одессу везут контрабанду.
На правом борту, что над пропастью вырос,
Янаки, Ставраки, и папа Сатырос…

— Во-от! Ну, так Вы же отпустите Лёху-то?

И ведь отпустили. Всё-таки Арсений бывает очень убедительным. Мы похавали солянки, Денис пришёл, жизнь наладилась.

 

26. За Танечку

Хотя передавать книгу будем нескоро ещё. В этот же том периодически станем употреблять рассказы близко расположенных людей (Глава 21. Почему «третья»? Зачем «бесконечная»?).

 Иногда рассказы будут воспроизведены в искажённом до неузнаваемости виде, имеющем мало отношения к реальности. Это не от злого умысла. Просто чего запомнили, то и расскажем. Изменённое сознание прекрасно сугубо возможностью творить альтернативный мир, не чувствуя вины.

Например, следующую историю мне поведал Андрей Сизых на кухне своей иркутской квартиры. Вернее, поведал он мне наверняка другую историю, но я запомнил вот такую. Говорю ж: фестиваль был.

Где-то в Иркутске собираются байкеры. Я точно не запомнил, но подле центра они собираются. Понятное дело, там баров много. Стоят. Вернее, пожилые, стоят, пиво тянут. Может, безалкогольное. Молодые на носятся своих перделках, функционируя. Старые молодых не общают. Анекдот про «чего с вами знакомиться, когда вы тут каждый год новые» всякому ж известен.

Тут на местность въезжает ещё один мотоцикл, очень большой. Может, Харлей или я не запомнил. Они ж похожие все, металлические. Гремят. За рулём мотоцикла сидит молодой человек. Вернее — шпиндик. «Сидит» это громко сказано, он, скорее, на руле возлежит, пытаюсь управлять. Лет молодому человеку не более тринадцати. Позади молодого человека, крепко его обняв, едет девица. Она значительно моложе. Платьишко с поясочком.

Заметив транспортное средство, первыми притих молодняк на Сузуках. Интересно ж: доедут или нет? Доезжают, ставят байк подле олдовых. Самый олдовый с рыжей бородой (должен ведь быть в компании байкеров толстый человек с рыжей бородой?) сигарету от избытка чувств кушает.

А молодой человек паркуется, подаёт даме руку, и движутся они вместе по высокой лестнице к дверям бара. Являют собой, значит, оживший кадр из фильма «Багси Мэлоун». Почувствовав спиною тишину, шпиндик оборачивается и говорит байкерам. И старым, и молодым:

— Запомните. Кто Таньку обидит, так я и убить могу!

Такая история. Чего уж запомнил, то и вам передал.

 

27. Пора уже и стартовать

…книга, даже бесконечная, начинается один раз, а Сибирский тракт начинался много раз (Глава 0. Структура).

Без Женички. Самое начало

А пускай Сибирский тракт начнётся в Москве? Мне так пока удобнее для целей книжки. Он ещё в Петербурге начнётся, в Архангельске и в Устюге, но пока — в Москве.

Хотя и тут есть сложности. Специальная литература определяет местом его начала Рогожскую заставу. Возможно. Ведь сугубо здесь расходились наш тракт и дорога на Рязань. Или сходились: это откуда посмотреть. Но в обоз, уходящий отсюда, скажем, в Ирбит, ещё надо было добраться. Из Вязьмы, допустим, или из-под Калуги. Словом, для людей добровольных Сибирский тракт начинался там, где они собирали товар.

Иное дело — подневольные ребята. То есть, арестанты. Опять-таки: попавшихся в окрестностях столицы, волокли из разных мест именно сюда: к Рогожской заставе, где было здание этапа. Но москвичей-уголовников или тех, кто прибывал сильно издалека, сначала размещали в арестантском доме. Он стоял на месте, известном всякому: ровно там, где ныне смотровая площадка около МГУ.

Встал я на эту площадку, сделал умное лицо. Нельзя ж просто так двинуться по Сибирскому тракту от его начала? Надо несть при себе Трогательное Воспоминание. Например, думаю, каждый житель Москвы на этом месте целовался. Да и не раз. Но я-то в столицу уже стареньким приехал. Нет, разок пробовал здесь облобызать барышню, но она ловко выполнила татиай-хэнка. Это приём уклонения. Он для борцов сумо считается не очень честным, а для барышень — нормальным.

Ладно. Раз вспомнить нечего, будем выдумывать. Надо себя кем-нибудь вообразить. Только не подконвойным, это уж слишком грустно. Лучше я буду сопровождать тайного арестанта. Например, подпоручика Киже. Роль конвоира тоже не геройская, но чуть веселей.

Можно, конечно, придумать, будто я сегодня — доктор Гааз. Но тут борзоты не хватит. Он, повторю, всё-таки был святым человеком. О нём много написано и приврано тоже много. Мы тоже в этой главе и, наверное, далее, станем о нём говорить. Где к слову придётся. Существует, например, рассказ, где он каждый день идёт от своего дома в Малом Казённом сюда, на Воробьёвы горы, и следит за перековкой арестантов. Не-не, слово «перековка» в относительно новом значении сочинили в тридцатые годы следующего за Гаазовским века, придав этому слову некое моральное значение. Ну, как моральное? Идеологическое.

При Гаазе всё проще было: до него арестантов водили по десять человек гуськом, прикованными к пруту. Это неопасных. Опасных же — в колодках. А Гааз изобрёл гуманизм. В смысле, индивидуальные кандалы для каждого. Вот момент помещения жуликов в такие кандалы и называли «перековкой». Зная это, идею ХХ века, названную аналогично, воспринимаешь со здоровым и милым цинизмом.

И всё равно неясно. Вот приезжает Гааз на Воробьёвы. В самом деле: зачем ему пешком ходить? Карета служебная, должность очень большая. Да и деньги были — он на благотворительность тратил весьма много, на себя очень мало тратил, но даже его «очень мало» позволяло достойно жить. Так вот: приезжает он и глядит за перековкой. А ссыльные его тихо ненавидят. Может, конечно, старые, прожжённые разбойники, кто в Сибирь по три раза ходил и помнил старые цепи, в глубине погубленной души его благодарили, а новые всяко не любили. Сидит такой барин, советы даёт — как половчее заковать…

Нет, правда святой человек был. Говорят ещё, дескать, он всамделишный святой, а вот митрополит Филарет Дроздов — только по названию святой, а так — чиновник. Истории про это рассказывают. Будто Филарет говорит:

— Невиновных никого нет. Если осудили, значит, в чём-то да виновен.

А Гааз ему:

— Зачем так говоришь? Иисуса Христа вспомни.

Филарет раскаивается, ну, и тому подобное.

Может, так оно и было, только есть нюансы: во-первых, кроме Гааза только Филарет согласился войти в совет по делам узников, а во-вторых, песенку про «со времени Исуса невиновных нет» мы же все знаем? Во-от!

Думая разное такое — надо ж голову занять — иду по Воробьёвскому шоссе. Сейчас его большой кусок называется улицей Косыгина. Вот помяните моё слово: лет через двести краеведы напишут: «Улица Косыгина получила своё название в незапамятные времена, ибо соединяется с Ленинским проспектом по косой». Я-то через двести лет вовсе старый буду, а вы мои слова помяните.

Ничего не происходит.

 

II. Без Женички. Разноцветное

Сворачиваю ко второй смотровой площадке, где Академия наук, а позади неё музей Капицы. Специально так свернул: иначе ж придётся в краеведа играть. Я в Москве и около неё прожил четыре года, а ничего об этом городе не узнал. Почти ничего. Саша Курбатов, необычный поэт, всё о Москве знает. О центральных и крупных домах, конечно, не знает, а про крысьи уголки знает.

Нет, скажем, про Академию наук и эпизоды сотрудничества с ней я тоже могу рассказать. Но сделаю это только когда меня выгонят со всех работ и навсегда. Нельзя ж в колодцы плевать. Хотя и очень хочется порою.

Стою на площадке. Чуть принуждённо любуюсь Москвой. Она красивая, но когда стоишь на смотровой площадке, всегда любуешься чуть принуждённо. И тут мне происходит Важный Звонок с Интересным Деловым Предложением.

Я радуюсь, хожу по смотровой площадке кругами, умное в телефон говорю. Предлагаю дело обсудить. Завершаю вызов. Обсуждение дела назначили «через недельку, скажем, в среду». До этого надо посплетничать о Деловом Предложении с человеком умным и знающим. Звоню такому человеку. Её Женичкой зовут. Евгенией Коробковой. Она интервью у многих берёт и в газету Известия те интервью сдаёт. Но всё равно умница. Договорились о времени.

Я бодрей зашагал. Конвоирую далее подпоручика Киже. С ним тоже дело обсуждаю, но молча. Он секретный арестант, его людям показывать нельзя. А вокруг появляется Нескучный сад, людей становится много.

Стоп. При Киже Нескучного сада не было. Были остатки ботанического сада Прокопия Демидова, поделенные на имения Трубецких, Голицыных и других Орловых. Ну, и ладно. Я ж секретного арестанта веду, у меня аусвайс на проход везде. И да: перемещаться во времени по тому аусвайсу я тоже могу. Захочу — будут времена Павла I, захочу — нынешние. Когда в телефон поступают Интересные Деловые Предложения, чувство всемогущества резко возрастает.

А народу кругом всё больше. Яркие такие. Идя, удивляюсь: мне пять совершенно разных барышень в разное время гордо рассказывали, будто они со своими молодыми или не очень молодыми людьми занимались в Нескучном саду прикладными аспектами любви. В разные, конечно, годы, в разные сезоны и даже в разное время суток. Может, это вроде инициации у них. Одна, крайне милая, особо уточнила: дело происходило днём, часа в три. То есть, началось в три. Нет, понятно: по будним дням народу здесь сильно меньше, а когда-то тут вообще Эгладор был. То есть, собирались толкинские эльфы, хоббиты, орки, драконы разные. Рубились на деревянных или серьёзных мечах, курили дрянь, употребляли дебошир[3]. Тут же засыпали, усталые и довольные. Вповалку, как и пристало бойцам. Но всё равно: сад-то прозрачный вовсе! Тут паре влюблённых белочек-то устроиться негде лишний раз.

Делюсь мыслями с подпоручиком. Он хмыкает. Говорит, в его годы тоже всякое бывало. Даже и на балах. Рассказывает пару историй. Ординарные весьма истории. Впрочем, сей жанр разнообразия и не предполагает.

Белочек фотографируем. Они страшные по началу мая: уже не пушистые, ещё не рыжие. Минуем Андреевский пруд, идём к ротонде. Это не та ротонда, где «Что? Где? Когда?» снимают много тысяч лет, это другая ротонда. Белая, на пермскую похожа. В Перми ротонда тоже стоит в парке Горького. И вокруг неё тоже разное происходило, но больше — по синему делу.

Например, великий в будущем прозаик Виктор Петрович Астафьев окончил литературные курсы. Приехал в Пермь. Там его сделали руководителем писательской организации. Он, конечно, проставился. А у нас здание, где писатели, через дорогу от Парка Горького. Литераторы продолжили банкет там, подле ротонды. Хорошие литераторы и даже замечательные. Детские писатели Воробьёв и Давыдычев — те просто в своём жанре лучшие. Хорошо так сидели, гудели. Затем пришёл егерь, всех напугал милицией. Литераторы, чуть возмутившись, разошлись, а поэт Алексей Леонидович Решетов, тоже в будущем великий, остался под сиренью необнаруженным и обездвиженным. Он, видать, сильней прочих устал. Вот к нему милиция и приехала. Бумагу написала. За это ему Астафьев учинил официальный выговор по писательской линии. Решетов долго и сильно обижался. Так-то по делу вполне: сперва его товарищи бросили, а потом ещё и выговор. Но чего в жизни не бывает?

А вокруг народу и белочек всё больше и больше, все ярче и ярче. Растения цветут разным колером, подпоручик Киже грустит. Надо его, угостить, думаю.

 

III. Без Женички. Нехудших дней воспоминания

Вы, конечно, удивитесь, но в рюмочную «Второе дыхание» мы не пошли. Неудобно ж перед офицером, хоть и арестованным, когда вокруг гадюшник. Да и честно сказать, гадюшник не тот уже[4]. Сейчас в фильмах о войне и старом быте вещи искусственно пытаются состарить, а «Второе дыхание» попытались искусственно загадить. Ничего не вышло. И грязь не та, и вони маловато.

Нет, мы с подконвойным сели рядышком, у грузин. Я ему про хоккей рассказывал. Там чемпионат мира начался. Вернее, начался-то он в Москве и Петербурге, а показывали его у грузин, в телевизоре. Про телевизор подпоручику я тож чего-то говорил, но врал, наверно. Он мне не поверил.

Тут Женичка звонит. Говорит, сможет быть часом позже, нежели сговаривались. Ладно. Тогда мы подпоручика ещё чуть выгуляем, а затем в больницу сведём. Конечно, к доктору Гаазу. Правда, тюремную больницу в Малом Казённом переулке доктор откроет только в 1844-м, через полвека от ареста подпоручика, но куда нам торопиться?

На Болотный остров подпоручика я вёл Чугунным мостом. В его годы тут был простой мостишка, а ныне — чугунный. Только асфальтовый. На острове воспоминания пришли. Не к нему, ко мне. Ему-т чего тут вспоминать? Его не тут арестовали. Зато меня вот раз на Болотном хотели забрать. Кто сейчас думает о рассказе про героическую борьбу с режимом, так не читайте далее. Всё иначе было. И раньше.

Мы ведь много смешного сделали первыми. Например, я первым опубликовал в крупном литературном журнале слова «Мутин — пудак» и «Педведев — мидорас». Вернее, опубликовали-то их мои любимые редакторы, однако к публикации представил я. Кроме того, чуть раньше, в июле 2009-го года я опубликовал пост в ЖЖ, написанный из кутузки. Или из обезьянника по-новому. Свинтили тогда меня за игру в прекрасного принца, лезущего в башню к любимой. Принц из меня даже в те времена был не очень. Зато барышня напоминала принцессу (каковой, видать, и была), жила на метро Текстильщики. Но только всё опять закончилось ментами. И, кажется, тот пост был первым постом в ЖЖ, писанным из кутузки. По крайней мере, друзья опровержений этому факту не обнаружили, и я долго ещё гордился.

Ну, и вот. Как-то раз, всё тем же волшебным летом одиннадцатого года, один из золотых на тот момент составов Сибирского Тракта и жизнерадостно примкнувший к ним Алексей Траньков были приняты на Болотном острове. Не за политику, а за, честно скажем, весьма сильный охерёж. Проблему опять удалось решить коррупционным методом, это легко. Да и недорого оказалось. Сложнее иное: из тех, кто был с нами, когда менты пришли, в Сибирском Тракте остались лишь Иван Козлов да я. Ну, и Траньков, конечно. Я давно говорю, что он духом наш, хоть с нами и не читал.

Кстати, некоторых тех, кто из «СибТракта» ушёл, потом на болотине и в иных местах брали уже за политику. Но тогда все стали против. Нам так неинтересно, когда все.

Дошли к больничке по Садовому кольцу, оживлённо беседуя. Арестованный в кино просился, я отказал. Ну, вот: Малый Казённый, дом пять. Во дворе памятник Гаазу. Нормальный памятник. У нас в Перми был свой Гааз. Его даже ещё красивее звали: Фёдор Христофорович Граль. И чего? И помер Фёдор Христофорович, а ему подле больницы, им же основанной, установили памятник, где он очень напоминает жабу в кресле. Спасибо, благодарные потомки.

Нет, Гаазу нормальный бюст водрузили, строгонький. Мы с поручиком облобызались. Думаю, сотрудники тутошнего института удивлённо смотрели — зачем толстый человек делает пассы руками по воздуху, чуть наклоняясь вправо и влево. Им же не положено видеть секретного арестанта!

Киже ушёл сдаваться в приёмный покой, а я — в соседнее здание. Верней, в почти соседнее. Там, рядышком с бывшей тюремной больницей институт иностранных языков. В нём хорошо, наверное, только непонятно. А за соседней проходной, ближе к Садовому кольцу, тоже институт, где всё более или менее понятно. Вернее, так: когда Илья Ильич Мечников, Нобелевский лауреат, основал тут Пастеровскую станцию, всё было понятно. Раз Пастеровская станция, будем делать прививки от бешенства, дифтерита и столбняка. А теперь заведение называется ФГБНУ НИИВС им. И.И. Мечникова. И попробуй догадайся об чём это.

За проходной — всё та же бывшая усадьба Нарышкиных, где Гааз организовал гошпиталь для тогдашних зэков. Кстати, сам он жил и умер во флигеле, ныне спрятанном именно в НИИ Мечникова. Вот он, флигель, поломанный стоит. А так многие здания и в хорошем даже здравии.

В этом НИИ много хороших учёных работает, и друг мой старый работает. Правда, старый уже, к сожалению. Ему целых 82 годика. Он бодр, полон идей, но ему 82 годика. Зовут его Александр Наумович Мац.

Суббота, а он на работе. Он всегда на работе. Внешне очень похож на Мастера Йоду. По сути тоже:

— Ты не дело, из Москвы уехав, задумал, юный падаван. Да уже и не юн, падаван, ты. Водки многовато вкушаешь, кажется мне ты, падаван.

Стали чай пить, затем не чай пить, истории сказывать. Давно ж не виделись. Так всё более об актуальном и малозначимом, но вдруг к слову пришлось, и он про давние времена рассказал смешное.

Сам по себе он был поздним ребёнком, то есть его папа застал времена вообще эпические и при сралине оказался заместителем наркома. Попал под раздачу, сидел под следствием недолго, но вышел инвалидом. Трудился, освободившись, в ремонте обуви.

Однако, речь не совсем о папе. То есть о нём, но чуть о более раннем моменте его биографии. Этот папа ещё совсем молодым летал в Монголию за наследием барона Унгерна. Барон этот, кроме прочих достижений, был фактическим создателем новой Монголии и вообще интересной личностью. Но речь даже не о нём.

К моменту событий, от барона остался сапог и ещё кое-чего по мелочи. За этим, собственно, делегация наша и прилетела. Сели на аэродроме, представлявшим собой чистое поле. Самолёты же тогда маленькие были. Поздоровались все со всеми, идут. Вдруг один местный отстаёт, снимает штаны, садится и начинает какать. А поле чистое, видать далеко. Наши в шоке, спрашивают:

— Ой, это кто?

— А, мы вас не познакомили разве? Это наш министр культуры.

Так-то. Будете снова нынешних министров ругать — вспоминайте, ежели чего.


IV. С Женичкой. Прибытие

Женя Коробкова приземлилась в начале Большой Алексеевской улицы, где сирень цветёт. Сирень там не каждый день цветёт, а улица официально обзывается именем Солженицына, но в тот день и сирень цвела, и улица была Алексеевской. Женя эффектно приземлялась, она всегда так делает. Летит по воздуху беззвучно, чуть над верхушками тополей. Положение организма вертикальное. Приземляясь, трогает асфальт сначала левою ногой, затем правой, после останавливается вся. Кто не верит, так у меня фотокарточки есть. Многие удивляются, почему она никуда не опаздывает, а интервью берёт раньше всех и публикует тоже — так вот почему. Осваивайте технику полёта, тоже не будете опаздывать.

Приземлилась, поздоровались. Я ей стал излагать Очень Важную Проблему. Помните, нам с подпоручиком звонили, когда мы наблюдали Москву от смотровой площадки подле Академии?

Идём, смотрим зелёный храм Мартина Исповедника. Большая церковь, красивая. С колоннами и рюшечками. Это называется классицизмом и мне сильно нравится. Православный храм в честь Римского Папы, так бывает. Но мы не сюда шли, мы шли в Андроников монастырь. Для начала. В нём, в том монастыре, Сибирский тракт начинался уже всерьёз.

Он же, монастырь этот, был защитным. То есть, оборонительным. Стоял вне города, комплектуя войска и обозы. Потом уж границу отнесли к востоку, собственно где Рогожская застава. Там и надпись была: «От Москвы две версты».

Не заходя сначала в монастырь, свернули во двор Андроньевского проезда, д.6, корпуса 1 и 2. И ничегошеньки-то там не изменилось. Заброшка. То есть, расселённые и неснесённые дома с запутанной ведомственной принадлежностью. Два четырёхэтажных здания, восстановлению, кажется, не подлежащие. На балконах уже берёзовый лес. Население состоит из бомжей и неформалов. Много шприцов возле окон. Входы в эти дома периодически заваривают, но это ж на пару часов. Кстати, и заваривать-то, вроде, перестали. Я сюда лазил на заре московского житья, году в 2009-м. Тогда ещё внутри сохранялись ошмётки прежней жизни. Разбитые утюги, мёртвые телевизоры. Ящики почтовые. Теперь всё это обжил иной контингент. Спортивные штаны контингента мелькали в разбитых оконных проёмах.

Мы с Женей чуть принуждённо переглянулись:

— Полезем туда?

— Ну, вроде, надо…

Действительно надо, только вот чего б мы там узнали? Пару свежих телег от немолодых торчков? Пару новых методов сравнительно честной разводки нас на денежки? Чего ещё? Ну, и не пошли. Впервые, пожалуй. Так себе из нас гиляровские. С другой стороны, Владимир Алексеевич о том сословии написал всё, и сословие то оказалось наименее переменчивым среди всех сословий российских. Можно, конечно, потусить с ними, рассказов насочинять. Но это будет совсем иной жанр.

V. С Женичкой. Ну, вот

В Андрониковом монастыре нам сделалась тишина. Понимаю, более расхожей фразы и сказать нельзя, однако, вот. Может, здесь стены толстые или не знаю. Но хорошо: толстые стены гасят звуки от железной дороги, идущей под монастырём на Петушки и далее к Уралу. Расстояние защищает от шума с большой развязки около Костомаровского моста. Но внутри-то отчего тихо? Народу много, места мало. Спасский собор, где Рублёв, только по названию же собор, а так крохотный вовсе. Мы там книжку купили. Дорогую, с картинками. В книжке написано, будто на этой территории, помимо двух соборов, трапезной и ещё кой-какой оставшейся мелочи, было премного зданий. Их коммунисты изломали, а кирпичи вон увезли. Не знаю, где помещались те домики: здесь и теперь-то вправду тесновато. Но чудеса ж бывают. Может, строения были, а места не занимали.

Женя пыталась разбавить тишину — хотела бить в колокола. Они там стоят на деревянной подставке, но, по счастию, — крепко привязаны. Хотя дни были пасхальными, каждый звонить волен. Однако, тишина впрямь была славной.

Из Андроникова монастыря к Рогожской заставе мы шли по Школьной улице. Она теперь самая тихая в центре столицы, а ранее была едва не самой буйной. Тенор Пал-Иванович Богатырёв — тутошний уроженец, Ирине Богатырёвой не родственник, поставивший на организацию народного хора все свои денежки, весь свой авторитет и достойно проигравший, вспоминал:

«Вся она сплошь состояла из постоялых дворов, в которых и останавливались все обозы, проходившие по Владимирскому и Рязанскому трактам. Дома все были каменные, двухэтажные, но самые дворы были с деревянными навесами и вымощены тоже деревом, оттого здесь и бывали колоссальные пожары. Вся улица бывала уставлена продающимися телегами, тарантасами, кибитками. Торговали на ней, кроме простых телег, и экипажами средней руки, и шорным товаром, и всем, что нужно ездившим по дорогам. Для проезда оставлена была только середина улицы. Улица эта была очень широкая. На ней с раннего утра толпился народ, и она представляла большую ярмарку. Движение народа, обозов, троек со звенящими бубенцами — все это ее очень оживляло, и она резко отличалась от всех московских улиц. Трактиры и полпивные были всегда полны народом. Гул стоял над улицей… В Макарьевскую ярмарку на Тележной улице была такая толчея, что, я помню, мы с отцом, идя в пять часов утра, еле протискались. Не только с Владимирского и Рязанского трактов стекались сюда обозы, но положительно со всей России».

Обзывалась улица тогда, конечно, не Школьной, но по-разному: Первой Рогожской, Тележной, или вот — Крутоярской. Ибо, кроме пивных и полпивных здесь был кабак «Крутой яр». Говорят, знаменитый.

И ведь не изменилось почти ничего. Улица действительно широченная, с обеих сторон расположены одинакового росту двухэтажные дома тихих раскрасок: редкость для Москвы. Посередине улицы установлены фонари. В домах всё ещё видны проходы для телег и лошадей. Всё, конечно, мощёное, пешеходное. А кабаков нет. И полпивных нет. Одна столовка, да и та закрыта. Может, и к лучшему. А то сделалась бы очередная пешеходка в центре для туристов. Ну её. Пусть будет уголок Сибирского тракта в резерве. Хотя начальство пакость удумает, так и тут скоро всё иначе станет.

Впрочем, говорить о Москве «тут скоро всё иначе станет» крайне смешно. Повторюсь: я здесь четыре года прожил, за это время город стал другим. Потом четыре года около Москвы прожил — город ещё раз другим стал. Ну, и хорошо. Так меньше привыкаешь. Не город эта ваша Москва, но клумба: сама, вроде, одинаковая, а цветы каждый год новые. Многим нравится, кстати.

Да: всегда задумывался, читая классиков, кто такие «полпивные». Прикидывал, будто это места, где кроме пива ещё разное продавали. Однако, не так. Максим Сырников, о пиве знающий всё, пишет, сперва указуя старый рецепт напитка:

«В затор в каждую пивную варю кладётся хлеба от 7 до 8 четвертей, смотря по доброте хлеба, а пива из каждой вари с чана, в том числе и с дрожжами, снимается не более как 120 вёдер, полпива же из 7 четвертей хлеба и 20 фунтов хмелю снимается от 220 до 240 вёдер».

Интересен такой факт: с середины XVIII века до начала XIX–го в русских городах существовали так называемые полпивные заведения. И если в кабаки и пивные вход по высочайшему распоряжению закрывался в 9 часов вечера, то полпивным дозволялось работать аж до 10. Мало того — в полпивные разрешалось заходить женщинам и военным, которым в пивные вход был строжайше запрещён».

Вот так. Значит, настоящего пива мы ныне и не пробуем, а полпивные сделались пивными.

С тем и пришли на Рогожскую заставу. По дороге только Женя ещё умильно смеялась над часовней Проща. Та часовня очень плотно вжата меж домов на улице Сергия Радонежского и напоминает тульский пряник на витрине между баночных консервов. Роль консервов исполняет гражданская застройка.

На Рогожской в одно место зашли, в другое место зашли. Я всё окрошку искал, а окрошки не было. Выпить есть — окрошки нет. Зачем так? У грузин нас встретила необыкновенно суровая официантка. Ей Бэрримора в следующей экранизации Баскервилей надо играть. А потом она опрокинула Женино кофе и стала несуровой. Обыкновенной стала.

Сидели, болтали, затем на Рогожское кладбище пошли. Там у старообрядцев основные храмы. Они ж тут, где слобода и застава, давно жили, возя людей по Сибирскому тракту, а покойников носили за две версты и в сторону. К нынешней железной дороге. Началось всё печально: с эпидемии холеры, а потом стало нормально: кладбище обросло храмами. Один даже единоверческий был, но потом наши туда ходить перестали, и старообрядцы его взяли себе полностью.

Женя хромать начала, пятку стерев. Она ж насчёт ходить не очень, она к полётам склонная. Но представьте альтернативу: я иду, а она летит рядом. Это какой-то Марк Шагал получится и вообще непорядок. Тем более, она в кожаной куртке медвежьего цвета. Ногу залепили, к воротáм пришли. Нас пустили внутрь, веры не спросив.

И тут стало уж совсем ничего не происходить. И весь-то день оказался бедным на события, а сейчас вовсе кончился. Нет, что-то вокруг, конечно, было. Но неглавное. С латышом вот познакомились. Он за их сборную в хоккей болеть приехал. Сборная проиграла, а латыш не унывал. Говорил смешно. Барышень-раскольниц в передничках видели.

«Ансамбль Рогожской слободы, сохранивший благодать во всей своей…» и так далее видели. Про него или глупостей написать можно, или так помолчать. Я помолчу. Кладбище, опять же. Кошек-старообрядиц на кладбище и в монастыре видели.

Ещё нас кержак гонял. Мы у него вина купили молдавского, а он нас гонял. Главное: сначала обсчитал, затем объяснил, мол, у вас вера не такая, вас обсчитывать можно. Женя его сфотографировать решила, так он начал пищать. Рассказывал, будто грех на нас теперь. А так — нормальный вполне. Малорослый, в картузе и жилетке. На еврея, конечно, похожий.

Снова ходили в разные кафе и заведения. Женя там лимонад пила. Подле одной забегаловки встретили обломков эпохи. Двоих ребят лет около пятидесяти из бывшей Системы. Девушка оказалась толстой, парень в чём-то полосатом. Но не сильно пропитые, не скуренные. С ними был огромный лазоревый заяц из плюша.

Однако в целом не происходило ничего. Только мир делался всё более расплывчат. Ближе к метро говорю:

— Женя, поехали ко мне? Не всё ж решили по делу-то?

Вот честно: намерения у меня были хоть корыстные, но самые невинные. Я вправду ещё не получил консультации по Серьёзному Вопросу, Образовавшемуся Вследствие Звонка или забыл ту консультацию, получив. Женя даже согласилась и зашагала бодрей.

А потом, около самого метро, глянула на меня:

— Не, Андрей. Я не поеду.

И снова мне оторопь была. Сделал предположение:

— Жень, ты, наверное, просто алкашей не любишь?

— А кто ж их любит?

Засим и расстались. Наврал Чарльз Буковски про алкоголь и девушек. Я всегда его в этом подозревал.

Ладно, приехал на метро Тушинская, пошёл в Буровую. В Буровой нам всяким рады. Там ещё с бутылку употребил. Пива, конечно, брал. То самое: его раньше «полпивом» называли. Дома оказался, уснул, проснулся ночью и дошло! Женя-то ведь стихи отличные пишет. Ей только что дали премию им. Риммы Казаковой. А я её поздравить забыл. Вот она и не поехала ко мне домой. А так бы чего не поехать-то?

 

28. De aeternitate

Следует же подумать о посмертной славе, на всякий случай? (Глава 21. Почему «третья»? Зачем «бесконечная»?).

Один триллион секунд назад в Евразии жило много мамонтов и неандертальцев. И через тысячу лет слова: «Один триллион секунд назад в Евразии жило много мамонтов и неандертальцев» тоже окажутся правдой. Ибо тысяча лет это примерно 31 миллиард секунд. Крохотная мелочь рядом с триллионом.

Чего-то большего знать о вечности и посмертной славе, думаю, не следует.

 

29. Когда мы уходили из дома

Арсений ехал из своего Екатеринбурга (Глава 25. Багрицкий Геннадича спас).

Мы два раза уходили. Один раз вовремя, а другой — тоже вовремя или поздно. Сначала, окончив школу, переехали в другие города — я в Пермь, Арсений в Екатеринбург. Поступили в университеты. С родителями общались дружески, чем могли взаимно помогали. Было это, конечно, в разные годы. Я же старше. Но всё равно жили на Урале и около. Познакомились вот. А потом настало время уезжать дальше. И даже не в Москве дело, тем более — не в литературе. И не звёзды так сошлись. Зачем мы дальше поехали, о том написано в старых книгах, где над буквами идёт сплошная черта.

Я опять уехал чуть раньше. Но в октябре одиннадцатого года Алла с Арсением тоже собирались вовсю. Кстати, в отъезде моём и столичном трудоустройстве Алла приняла участие живейшее. Она умная и деятельная. Будь как Алла, если сможешь.

В тот прохладный день Арсений Витальевич приветствовал меня по телефону:

— Да, моя милая.

Реальность слегка покачнулась, а потом сообразила: я ж с телефона Инны Домрачевой звоню в целях экономии. Мы с Кошкой Плюшкой у неё остановились, в Екатеринбурге.

Отправились мы с Плюшкою в Дегтярск: ребята там обитали, в полусотне километров от Еката. Заходим, а нам — собака. К семи котам тут я давно привык, но ротвейлер был в новинку. Арс нас познакомил:

— Это собака Стефани. Но вы к ней не привыкайте, она скоро помрёт.

Действительно, походкой и челюстями псица напоминала робота, собранного шестиклассниками в секции любителей электротехники. Такого робота можно вечером пускать в коридор, и не бояться за сохранность спирта.

Сейчас я краткости ради и дабы к делу перейти, нарушу плавность рассказа и сделаю сразу три отступления.

Отступление первое. Живи ротвейлер Стефани в Древней Индии, её бы там сделали богинею. Она б покровительствовала выживакам[5]. Арс и Алла подобрали её из приюта с полуперевыломанными ножками. Вернее — с титановыми протезами вместо костей в передних лапах. Стефани в аварию попала. Под большой и чёрный джип. Ротвейлеры вообще не самая устойчивая порода, а сломанные тем паче долго не живут. За прошедшие годы Стефка дважды перенесла разную онкологию, эмфизему, нечто вирусное, летальное и ещё несколько дивных болезней. Иногда она уже явным образом разговаривала с нездешним миром, лая на кого-то невидимого остальным. Но каждый раз оживала. Алле, конечно, тут громадное спасибо. Но и Стефи знает о жизни всё. Только сказать не хочет. На первое июня 2016-го года жива, годиков ей уже тринадцать. Это по ротвейлерскому сроку — 120 для человека, наверное. С таким вот прошлым-то.

Отступление второе. Дегтярск тоже почти на Сибирском тракте. Чуть южнее его есть село Раскуиха. Напомню: из Москвы каторжных гнали прикованными к пруту по десять человек или после доктора Гааза — в хитрых кандалах. А в этом месте расковывали. Вот и название такое. Беги, медведи ждут. Может, и враньё, но идея хороша.

Отступление третье. В этом доме Арсений с Аллою и маленьким, но быстро растущим Николаем прожили шесть лет. Из них мы с ними были знакомы, вроде, четыре. Поэтому дом, бывший сперва почти развалюхой, становился всё лучше, обрастая уютом и котами. А в этот приезд — раз и всё. Вроде, ничего не случилось, но странный холод по ногам гуляет, дверь чуть перекосило. Электрическая лампа гаснет не вовремя и сама. Я часто менял квартиры, к отъезду всякий раз бывает так.

Здесь отступление перетекает в дальнейшее повествование. Я пошёл во двор, к мангалу. За столом к тому времени мы посидели изрядно, о грядущей Москве говоря. Ночь пришла незаметно, а подле мангала остался шашлык.

ДЫДЫЩЬ!!!!

— Андрюх, ты живой?

— Ага…

— А как там мой мостик из двух досок?

— Арсюш, я ударился правой ногой о правый край мостика из двух досок, а левой ногой о левый край мостика из двух досок. Догадайся, чем я ударился о центр мостика из двух досок?

— А ты уже попал своей левой ногой в ведро?

— Нет… ААААААА! (фрагмент опущен), да, теперь попал.

— Эх. А в этом ведре у меня была пепельница. Я туда два месяца окурки складывал и воду лил.

(фрагмент опущен)

Далее была сцена из фильма «Время бешеных псов» режиссёра Лэрри Бишопа[6]. Там один сильно прожжённый, но мелкий мафиозо хотел свергнуть босса. Но свергатели разбежались, мафиозо одинок на сцене, а босс в зале. Добрый по субботе босс, говорит:

— Иди домой, собирай вещи и вали из города.

Тот выделывается. Босс стреляет ему в ногу:

— Прыгай домой, собирай вещи и вали из города.

Тот дальше выделывается. Босс стреляет в оставшуюся ногу:

— Ползи домой, собирай вещи и вали из города.

У нас почти так же было, оцените. В роли босса — Арс:

— Андрюш, снимай свой левый кед, снимай свой левый носок и складывай их в стиральную машину.

— Арс, нельзя снимать и складывать! Они не высохнут к утру, и мы не поедем!!!

— Андрюш, ты хочешь вонять и ночевать на улице? Ты ведь сейчас снимешь свой левый кед и свой левый носок, а потом снимешь свой правый кед и свой правый носок и сложишь их в машину? Или ты заболеешь простудой, ночевав на улице.

— Арс, кеды высохнут к вечеру, а мне ехать далеко!!!

— Андрюш, прыгай домой…

И красивая лампа с бурым стеклом раскачивалась над кухней, мне укоризнуя. Это ребята тоже умеют: переезжать собирались, а домик свой украшали.

Постирались, конечно. С тем и уехали вскоре. Сначала мы от них, а затем и они в Подмосковье. С котиками и Стефани. Про их нынешнее житьё в следующем томе, наверное, будет. Или отдельною книжкой.

Стефани успела встретить ноябрьские праздники 2016-го года, а дальше ничего встретить не успела. См. посвящение этого тома. У собак, конечно, свои праздники, однако, наши она отмечала тоже.

 

Примечания

[1] Нецензурное слово, состоящее из похабного названия мужского органа и выражающее неприязненно окрашенное удивление
[2] Ныне Горыныч закрыт, что также срам. На его месте — винная лавка. Не худший вариант, однако…
[3] Напиток такой. Существуют разные рецепты, но все — гадость. Хотя нажористая.
[4] Всё. Отмучилось «Второе дыхание». Честно говоря, историческим это место было, максимум, для одного поколения москвичей и околомосквичей. Начавшись за бедностию, вскоре заведение обратилось в туристический аттракцион. А в середине 2016-го года перешло в лучшее качество. Хотя чего в жизни не бывает? Иногда они возвращаются.
[5] А как точнее перевести слово «survivor»?
[6] Это не фильм «Бешеные псы» Квентина Тарантино. У них даже названия вовсе разные.

 

30. Разночинство

 

Часу во 2-м пополудни купил я сайку у Рогожской заставы и пошел по Владимирскому шоссе.

(В.А. Слепцов. Владимирка и Клязьма)

А пускай Сибирский тракт начнётся в Москве? (Глава 27. Пора уже и стартовать).

Помимо торговых и каторжных, Сибирским трактом пользовались люди совершенно удивительные. В точном значении этого слова. Вот, к примеру, Василий Алексеевич Слепцов. В 1860-м году, перед самой отменой крепостного права, он взял и пошёл от Рогожской заставы в сторону города Владимира. Затем написал о своём походе книжку. Мы оттуда сейчас приведём цитату, а далее о ней поговорим.

А одет я был, надо заметить, совершенным робинзоном. Был на мне черный кожаный ранец, в котором лежало множество разных, совершенно бесполезных (как оказалось впоследствии) вещей: по бокам, чрез плечи, висели на мне две сумки, и, кроме того, еще в одной руке я нес дорожный мешок, а в другой — зонтик. Но все это так было прилажено, что почти не беспокоило меня, особенно в первое время. А в это-то время я и был больше всего занят моей амунициею и остался очень доволен тем, что ранец вовсе не тер мне спину. Москва между тем стала совсем пропадать за пылью, которая тучею неслась на нее от Владимира: и шуму уж никакого не слышно, только телеграфная проволока гудит. Впереди стояло серое облако, ровное, бесприветное, застилавшее целую половину неба; одним углом своим оно как будто хотело захлестнуть холодное солнце; тянулось, тянулось к нему и захлестнуло-таки. И после этого точно будто посвежело в воздухе, несмотря на то что солнце и прежде светило только из приличия и уж решительно не грело. Но колорит на всем, как говорят художники, вдруг похолодел, сереньким чем-то подернуло все: и осеннюю траву, уж и без того сероватую, и дорогу, и столбы, и галок, одиноко летящих против ветра и как будто скучающих, покрыло тем водянистым, бесцветным колоритом, который так скверно действует на человека, какими бы мечтами и планами ни была занята голова его.

Тут только стал я замечать, что я один. Это чувство одиночества удивительно странное чувство. После я к нему привык, но сначала оно мне показалось как-то очень ново, и даже тяжело стало. Одиночество среди бела дня, на большой дороге — это вовсе не то что одиночество в комнате или в лесу.

По нынешним временам два этих абзаца не текст, но сплошное изумление. Прежде всего, следует ли тащить за собою в двухсоткилометровый путь рюкзак (пускай ранец; суть та же), две сумки и вещмешок? Да ещё и зонтик отдельно? Но это ладно, бывает. Дизайнеры и маркетологи фирмы Grizzly без дела не сидят, выдумывая новые штуковины для облегчения странствий. Опять же, синтетики не было, вещи занимали много места. Есть, конечно, вариант, будто в те годы у людей было четыре руки. Ибо фразу: «и, кроме того, еще в одной руке я нес дорожный мешок, а в другой — зонтик» можно и так представить. Но это вряд ли: портреты сохранились, даже и фотографические. Костюмы, опять-таки. Скорее всего, тут издержка стиля. Вещь у Слепцова нечастая, кстати.

Другое удивительней: тишина накрыла Василия Алексеевича в пятнадцати минутах пешего шагу от Рогожской заставы. Это при быстром темпе ходьбы — район нынешней станции метро «Авиамоторная». Попробуйте там, например, перейти Шоссе Энтузиастов — всё тот же Сибирский тракт. Хотя бы и ночью. А он, видите ли, одиночество тут испытывал. Остаётся тихо завидовать блаженным временам. Вот и далее так. Со слепцовских времён на пути из Москвы до Владимира изменилось примерно всё.

Всё изменилось, а дорога осталась. Нынешняя Федеральная трасса М7 «Волга» время от времени пересекает траекторию бывшего Сибирского тракта, оставляя ту траекторию то справа от себя, то слева, а порой с нею совпадая. Дороги ведь — почти реки. А с высоты видно, сколько раз переменилось русло, например, Клязьмы, оставив следы прежних путей в виде озёрных стариц.

И здания некоторые остались, служа дороге ориентирами. Например, большой, классический, жёлтого колеру храм Рождества Иоанна Предтечи в Ивановском. Он теперь примерно в полукилометре от теперешнего места пересечения МКАД и нашей дороги. При Слепцове МКАДа не было, а храм был. И Тракт пролегал ровнёхонько у него.

Слепцов, вообще-то, сюда и шёл сначала. Хотя как сказать «шёл»? Он ехал в основном. Занимался автостопом особого роду, ныне почти вымеревшим. Телеги стопил. Кареты он тоже пытался останавливать в намерении прокатиться, но чаще тормозили телеги. Вот и эти первые десять вёрст пути до Ивановского он ехал с обратным[1] ямщиком. То есть, мужик заказ выполнив и деньги получив, возвращался довольный. И нас иногда таксисты даром подвозят, бывает.

Так вот: Слепцов не церковь смотреть ехал, а интересоваться жизнью рабочих на ткацких фабриках Ивановского и окрестностей. И вообще работой фабрик интересоваться. Дурацкое занятие, честно сказать. Кто ж ему правду-то рассказал бы? И не рассказывали. Он в одну контору ткнулся, в другую, в третью. Везде был отшит разными способами. Поучительное, кстати, чтение. Очерки нравов тогдашней охраны и мелких руководителей. Опять же — пособие менеджеру о методах общения с хитрым и назойливым клиентом.

Уже позже, когда Слепцова и книжки его захотят переиздать, такой нетривиальный человек, каким был Корней Иванович Чуковский, внимательно посмотрев дореформенную и пореформенную статистику отрасли, расскажет в примечаниях к «Владимирке и Клязьме» о неблестящих делах тогдашних промышленников. Ну, да: большинство из них вскоре поразорялись, уступив монополию ореховским. В те времена ореховскими были Морозовы. То, видать, управляющие и секретничали, не выдавая коммерческой тайны.

Удивительно (хотя и не очень), но после аварии с опросом фабричных, у Слепцова дело пошло куда веселей. В книжке его вдруг появилось крайне занятное описание свадьбы у слободских обитателей, ещё более занятное описание строительства железной дороги, где манера и производительность работы отечественных и французских специалистов были оценены совсем непатриотично. Ещё был длинный, грустный и тоже интересный рассказ про спивающегося друга-поэта из города Покрова. Про уголовников кое-чего было. Словом, многое наладилось в книжке «Владимирка и Клязьма», когда та книжка сделалась безыдейной.

Нам смешно, а люди ведь так и жили, не зная, куда себя приложить. Мы, конечно, тоже не знаем, но мы уже привычные. А разночинцам идей хотелось. Усилий и побед. Слепцов так и прожил. Коммуну вот создал в Москве. Было в той коммуне совместное проживание мужчин и юных женщин, отчего завистники именовали ту коммуну «интересной борделью». Но развалилось предприятие не от ревности и похоти, а за бесхозяйственностью эмансипированных дам.

Остальные предприятия Слепцова тоже разваливались. Это не страшно, это для писателя даже и полезно. А потом он заболел. Нечастым в те годы раком. И умер в родном имении под Сердобском. Было ему сорок годиков. Конечно, некоторые меньше прожили и больше сделали, но он специальный талант был, медленный, вроде кедра. Только сделался приметен, облик свой нашёл — и всё. Так бывает. Осталось два томика прозы. Например, вот эта книжка про Владимирку и Клязьму. Пусть не очень великий вклад, но кроме него-то кто о некоторых вещах сказал?

И нам утешение в нашей работе, опять-таки.

 

31. Рефлексия

«Парнишкой он любил слушать, как гудят телеграфные столбы. Прижмется ухом к столбу, закроет глаза и слушает… Волнующее чувство. Егор всегда это чувство помнил: как будто это нездешний какой-то гул, не на земле гудит, а черт знает где. Если покрепче зажмуриться и целиком вникнуть в этот мощный утробный звук, то он перейдет в тебя — где-то загудит внутри, в голове, что ли, или в груди — не поймешь. Жутко бывало, но интересно. Странно, ведь вот была же длинная, вон какая разная жизнь, а хорошо помнилось толь­ко вот это немногое: корова Манька, да как с матерью носи­ли на себе березки, чтобы истопить печь. Эти-то дорогие воспоминания и жили в нем…»

(Василий Шукшин «Калина красная»)

А заодно и о берёзках вот написал. Куда без них? (Глава 17. Назвать яхту).

Егор Прокудин слушал телеграфные столбы, берёзки в печку таскал. Берёзок я таскал тоже, хоть и немного, а столбов не слушал. Столбы уже и в моём детстве тихонько становились бетонными. Кто совсем бетонными, кто на бетонных опорах. А бетонный столб чего слушать? Скажут ещё:

— Маленький, а пьяный.

Сейчас почти все столбы оказались бетонными. Зато можно бесконтактно слушать толстые линии электропередач. Они красиво трещат, когда вдоль них за грибами идёшь. А специально — нет, не поедешь их слушать, конечно.

Зато я берёзок несколько раз слушал. Они даже лучше жуков гудят в первых числах мая, когда поднимается сок. Правда, редко такое случалось. Может, раза четыре. У нас, где Урал, в это время уже клещи с энцефалитом. Не сильно лесами побегаешь. Здесь, в Петушках, тоже клещи бывают, но здоровые, годные к армейской и государственной службе. В худшем случае у них болезнь Лайма. Это против энцефалита — вроде насморка.

И вот ехал я в начале текущего мая 2016-го года в марийское Поволжье. Радостно загрустил в посёлке Васильсурске. Трезвый был, а всё равно загрустил. Хоть и радостно. Дальше расскажу — отчего так. Пошёл берёзки слушать — они не гудят. Правильно: чего гудеть? Листики уже зелёные, сок прошёл. Сижу, прислушиваюсь всё-таки. Нет. Настоящий писатель почвенного толку, конечно, оказавшись тут, услышал бы, к примеру, как эти листья растут, а мне тишина была.

Зато я про эту книжку придумал. Вернее, оценил её грядущую структуру. Написав две трети первого тома, наверное, уже и пора. Так вот, смотрите: главки про детство, про нелепые и милые случаи с товарищами и мной, про естественнонаучные, математические и прочие аналогии человеческого существования, про историю нашего семейства, живущего на протяжении Сибирского Тракта, получаются короткими. А вот главы о связных путешествиях — длинные, многосуставчатые. Пускай и дальше так будет, раз началось. Может, это правильно.

 

32. Пасха, ЛиАЗы и Первое мая

…водители подбирают только солдат да красивых девчонок.

(Сергей Кузнецов, «Калейдоскоп»)

… ехал я в начале текущего мая 2016-го года в марийское Поволжье (Глава 31. Рефлексия).

Частью эта книга состоит из воспоминаний и сопоставления их с прочитанным, а частью создаётся в более живом режиме. Дороги ж не кончаются пока. Вот и эта главка будет по довольно горячим следам.


Старый ход

Сотни интернет-ресурсов, десятки краеведческих брошюр и даже милейшая Википедия содержат одну и ту же информацию: «Сибирский тракт шёл из Москвы через Муром, Арзамас, Козьмодемьянск, Казань, Осу, Пермь, Кунгур…». Ну, да. Когда-то шёл. Только недолго и не сразу к Мурому. Тракт всегда был Владимиркой, о чём пишут ровно те же источники, не замечая противоречий. Ямскую гоньбу тут устроили ещё при Иване Грозном. А сразу на Муром от Рогожской заставы уходила Рязанка — тоже красивая дорога, только другая, мещёрская.

Сибирский же тракт шёл на Владимир. Но там да: сворачивал к Мурому, идя от него затем хитрым путём. Зачем было так и почему так быть перестало — расскажу в этой главе. Сейчас вот, около четырёх утра первого мая, на Пасху 2016-го года кофе попью, выйду из дому, сяду в автобус, доеду до трассы — и расскажу.

Сел, доехал, вышел. Сразу же остановился мужик на Ниве. На батюшку похожий и на цыгана. Только не батюшка и не цыган. Фермер, видать. При нём две женщины ехало.

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе!

День такой.

Довёз в Петушки. Это, скорее, плохо: всего семнадцать километров, а городок довольно большой, с Макдональдсом. Мы с Дашей возле того Макдональдса раз простояли сорок минут. Ибо центр Петушков.

Кстати, где Даша? А у Даши искания. Представляете, людям автостопом ехать, а у Даши — искания. В монастыре она. Спасается, о жизни думает, послушания послушает. Некому теперь назидательно говорить:

— Во-от!

Ладно, сами так станем говорить. Но сначала от Макдональдса уйдём вперёд, где город Петушки кончится.

Минут пятнадцать шёл, ещё минут двадцать ждал. Можно и не ходить было: примерно за это время кто-нибудь бы и по месту остановился. Больше в Петушки не станем попадать, да и всё.

Мимо ехали разные автомобильчики. Например, прошли друг за дружкой КАМАЗы системы «Арбузтранс». Дагестанские, старые, битые. Теперь таких почти и не осталось. За последние лет пять южные друзья обзавелись приличными Фретлайнерами или хотя бы Сканиями. Но эти, видать, старой школы.

Далее подобрал меня специалист по электрике из города Иваново. Он работает в Балашихе, а ехал домой. Т.е. это он сейчас в Балашихе, а так — везде, включая Сочи. Норм поболтали. Интересный человек и машина у него Шкода. На дочку всё жаловался. Говорил, непослушная, дескать. Восемь лет, а командует. Ладно, будет шестнадцать — покажутся эти годы ему золотом.

Высадил меня электрик у начала объездной вокруг Владимира. Думаю, тут самое натоптанное мною за время автостопа место. Вот именно тут, под вторым фонарём. Увы, но всё меняется. Здесь мост и останавливаться нельзя. Мост всегда был, а останавливаться нельзя стало в прошлом году. Нет, подбирают, конечно, но всё хуже. Надо в горушку ходить, расположенную за другим мостом, за железнодорожным. Это нестрашно, но перемены. А перемен к лучшему не бывает, про то давно писано.

Сейчас будет немного автостопной философии. Смотрите: даже когда ты будешь стоять нетрезвый, после запрещающего остановку знака, перед светофором и под гору, тебя всё равно подберут. Рано или поздно. Но скорее — поздно. Оттого лучше позицию выбирать нормальную, где тебе удобно и водителю тоже. Стой, улыбайся, транслируй.

Ну, вот и меня, стоявшего на плохом мосту, забрали. Быстро-быстро. Только два этих КАМАЗа из Дагестана проехали, меня сразу взял в свою машинку почти земляк на Фольксвагене Поло примерно так 1995-го года выпуска. Может, чуть позже. На престарелого крокодила его Фольксваген похож. А сам дядька с похмелья. Работает почти земляк в городе Кольчугино, а ехал в Гусь-Хрустальный: кладбище с родителями навестить. Некоторые ж придерживаются такого обычая — в Пасху на кладбища ходить. Можно было сказать: «Да не уподоблюсь таким вовек», но он же меня везёт, спасибо ему. Кроме того, эти обычаи — десятая проблема. Родители важнее. Даже когда отдыхают под ёлками в Гусе. Другое удивительно: он там шесть лет не был. Езды часа три, машина своя, но шесть лет не был. Видать, происходила меж ним и родителями некая история.

Снова обогнали дагестанцев, и на развилке после Бараков, где отходит довольно опасная в смысле ДТП дорога на Рязань, невесёлый житель Кольчугино меня высадил. Будете смеяться, но остановился мне именно первый из дагестанской пары КАМАЗов. Наверное, я им примелькался за эту дорогу. Когда в кабину лез, думал: Пасха же, надо говорить Христос воскресе или нет? Мусульманин за рулём наверняка же. Но водитель первым сказал:

— Христос воскресе!

Шаблон общения внезапно затрещал. Я хотел ответить «Аллах акбар»!, однако сильно забоялся. Ещё у дагестанца в кабине висела Георгиевская лента. Это была первая из лент, виденных в машинах того дня.

Подвез меня нерусский совсем чуть, до Судогды. Это километров 25. Здесь можно было идти смотреть усадьбу Храповицкого, но зачем? Во-первых, я её уже видел, а во-вторых, там ныне забор и реставрация. А так — очень красивая усадьба, с историей. Её строительство заказал лейб-гвардии полковник Владимир Семёнович Храповицкий. На спор заказал. Съездил он раз по делам во Францию, а там ему местные аристократы нахвастались своими замками на Луаре и прочих французских аналогах Клязьмы. Дескать, у нас история, а у вас избушки. Храповицкий, виду не подав, затаил обиду. Вернувшись, нашёл архитектора Петра Бойцова. Про этого Бойцова можно хорошее говорить и плохое: так можно про каждого человека, сделавшего много, говорить хорошее и плохое. Бойцов выстроил множество домов в Москве и усадеб по России. Московские дома большей частью сохранились, а усадьбы сгинули. Ругать Бойцова стало модным сразу, при царях ещё. Эклектика, потакание вкусам, отсутствие стиля, погоня за деньгами, провинциализм, следование худшим западным образцам, американизмы — сами дополните, коль настроение будет. Не знаю. Вот Центральный дом литераторов так мил вполне. Очень похож на сувенирный телефон из времён поздних бюрократов. Тогда, при среднем Горбачёве, начали вдруг делать ностальгические аппараты чуть под старину. И письменный прибор в тех аппаратах встроенный был. Неудобно, зато выглядит.

Словом, Храповицкий Бойцову дал сколь потребно денег, обрисовав задачу в целом и доверившись вкусу. Через год приехали французы. Говорят:

— О! Хороший замок. Прямо как у нас!

— Погодите. Это конюшня. Замок дальше, сейчас покажу.

Враньё, конечно, но красивое. И усадьба красивая. Только порушенная в хлам. Таких руинированных дворцов очень много к югу от столицы: в Калужской области, например. Но в наших краях эта, муромцевская — одна. Теперь её огородили заборами, делать чего-то пытаются. Ну, Бог в помощь.

Тут, на объездной города Судогды, простоял минут двадцать. Машин тут уже немного было, чай, не федералка. А потом мне был ещё один земляк. Мужик на Форде из Киржача. Это близко от нас, некоторые на велосипедах из нашего кампуса ездят в их Киржач. Далеко, зато прикольно.

А этот мужик ехал в Дивеево, поклониться святому месту на Пасху. Поразмыслив, я тоже с ним напросился. Сперва я ж в Муром хотел, а тут подумал: зачем? В Муроме был раза четыре, в том числе разок и недавно. Красоты видывал. Так-то меня интересовали два момента: первый — проверить, перестал ли народ сильно квасить во все дни, и второй — правда ли, что с кормёжкой там стало прилично. Бухают там по причине что город равноудалён от Нижнего и от Москвы. На работу многие ездят вахтами — на 5—10 дней, а дома оттопыриваются.

Но Пасха — не тот день, когда всем трезву надо быть. Откушать же и в ином месте можно. Месяцем позже в Муром ездил мой папа. По дороге в гости к нам. Говорит, пьяных не видел, даже и в зеркале, а кормили вкусно. И отлично, значит. Отклонение же от старого Сибтракта мы себе извиним: допустим, вот ехал этим путём купец, да и решил побывать на богомолье в Дивеево. Разве это плохо? Поиграем в такого купца.

Кстати, человек, вёзший меня, сказал, будто не пьёт спиртного уже 25 лет. Круто. Он лысый, подтянутый. С ног до головы в светло-сером. Я, кстати, опасался, что раз человек едет в Дивеево — Киржача 400 км по дорогам очень разных качеств, так он пребывает в очень сильной очень вере: будет службу стоять, к мощам прикладываться. А там же очередь. Бросать его, однако, неудобно: вон сколько он меня подвёз!

Но обошлось. Человек оказался спокойно верующим. Вроде меня, примерно. Мы свечек поставили, сухариков купили, чётки, магнитики и всё положенное в таких случаях. Но это позже было. Я пока чуть о другом. Ехали мы долго, обсудили многое. Скажем, упрятан в настоящие муромские леса городок Кулебаки. Сразу за окраиной этих Кулебак начинаются не менее муромские болота. А посреди болот — гривы. То есть, возвышенные места. На одной из грив кладбище. На том кладбище толпа народу. Значит, здесь тоже обычай на Пасху к мёртвым ходить. А в других населённых пунктах такого нет, их кладбища пустуют в этот день, туда на Радоницу пойдут. Едем мы обсуждаем, кто прав. Вроде, церковь в Пасху кладбища посещать не велит, а на Радоницу — велит. Но раз у людей так принято, значит, пусть себе? На том и порешили.

И ещё около восемнадцати столь же важных проблем обсудили в дороге. И когда по красивым и целиком почти новодельным монастырям Дивеева ходили, тоже обсуждали разное. Точнее, обсуждали, который тут храм новодельный — зелёный или в изразцах. Оказалось, зелёный, Благовещенский — старый. Но выглядит не хуже молодого, изразцового. А потом шли вдоль святой канавки, читая сто пятьдесят раз «Богородицу». Так надо. Эту канавку начал копать Серафим Саровский, а затем сёстры продолжили. Говорят, канавку антихрист переступить не сумеет. Я теперь знаю: когда он придёт, я сразу на трассу. Часов пять-одиннадцать автостопом — и за канавкой спрячусь. Буду рожи корчить ехидные.

Так вот: обсудив столько преважного, мы с земляком даже и не познакомились. Он не представился, я не настаивал. А ещё говорят, будто русские — непременно эмоциональные и очень контактные люди. Не знаю вот. Армяне, наверное, за совместные полдня надолго б подружились. Нет, скажем, про семейные дела и планы водителя я много знаю, а так — мало о нём знаю.

Мы ведь ещё и на источник Серафима Саровского катались. Это километрах в пятнадцати от Дивеева. Источник тоже довольно новый. Собственно скит, где жил святой теперь ведь не посетишь: там город Саров, очень закрытый, ядерный. Туда только Дениса Липатова из всех знакомых пускают. Но в шестидесятых годах солдатам, охранявшим периметр, куда нельзя, явился дедуля, стукнул посохом и открыл новый источник.

Подле источника располагалось удивительное количество автомобилей всех мастей и регионов. Будто конспиративное сборище разных жуков. Они бы взлетели разом, жужжа — стало б весело. А ближе к источнику наблюдали ящерку. Огромную, выгнутую. Необычно для первого мая, честно говоря.

Оформление же окрестностей самого источника очень напомнило Таиланд. Вернее, так: оказавшись в Юго-Восточной Азии, я сильно поражался сходству нашей обрядности и буддистской. У китайцев всё иначе, там своя вера, нам вообще не ясная. Буддисты ж служат подобно. Свечки, водичка. Только разве в цветах отличие: у нас гирлянд нет. Но по духу — всё не то чтоб иное, но противоположное нам. Мы хотим вечно жить, только не в аду, а они хотят сансару покинуть. Совсем покинуть. Не быть, то есть. Странно. Мы быть хотим, китайцы быть хотят, индусы быть хотят, а кто за Тхераваду, те не хотят. Вольно им.

 

II. Даша не одинока

Едучи обратно, хороший человек высадил меня на автостанции в Дивеево. Отсюда до Арзамаса километров сорок, возиться с автостопом смысла нет. Только насчёт автобуса сходу не повезло: он пять минут назад ушёл, а следующего надо ждать два часа. Можно, конечно, было топать на окраину города с целью выехать, но это далеко и ненужно. Решил съесть чего. А то не ел, так, вроде, и не был в городе.

Место, где питался, называть не буду: там дороговато, людно и обыкновенно… Зато в телевизоре шло хорошее и старое кино «Приходите завтра», а ещё был очень бойкий официант, предлагавший блюда взамен указанных в меню, но отсутствующих in situ, и дивная система расчёта: на выходе говоришь нумер своего стола, а тебе считают сумму. Всё на доверии. Однако, чуть странно: наш Покров город скромный, но в нём есть двадцать четыре заведения для поесть и выпить. От рестораций до шалманов. А Дивеево нескромное, а с питанием беда.

Около автостанции ходил мужик, запомнившийся мне ещё когда я в эту станцию первый раз зашёл. У него ухо пластырем залеплено, а на голове какая-то нелепая шишка. Но оказалось — серьёзный человек. Он тут командует попутным транспортом. Так часто бывает и во многих городах: таксист или просто так человек привезёт кого-нибудь в город, на автовокзале найдёт вот такого специалиста, а тот ему пассажиров подгонит за скромную цену. Всем хорошо. Только подобные люди, например, в Ярославле или в Иваново выглядят солидно, а этот выглядел несолидно. Ну, и ладно.

Дядька с ухом отправил меня в машину, где уже сидела некая барышня. Денег взял «как в автобусе, по тарифу». Девушка мне показалась очень гламурной: весьма накрашена, модная сумочка, джинсы тоже модные — рваные до состояния половика в сенях, и куртка дорогая на вид. Гаваааарила баарышня вот тааак рааастягиваая бууукааавки. Очень деловущая, короче. Но вот поди ж ты: была на послушании в скиту три недели сряду. То есть, меньше, чем Даша в своём монастыре, но тоже прилично. Звали пассажирку Олей, и сказала она:

— Теперь я знаааю. Если на Земле есть Рааай, то он в Диве-еево.

Сама она ехала на вокзал, а потом — в Тольятти. Живёт в Автозаводском районе, но ни Сергея Сумина, ни Людвига Анохина не знает. И вообще, глянув на меня ответила:

— Так я никого старше… ну, старше тридцати там не знаю.

Деликатная. И вообще мило: разные такие, а в монастырь на послушание ездят. Это трогательно и даже правильно. Только пусть не насовсем.

Едучи, видели пару автостопщиков. Они направлялись противоход нам, в Дивеево. А, может, дальше — в Саранск. Смотрелась пара роскошно: девочка мальчику ростом до пояса где-то. Их сугубо от хохота быстро подберут. Кстати, за эту краткую поездку видел только ещё одну пару вольных путешественников. Те были такими… архетипичными, наверно. Идут два худых и волосатых парня по трассе М7. С ног до головы в чёрном. Кто таких ночью увидит и подберёт? Хотя вот Александр Мисуров ездит в чёрном годами, берут более-менее.

И уже глубоко на обратной дороге, к дому подъезжая, заметил девушку. Мелкую, лет двадцати. Блондинка в кудряшку. Тоже в чёрном. Ее, безусловно подберут, хотя мы с водителем заметили её едва не под колёсами. Но вот что с ней далее будет… Короче, я противник одиночного женского стопа и всё. А случайных попутчиков на трассе вполне было. Я об них чуть далее скажу.

 

III. Невыясненный город

Арзамас сразу понравился и удивил. Он похож на родной Кунгур, но будто перевёрнутый. Или вывернутый. Просто в Кунгуре вся гражданская интересная архитектура на горе, а храмы — на ровных местах большей частью. На тех, где гора уже делается ровненькой. Тут же наоборот. А степень порушенности городов довольно одинакова. Тут ещё и дождик пошёл. От него рыжие котики прятались в подворотни достаточно старинных купеческих домиков.

Город сразу показался очень неравномерным: отремонтированные тихие красоты старины чередовались с почти руинами. Но, к примеру, тут много хостелов. Я их нашёл собираясь в поездку: надо ж где-то ночевать, а знакомых нет. Был, например, хостел «Буковски». Я туда забоялся идти: вдруг уж слишком пьяно? Всё ж репутация у писателя.

Иду порой оборачиваясь: интересно очень светятся купола Воскресенского собора в дождь над бывшими купеческими домиками. Наверное, и раньше так было. Но двухэтажки эти — каменный низ, деревянный верх — тогда пребывали в силе и славе. Их белили, наверное, к Пасхе, ворота исправляли.

Тут, в Арзамасе, ведь родился Аркадий Гайдар. В младших классах я прочитал о нём сколько-то книг: и само по себе интересно, и школа наша была его имени. Начинались те книги примерно одинаково. В среднем так: «Арзамас — город тихий, по весне утопающий в яблоневом цвету. Вечерами по улицам ходят парочки, смущая гимназистов. Иногда только загуляет купец с шумом, но это редко». У меня ещё тогда возник вопрос: кому это мешало и какого хрена? Яблони, правда, на сей раз только начали цвесть.

Так, размышляя цветисто, пришёл в гостиницу. По дороге ещё видел много автобусов марки ЛиАЗ-677. Их же с 1994-го не выпускают. Мало где они теперь живы. Между прочим, у них у первых из автобусов устроили автоматическую коробку передач. Ностальгия, однако. Решил непременно в таком прокатиться.

Гостиница порадовала. На серенькой от дождя окраине неяркого города расположен домик в непонятное число этажей. Снаружи весь в розовых и голубых стёклах. Эркеры, ещё какие-то выпуклости. Тут не одна гостиница, а, к примеру, торговый центр. Меня охрана даже пускать не хотела:

— Куда? Праздник же сегодня! Гастроном закрыт.

За местного, стало быть, приняли. Это путешественнику завсегда приятно. Номер ещё больше удивил. По нынешним временам общего эксгибиционизма, немедленно отправил фотокарточку в инстаграм. Получил массу ехидных комментариев. Там в самом деле покрывало на огромной кровати золотистого цвета, шторы тоже ауриальные и картина с розовым сердечком висит. Большая. Решили дорогие мои подписчики, будто я в борделе ночевал. Утром, найдя у входа в отель рекламу, я сам также подумал. Там на восьмом этаже пип-шоу. Но мне о том горничные не сказали. И умнички — сэкономили мне деньги. Я ж к ночи выпил чуть. А ещё на мысль о распутстве навела цена. Огромный нумер с панорамным окошком стоил весьма менее двух тысяч в сутки. Конечно, тут задумаешься о дополнительных услугах. Даже когда и панорамное это окно выходит на гаражи.

Так вот: никакой там не бордель! Читаем официальную информацию:

«Развлекательный комплекс «Чёрная и розовая пантера» — это КРУПНЕЙШЕЕ место отдыха и развлечений на юге Нижегородской области. Его основатель ИП Строганов Л.Д., который с самого открытия ТЦ «Строгановский» является самым крупным арендатором. 6 залов на любой вкус от 30 до 500 человек, кафе «Пантера» с самыми низкими ценами в городе, ресторан «Богиня», детский зал для проведения дней рождений, 50 детских аттракционов, ролледром, кривые зеркала, тир, 4 батута, раллидром, самая большая в России детская игровая комната (размером 12 м*24 м в 4 яруса), бильярд, боулинг».

Там ещё написано, будто в комплексе можно проводить разом три свадьбы и шесть дней рождения. Думаю, и поминки заодно.

Короче, оказался я в номере для новобрачных. Или для свидетелей. Оттого и шторки такие. А кафе на третьем этаже правда много и они разные. Цены низкие, качество милое. Мне вот девушка-бармен месила авторские коктейльчики с вишнёвым и персиковым соком, отчего я, повторю, сделался нетрезв, но утром стал бодр. Вокруг детки прыгали, пока я в кафе сидел. Там вправду пару дней рождения отмечали, и люди меж собою знакомились, катаясь на роллердроме. Боулинг, конечно. Словом, хорошо. А для города небольшого и на вид среднеобеспеченного — совсем удивительно. Может, сюда ядерщики ездят из Сарова. Или жители Нижнего Новгорода. Или не знаю кто.

К слову, о ценах в городе. Вернее, не о ценах, а, скорее, о денежках. О том, кому они достаются. Горничная мне, к примеру, сказала:

— Зачем вам такси? Здесь остановка рядом, а на такси дорого — восемьдесят рублей!

И в Евросети был занятный случай. Говорю:

— У меня телефон старенький, как я. К нему родную зарядку надо, он от китайской не хочет. Брезгует. Не заряжается, а только наоборот.

Продавец, чуть нашаманив, отвечает:

— Вот смотрите: если боком телефон поставить, он тихонько заряжается. Нет, я, конечно, могу родную зарядку найти, но она 900 рублей стоит, а эта 300!

Когда некоторая вещь за 300 рублей не работает, а другая за 900 — работает, то, вроде ясно: надо покупать работающую. Только, видать, не ясно. Или ясно, но бедно.

А вокруг продолжало быть тихо, от дождя серенько. Нашёл ресторан Реавиль на улице Карла Маркса. Там отбивная стоит 650 рублей. Столько же она стоит, например, в московском ресторане Luciano на Смоленской площади. Но с гарниром и соусом Бригард. И, заметим, аренда в Арзамасе и на Смоленке наверняка обходится в разные суммы. Берёшь такие деньги, так дай мне чего-нибудь оригинального! Мы в Арзамасе? Значит, гуся. Только нету здесь гуся.

Хотя я был готов перебороть внутреннюю жабу и отбивную, чавкая, сожрать. Когда ещё тут побываю? Только на пробу заказал солянку и Кровавую Мэри. Так вот: коктейль представлял собой томатный сок и водку, уложенные слоями почти без специй, а порция солянки оказалась весьма маленькой. И сама она — крайне обыкновенной. Так что ушёл я без отбивной.

Рядом, на улице Коммунистов, обнаружил кафе Белянинов и пиццерию. В пиццерии сидели мальчик и девочка, продавцы. В мою сторону они не глянули. Впрочем, я б там есть и не стал: аромат и запах атмосферы заведения были уж очень сложносоставными. Воняло, короче. А у входа в кафе стояла компания из количества молодых людей и двух барышень. Все шумели матно. Туда не пошёл. Ещё знал про ресторан на станции Арзамас-II, но там вовсе обыкновенно. Ещё, гуляя, наблюдал суши-бар и шаверменную «Жареный декан». Но чего-то не восхотел.

Словом, гастрономического тура мне не было. И по музеям тура не было: Пасха ж. Кстати, музеи я долго не любил. Думал, будто они мешают подлинному восприятию новых городов. Переубедить меня смогла взрослая девушка Ирина. В некоторых музеях нам с ней удалось познакомиться с очень нетривиальными людьми-хранителями. Будет к слову — расскажу.

Но тут, в Арзамасе, всё музейное было закрыто. Музей Патриаршества, музей Горького, музей Гайдара. И на следующий день хотело быть закрытым. Пасха ж долгая у нас. Сфотографировал юного, шагающего впереди Гайдара с нашим Чёрным Знаменем. Он на Знамя и не глянул. Он впереди шагал. Наверное, в том возрасте, в каком он перед входом в музей изваян, Гайдар уже командовал полком. Нам много в школе про это старые тёти-завучи говорили. Мол, Гайдар в твои годы… А потом Солоухин писал, будто Гайдар в наши годы людей истреблял в Хакасии. Может, тётеньки правы, может, Солоухин. Может — никто из них. Нам, честно говоря, до этого дела нет.

Далее гулял, фиксируя и мысля разное. Кажется, в Арзамасе социальное расслоение хуже, нежели в среднем по больнице. В том же Реавиле на вечер забронированы все столики, а на столбах объявления вроде: «Выполню любую работу, в том числе — физически тяжёлую, за умеренное вознаграждение». И перед красивым собором человек на корточках сидит, несколько раскачиваясь. Собор белый-белый, небо над ним белое-белое и Ленин перед собором белый-пребелый тож. А человек в чёрном спортивном костюме раскачивается на корточках и хочет упасть.

На остановке четвёртого маршрута, где пегая собака краем глаза наблюдала рыжую кошку с намерением погонять ее, когда та неосторожно приблизится, наблюдал сцену из жизни вымирающей страты алкозавров. Даже поучаствовал чуть.

Подошёл сперва малорослый мужик, пьяный. Сел. Стал вертеть в руках фонарик и нести околесную:

— Вот… устал. Фонарик, вот. Меня Серёгой зовут. Чо им от меня надо? Мне вот от них ничо не надо. Вот. Устал.

Подошёл другой мужик, губастый и тоже пьяный. По сравнению с Серёгой здоровый, а по сравнению со мной — обычный. Отобрал у Серёги фонарик, отматькал Серёгу и говорит:

— Ты мне сотку торчишь, понял? Давай сотку.

Серёга отвечает:

— Серёга, ты чего? Да ладно, отдам тебе сотку.

Ну, и так далее. Я чего-то возмутился и говорю второму Серёге, губастому:

— Отдаст он тебе завтра сотку, я отвечаю.

— Как отвечаешь?

— Так отвечаю.

Губастый ушёл и фонарик унёс. А я первому Серёге говорю:

— Держи сотку. Завтра ему отдашь.

Тут этот Серёга приободрился, курить с меня спросил. А не получив курить, отправился приставать до серьёзного дядьки, стоявшего около остановки. Тоже на предмет закурить и довольно грубо. И сам на ногах ведь еле стоит.
Я плюнул и ушёл вон пешком. Под дождиком. Ибо терпеть не могу конфликты, а Серёга-первый явно на них нарывается. Так что Серёга-второй, может, и прав частично.

Ещё по старому кладбищу подле гостиницы гулял, а затем да: коктейлики.

 

IV. Полуостров

Утром быстро исцелился от ностальгии по ЛиАЗам. Сначала вообще хотел двинуться по старому ходу Сибирского тракта исключительно цивильным методом. Только на арзамасском автовокзале, спрятанном, кстати, от незнакомых глаз довольно эффективно, прямые рейсы в сторону Нижнего обещались быть после обеду, а транзитный автобус был полон. Не ждали меня в нём.

Поехал на окраину рейсовым. Сначала здорово было. Даже обивка в ЛиАЗе подрана надлежащим образом, сколько надо. И запах. Точно ещё где-то выпускают бензин марки А-72, заливают в бак, а трубу выводят прямиком в салон. Нет, раз в десять лет покататься — нормально. Пока ждали отбытия, некто исполнял колоколами собора мелодию группы ГО «Мы уйдём из зоопарка». Теперь Пасха же, многое возможно.

Перешёл через железнодорожный мост, стопить начал. Сегодняшний путь был довольно ясным. Его мне описал капитан Лебедевский в четвёртом томе всё той же волшебной книжки про военно-статистическое описание Империи:

«Из Арзамаса в с. Лысково и г. Макарьев идет мимо с. Перевоза, через с. Большое Мурашкино и не доходя нескольких верст до с. Лыскова выходит на большую дорогу».

Вот так. Стало быть, уже при Николае I эта дорога не считалась «большой». А когда-то да, считалась. Шла именно в Лысково. Знаете, почему? А потому что на другой стороне Волги от Лысково есть Макарьев. А там — Макарьевская ярмарка. И Сибирский тракт некогда шёл от Москвы именно на неё. Долго шёл, а затем перестал. Говорят, будто ярмарку в начале XIX века перенесли из Макарьева в Нижний из-за раскольников. Дескать, за Волгой у них всегда было гнездо, а через ярмарку они сильно влияли — идеями и деньгами. Вряд ли. То есть, старообрядцы всегда жили за рекой, это да. Но ярмарку убрали по иным причинам. Во-первых, она сгорела. А во-вторых, вот чего написал оппозиционер Радищев, возвращаясь из Сибири в 1796-м году:

«6-е июля

Из Нижнего выехали поутру в 9 часов. Переменили: в Доскине 25 вер., в Лешкове 21 вер., в Богородском 40 верст. От Нижнего дорога идет на Вязники, где ездят обозы. Едучи от Лешкова, видел в селе Ворсме стальные фабрики. Оно и Павлово, которое видно в стороне в 4-х верстах от дороги, принадлежат графу Шереметеву. Дорога гориста, места все распаханные, безлесные. Село Ворсма стоит над островом, на острову монастырь, коего положение прекрасно. Против его на берегу бывает ярмонка в 8-е число. До села Погостье через перемену 44 вер., оно разных господ. Тут пьяные ямщики не давали лошадей, но помог исправник. До Монакова 33 вер. ехали во всю ночь.

7-е

От Монакова до Мурома 31 вер., до Монакова еще дорога спускается с высоты, берег волжский и окинский составляющей. Почва глиниста. Спустясь, лес по местам с пашнею попеременно, и селения везде частые. Река Теша и наконец луг, где разливается Ока, которую переезжают под городом. Муром стоит на горе вдоль берега»

То есть, основная дорога от Нижнего ещё шла через Муром, но Вязники уже делались серьёзным фабричным центром. Вот сквозь них вскоре и устроили шоссе к Владимиру и далее — к Москве. А Нижний стал главным после Москвы на этой дороге. Ему и ярмарка досталась. Кстати, Сибирский тракт, нынешняя трасса М7, по совместительству ещё и оказалась на своём начальном участке длиннейшей улицей России. Вот правда: Шоссе Энтузиастов через 400 с небольшим километров переходит в Московское шоссе Нижнего Новгорода. Кто не верит, может перейти эту самую улицу у нас в Покрове, к примеру. От Москвы сто первый километр, а движение непрерывное. Ну, правда ж: везде такие улицы есть, а мы чем хуже? Сукхумвит в Таиланде тоже почти 500 километров и вдоль неё тоже все торгуют. Словом, мы длиннее Приморского шоссе. Это в Питере.

Под такие мысли начался мне День Маленького Фургончика. Так часто бывает: какую машину первой застопишь, такие тебе весь день и будут. Мне попался фургончик-мерседес. Недалеко, но докуда надо: до комплекса «102-й километр», где сходятся объездная вокруг Арзамаса и собственно дорога из города. Там опять был фургон, попроще. Частный предприниматель ехал в Нижний, а меня высадил у дивного указателя:

ВАД
ПЕРЕВОЗ

Жаль, портрета Харона не было рядом. Подле оптимистичного указателя сел в легковушку к ребятам, говорящим о политике. Первые были такие за эту поездку. Много ругались по матушке. Кажется, ни власть, ни либеральную оппозицию не жаловали. И Украину тож. Я прикинулся валенком, рассказывая лишь про особенности фармпроизводства в нынешней стране.

А вокруг точно специально начались дивные указатели: Крутой Майдан, Холостой Майдан, Полховский Майдан, Волчихинский Майдан, Винный Майдан, Тольский Майдан, Огнёв Майдан и село Малое Карачкино. Откуда столько креатива, сказать не могу. И во Владимире улица Майдан есть. Вольно им. Кстати, в селе Крутой Майдан — очень красивая церковь. Вернее, потенциально очень красивая. Сейчас колокольню уже отремонтировали, а сам храм ещё порушен. Но это ничего.

Дорога по качеству своему выглядела средне. Радовали распаханные поля вокруг. И зелёные от озимых поля тоже радовали. Раньше их меньше было. Попадались дивные пейзажи с сельскими кладбИщами. Тишина. На одно озеро гуси перелётные сели. Никогда их раньше не видел. Они ни на кого не похожи. Лебеди на лебедей похожи, а гуси — ни на кого.

От села Перевоз меня один за другим везли два УАЗика-буханки типа скорой помощи, но одна принадлежала лесничеству, а вторая — деду-дачнику. Он в свою дачу разное вез. Конечно, рассказал мне, что автостопа не бывает. Ну, ладно. Я со старшими не спорю. Но правда: две буханки подряд мне не встречались никогда! Да и вообще в них за все годы ездил раза четыре.

До городка Лысково зато мне перепала самая красивая машинка за день: ярко-красный Хюндай Гетц с блондинкой за рулём. Барышня — экономист и менеджер по организации концертов у разных альтернативных групп. Сейчас вот в Нижний Новгород ехала. Тоже движуху делать. Такие часто подбирают, не боятся. Везёт людям. Сидит внутри машины, похожей на божью коровку, планы себе планирует.

В Лысково я задумался. Дорога несёт, так надо ехать! В Макарьев и завтра успею, на обратном пути. Пока же двинулся к Воротынцу. Сибирский тракт шёл именно туда, но шёл иначе. Он тёк самым-самым берегом Волги, зимою переходя на её лёд. Рельеф там весьма неудобен, состоит тот рельеф из капризных гор. Бывают дети маленькие и капризные, а бывают горы маленькие и капризные. То вверх, то вниз. И регулярно норовят в реку съехать.

По Воротынцу гулять не случилося: в час дня идёт паром на Васильсурск, а следующий — только в шесть. Нельзя было тот паром упускать. Только купил чекушку, минералку и татарскую колбасу казы. Её делают из вяленой конины, отчего имеет та колбаса предивную нажористость. Ещё полбуханки хлеба купил и маленькую шоколадку. Шоколадка потом растаяла, остатки хлеба я скормил воробьям, а прочим весь день сыт был. И памятник обобщённому князю Воротынскому здесь тоже цвета хм… шоколадки. Своеобразное колористическое решение, да.

В ПАЗике до парома сидел рядом с пухлой дамой, потом ей сумки тащить помогал. Те сумки много пухлее дамы. Это ж осенью всё съестное из деревни повезут в город, а пока — наоборот. Она мне зато рассказывала про Васильсурск и вообще. Посёлок ныне пробавляется вторичным заселением. Это много в каких областях, в Нижегородской — вот тоже. Хотя он-то собственно к области так себе относится: вкруг Васильсурска маленький-маленький анклав этой самой области, а вокруг — Горномарийский район республики Марий Эл.

Васильсурск придумал Василий III, папа Ивана Грозного. Вот при Грозном и случился первый обвал, когда полгорода рухнуло. А последний крупный оползень был в 1979-м году. После этого городок от греха подальше перенесли на гору. Когда паром идёт через широкую, а по весне прямо-таки огромную здесь Суру, противоположный берег, издалека похожий на плоскую черепаху, начинает медленно обретать рельеф. Панцирь этой самой черепахи сбоку оброс вишней и яблонькой. Тут ведь были дома. Недавно совсем. Пухлая дама рассказывала: вот тут бабушка её жила, затем на гору тоже уехала. Теперь ищут старые фотокарточки, выкладывают ВКонтакт.

Вблизи берег на черепаху не похож. А похож на Чудо-Юдо Рыбу-Кита. Тропа на спинку кита крутая и длинная. Извилистая. Вокруг брошенные дома, падающие уже. А на горе дома неброшенные. Много старых одноэтажных и много новых разноэтажных. Машины разных регионов, большей частью — нижегородские и чувашские. Марийских отчего-то немного, хотя Мари Эл, повторю, тут рядом.

Музей, по случаю Пасхи также закрытый, расположен в домике избушечного типа облезло-голубого колеру. Только замок рыжий. Видел несколько указателей на базы отдыха и двух Лениных. Один, покрашенный, стоял в центре, близ Администрации, а второй укрылся в парке и зарос. Его не видно почти. И парк уже почти стал лесом.

Васильсурск он весь такой: мечта урбаниста-минималиста. Люди, кажется, самоорганизуются более или менее, выбирают главное. Вот общественный транспорт, получается, тут не главное. Его нет. И даже такси нет. Такси сюда по необходимости вызывают из Рябиновки. Или из Малиновки. Или даже из Микряково. Там везде уже Мари Эл. Мне так местный человек объяснил. Он же показал, где кафе. Небольшой такой домик, чуть крупнее фургончика. Тоже синего цвета. Но внутри происходило некое событие вроде поминок и всё было занято.

Довольствовался магазинчиком. Там продавщицей была настоящая марийка. Говорила она удивительным образом. Но вот чего в её речи собственно было удивительным, сразу и не понял. Наши, уральские, марийцы иначе говорят. А видом похожи.

Продавщица наладила идти меня в район Новая стройка. Там, говорит, красивое увидишь.

 

V. На горах. На маленьких горах

В районе Новая стройка никакой стройки, по счастью, нет. Есть, вернее, много небольших строек. Люди потихоньку обустраивают новое-старое жильё. Купленное или родительское. Можно идти и гадать, в каком доме куркуль живёт, а в каком — романтик. У куркуля всегда на дворе станет беспорядок. Вот правда, я проверял.

Безымянная улица заканчивается крутой лестницей. Около лестницы наблюдались два серьёзных человека. Лет примерно семи и четырёх. Старший выделывался, притворяясь, будто хочет катить на самокате по лесенке вниз. Там метров сто, думаю. Уши б, скорей всего, целыми доехали. Но он так для смеху делал, мелкого пугая. И мне ещё сообщил:

— Мы тебя на пароме видели. Ты пешком ушёл, а нас папа на опеле увёз.

Ну, да. Так оно и было. С верхней лестничной площадки уже красиво. Волга и церковь. Да-да, здесь к церкви надо спускаться. Но она всё равно на пригорушке. Спустился, уселся. Цаплями любуюсь, ноктюрны Джона Филдса слушаю. Казы ем. Выпиваю, минералкой запиваю. Так бы и сидел, честное слово. И панорамки фотографировал. Надо только камнем стать. Или вот металлической опорой лестницы. Тогда можно круглый век фотографировать здешние панорамки. Долее века не надо, а век — можно.

Церковь здесь во славу Казанской иконы Богородицы. Говорят, аж XVI-го века. Думаю, вполправды: изначально построили тогда, но затем многажды переменили. Но про это я недолго думал, я про всё долго думал. Здесь место такое. Даже землечерпалка на середине Волги казалась прекрасной. Честное слово: поселился б в этом городишке, но вдруг здоровье прихватит, а до Нижнего — паром три-четыре раза в день. Осенью же и весной даже парома нет. Чего делать? Но, опять-таки, красота. Определённо, надо камнем стать. Или железякой. Они почти не болеют. С третьей стороны, мало ли таких мест видел по России? Да, немного. Но штук пятьдесят наберётся. А пятьдесят старостей человеку прожить нельзя.

Насчёт дальнейшего пути мне были тихие сомнения. Общественно транспорта, повторю, здесь нет, как класса. Есть в Горномарийском районе, но дотуда — 10 км. Так-то не крюк, я и пошёл. Только на карте не написано, что эти 10 км — по горам! В горку, под горку; в горку под горку. На третьей горе я и выдохся. Хотя вокруг опять красиво и даже берёзы Старого Сибирского тракта есть. Правда, пеньки берёзьи уже в основном: их всё-таки 230 лет назад сажали. В моём детстве на старой дороге от Кунгура к Свердловску таких берёз ещё много было, а теперь мало стало.

Новые берёзы тоже есть, они объединены часто в священные марийские рощи. Таких рощ только возле Васильсурска три. Я православный, чужим дУхам не поклоняюсь, но всё ж по их земле иду, дак уважить чуть надо. Заходил в рощи, наливал по 50 граммов или менее. Кусок казы оставлял.

Кстати, около Казанской церкви растёт красивая сосна. Тоже священная, говорят. Тут много, где так: роща, а рядом — поклонный крест. Занятно. Решил об этом непременно подумать. Вот постою тут, около деревни Хмелёвки, словлю попутку — и подумаю.

Надел чистую рубашку, улыбаюсь, машинку жду. Три мимо проехали где-то минут за двадцать, а четвёртая остановилась. Парень был из Чебоксар, к тёще ездил. Управлял он Рено Логаном и, кстати, меня почти убедил: неплохая машина. В Горномарийском районе есть несколько участков совсем никакой дороги, а парнишка гнал вполне серьёзным образом. Теперь задумаюсь о Логане. Меня просто на старой работе зам сильно отговаривал: они зимой гниют, говорил. Ну, так антикором надо обрабатывать. Вот чуть разбогатею — и непременно.

Около Елас подобрали ещё попутчика: мужик, мариец, из-под Козьмодемьянска ездил в гости к куму, поддали чуть. Ой, как он мило говорил! Я сам смешно говорю, так люблю тех, кто тоже смешно говорит. Понял, в чём особенность речи тутошних марийцев. Они ударение ставят правильно, а потом последний гласный в слове растягивают. У них язык такой, видать, и они на наш эту особенность переносят. Кстати, их речь вообще непонятна. Я по-удмуртски в принципе, с большой натяжкой могу разобрать тему разговора, а тут — ни бельмеса. Очень похоже на эстонскую речь с уральским акцентом.

Мужик, назвавшийся Юрой, нас тоже поздравил с Пасхой. И в этот день меня ещё многие поздравили. Хотя марийцев считают чуть не последним языческим народом Центральной России. Точно не скажу — слишком мало тут пробыл ещё, но, кажется, тему язычества больше развивает местная интеллигенция. Население же — православные. На Урале чуть иначе, там обряды служат сохранению марийской нации.

Хотя гуляет по Сети такой вот фрагмент якобы за авторством прекрасного сценариста Марины Разбежкиной:

«Известный музыкант купил дом в марийской деревне.

Летним утром он шел по улице и думал, что Бах был бы вполне уместен в этих лесах, что он «к лицу» и этой чаще, и этой березе, и этому смешному пацану, выглядывающему из окна.

Было жарко, по лицу музыканта тек пот, мешая до конца погрузиться в высокие переживания. Вдруг из дома выскочил мальчишка и протянул музыканту большое красивое полотенце. Музыкант подумал о том, что воспитание традиционных ценностей — одно из самых больших достижений любого народа и жаль, что все это уходит в прошлое. Он с благодарностью стер пот с лица.

А вот что происходило в той параллельной жизни, которая никогда не слышала Баха.
Вечером на березе повесился местный пьяница Сергей. Его сняли с дерева и передали полотенце, на котором он висел, шустрому племяннику покойника. По старому обычаю, который несомненно был частью традиционных ценностей этого древнего народа, полотенце висельника надо всучить первому попавшемуся прохожему, чтобы отвести смерть от дома.

Вот так они и встретились: полотенце и музыкант. В точке невозврата».

Бах здесь к лицу, подтверждаю. А прочее — ну, чего в жизни не бывает?

Вышли мы с Юрой около памятника Акпарсу. Был такой князь. Ивану Грозному сильно насчёт Казани помог и на гуслях играл хорошо. Стоит, длань воздев, гусли наготове. А у ног князя поворот в Чебоксары. Нам туда пока не надо.

Нам автобус пригородный надо. Он, кстати, быстро пришёл. Юра меня всё хотел с водителем познакомить и бесплатно везти. Будто 20 рублей это небесплатно? Хотя висит на кабине шофёра нехорошее объявление. Такое же нехорошее было в автобусе от Воротынца к Лысой горе. Мол, отменяется с этого года бесплатный проезд для сельских школьников. Оторопь же. От сталинских времён, когда появился первый регулярный колёсный транспорт, был приказ: в сельской местности школьников подбирать и не чудесить. В смысле, денег не брать. А теперь — вот. Федерального закону, предусматривающего такую дурь, я не обнаружил. Но Михаил Тарковский в повести «Тойота-креста» написал о сходном в Забайкальских краях. Дурные инициативы они ж границ не ведают.

 

VI. Козьмодемьянск и музыканты

Пригородный автобус до автовокзала шёл, а от автовокзала к реке я пешком шёл. На автовокзале видел славную надпись:

ПАША ЖАП
(ПÄШÄ ЖЕП)

Означает всего-то расписание автобусов на марийском и горно-марийском языках, а на вид красиво. Такую надпись можно Паше Тимофееву на День рождения дарить — чтоб не гордился, но знал: тут его жабою считают и ещё кое-кем.

Прогулялся через весь город поперёк. Ну, почти. Это и хорошо, много увидел. Основная часть города (в просторечии и для краткости именуемого Кузьмой) новая, при всяких заводах. Бассейн неплохой наблюдал, спорткомплекс. Присутствие разных кафе. А сам старый Козьмодемьянск, где происходило, например, действие эпизода про Васюки из книжки «12 стульев» — это несколько улиц вдоль реки и церкви на горе. Про книжку стул стоит и музей есть. Стул открыт, музей закрыт. Не везло мне в ту поездку с музеями. А с красотами — везло.

Но до красот оставалось ещё далеко. У меня закончилась палка колбасы и чекушка водки. От этого ноги сразу устали. Надлежало подкрепиться. На пути встретился маленький, но очень универсальный магазин. Там мальчик с девочкой покупали средство от комаров. Девочка инструкцию вслух читала:

— «Распылить на одежду и открытые участки тела с расстояния 20-25 сантиметров». Серёж, 20-25 сантиметров это сколько?

— Ну, это примерно как у меня…

Скромный такой парнишка.

Я средства от комаров не захотел, я коньяку захотел. Хотя слово «коньяк» в наших палестинах не самое уместное. Нина ещё маленькой была, лет восьми, когда сказала разок:

— Папа, ну ты опять себе купил эту коричневую водку!

— Нина, это коньяк!

— Нет, папа. Коньяк делают во Франции, он дорого стоит и вкусно пахнет, а то, что пьёшь ты, это коричневая водка.

И ладно. Оглядев витрины, вправду не стал покупать. Ну, их.

Набережная в Козьмодемьянске хорошая, для маленького города — очень хорошая, на майском закате — просто замечательная. Паром загружается неторопливо. Нет, описывать волжский закат я не возьмусь, больно уж конкуренция серьёзная. Да и не совсем он волжский. Тут, в Козьмодемьянске, заканчивается полуостров, начавшийся в Васильсурске. Напомню: там с правого берега Волги в неё впадает Сура, а здесь, с берега левого — Ветлуга. Значимые мне реки. А между ними этот самый полуостров горных мари. Горбом полуостров выгнут к заволжским лесам. Паром на том берегу точно в ёлки причаливает.

Вдоль набережной стоит много людей, пиво тянут. Молодые, красивые. Мне сначала было неясно и чуть диковато: вот парни стаканы установили, пива налили. Кстати, горнизмом не занимаются, из посуды кушают. Но стоят и матерятся. А я сам не курю и не выражаюсь, так оттого мат воспринимаю, как агрессию. Потом привык уже. Может, это оттого, что они всё ж нерусские в большинстве и для них мат иначе звучит. А может дело в том, что город призаводской, в таких часто матькаются. К примеру, идут девочка с мальчиком, обнявшись, а девочка ему матерно воркует. Ладно, у всякого города свой обычай.

Дальше ещё веселей было. Подъезжает ППС. Я думаю, сейчас менты винтить начнут за распитие. А они из машины вылазят и сами закат смотрят. Дышат и не выражаются, кстати. Пить людям не мешают. Вот бы городу Саратову у города Козьмодемьянска поучиться. А то в Саратове полицейские вовсе злы стали, хуже малярийных комаров.

Часик, наверное, вдоль набережной гулял. И по близлежащим улочкам тож. Чем положено любоваться — любовался. Часовенкой, деланной при Иване Грозном, к примеру. И общим строением исходного города, уступами сходящего к реке. А налюбовавшись, задумался: не поехать ли обратно? Сесть на автобус, добраться в Лысково, там ночевать в придорожной гостинице, а утром почтить своим присутствием Макарьев с монастырём и бывшей ярмаркой? Но обломался: ушёл последний автобус до Нижнего. К автостопу желания не было уже. Хватит на сегодня.

Про закончившиеся автобусы мне, кстати, сказали в довольно безымянной забегаловке. Там же и в гостиницу наладили. В забегаловке той сидело двое парней с пивом, а мадам за стойкой стояла. Отошла пирожок для меня разогреть и водки налить. В это время телевизор стал показывать сюжет про годовщину событий в Одессе. Второе ж мая было. Тётушка с пирожком возвращается, видит пожар на экране, спрашивает встревоженно с тамошним, напомню, дивным выговором:

— Ой, что происходиииит?

— Украинаааа…

Угу. И не добавишь.

Номер в гостинице оказался с Арзамасским несопоставим, а цена — вполне. Бывает. И то сказать: здание старое, полупустое. Содержать его дорого. Конечно, гостю до проблем хозяев дела нет, однако, есть. Это называется умным словом «менталитет». Хотя протекающий кран, ледяная метлахская плитка в душевой и щели меж досками пола унылы, это да.

При гостинице существует ресторан «Горный». Он работает до десяти вечера или до последнего клиента. Но есть нюанс — когда в крупных городах написано: «До десяти или до последнего клиента», это значит, до десяти ресторан открыт точно, а потом разное может быть. В маленьких же городах надпись означает совсем иное: клиентов нет, так и мы уходим. Бар работал, но я-то есть хотел! Выпить и подешевле можно. Спросил, где чего ближайшее приличное. Сказали, Фудзияма далеко (это я и сам знаю, географию Японии учил), а близко — Калипсо и Мясная лавка. В Калипсо разразился юбилей, а в Мясной лавке ничего не происходило. Это кафе при мясном же павильоне, что, конечно, хорошо.

В кафе этом расположено три ряда по четыре столика. В правом ряду был занят один столик, в левом тоже, а центральный ряд оказался весь свободен. Сел на центровое место, огляделся, познакомился. Слева располагались Толик по прозвищу Ефим, Катя без прозвища и Женя по прозвищу Гурьян. И ещё мелкая дочка Кати и Жени.

Толик, оказавшийся музыкантом, всё хотел гитару. Звонил даже кому-то, добродушно угрожая. Потом они свалили, оставив недоеденное, но недопитое забрав. Милые ребята, мы с ними за Пасху выпивали, их город нахваливали. И закаты отдельно.

А справа парочка осталась. Они скромно кушали: банка Жигулёвского, бутылка Жигулёвского и чипсы. Мальчик у девочки стеснительно выспрашивал, зачем она с таким-то встречалась и встречалась ли она с таким-то ещё. Девочка отвечала уклончиво и перебирала свои длинные тёмные волосы. Потом те волосы совсем уже крутила. Короче, парочка пребывала в самой ранней стадии протоотношений. Но общались тоже с матом, хоть и негромко. Потом также ушли. Удачи им. Думаю, шансы у парня есть.

Бармен, она же официантка, она же Эльмира, спросила, буду ли я ещё чего-то. Я говорю:

— Как вы думаете, я ещё водочки хочу, или хватит уже?

Она честная оказалась:

— Наверное, хватит. Вы пришли, так хорошо выглядели, а сейчас пьяный немножко стали.

Знаю за собой эту особенность: сто граммов — и выгляжу на 10 лет старше. Потом проходит, однако не совсем.

Расплатился, взял чек. Не от жадности чек взял, а наоборот: там сумма была совершенно мизерной. Вот просто: накормили и ещё доплатили! Правда, лангет был явно разогретым, но за такие деньги… Рублей триста, кажется, с водочкой.

Иду в гостиницу предовольный, вокруг тополя пахнут. Они за неделю до того в Саратове пахли, неделю спустя в нашем Покрове, а в те выходные — именно в Арзамасе и Кузьме пахли. Заблудился немножко, дорогу спросил. Ещё раз заблудился, ещё спросил.

Вымылся, выспался, встал в семь утра, собираюсь. Рюкзак лежит около кровати навроде осьминога. Будто тот осьминог шесть лапок поджал, а две вытянул. Это лямки так спросонья выглядят. Оп! Карты зарплатной нет. А на ней — деньги, естественно. Даже и много. В кармане тоже денежки есть, только не так много. Стал ругать себя дебилом: зачем с собою карту-то поволок? И главное, помню: чек складывал в карман рубашки, где карта. Мять его не хотел.

Ещё раз всё перекладываю, под кровать смотрю, туда смотрю, сюда смотрю — нет карты. С ужасом включаю телефон, но там всё хорошо. То есть, деньги с карты не пропали. Иду к горничной. Так и так говорю. Лох к вам приехал. Ищем вместе — глухо. Оставив ей свой номер, иду в Сбер. А там объявление: до 3-го мая Сбербанк на территории республики Марий Эл не работает!

Иду в Мясную лавку, она с девяти утра работает. До этого времени, значит, грустный сижу во дворе болтая ногами и тщетно выражая собою беззаботность. Листья зелёные лезут, грусть навевая. Противные такие, вроде лысых гусениц. Вчера те же листья славными были, а сегодня — вот.

С Эльмирой всё перекапываем — пустота. Сажусь с горя похмеляться и думать планы. Тут музыкант Толя заходит. Трясётся весь. Он вчера гитару нашёл, там поиграл, тут поиграл, в общаге заночевал. Пил, конечно. Даже чуть подрался, только без следов. Тоже похмеляться начал и Евгению звонить. Евгений с Наташей быстро приехали, Наташа, правда, не такая была добродушная, как вчера. Ну, это и понятно: одно дело — муж на Пасху выпил, другое — с утра по новой начал, в дивной компании. Но Женя ей дал 500 рублей, в магазин отпустил и жизнь наладилась. Толик чего-то пел нам акапелла. Вроде, занятные песни с хохмами и подколками. Он недавно у какого-то из составов группы «Голубые береты» на разогреве играл, и часть добрых подколок была посвящена творчеству и имиджу этой группы. Нормальный, короче, такой музыкант, вовремя не ставший известным хотя бы в нишевом масштабе и не обретший собственной студии. Бывает. Даже преобладают такие случаи.

Толик принёс графин водки в поллитра, три салата, мяса какого-то. Давай, говорит, думать, где ты карту мог просрать. Стали думать. Водку всю удумали, закуску тоже, а времени ещё одиннадцати не было. Ладно, говорю. Я поехал, мне пора. Женя уже кривой стал, тем более. А Толик говорит:

— Погоди. Мы с Наташей тебя на трассу отвезём. Только ты это… ну, в общем, у меня денег нет…

Согласитесь, замечательный акт дружбы: отправить на трассу человека, потерявшего карту, уговорив его предварительно оплатить нетрезвый завтрак? Но я не обиделся. Во-первых, ещё раз скажу: там очень дёшево! За всё счастье я отдал 800 рублей. У меня ещё 1300 осталось. Во-вторых, какой спрос с музыкантов? Розанов Василий писал дело: «И все на Руси «музыканят» и, кроме «музыки», ничем в сущности и не занимаются. Т. е. все занимаются вещами сладкими, личными, душевными». Сергей Шнуров ещё лапидарнее был: «Заводы, мать, стоят, одни гитаристы в стране». Да, где-то так всё.

Машину словил быстро, рассказал водиле про свою беду, он поржал. Ещё попутчика подобрали. Он тоже поржал. Уже Москакасы проехали, и тут мне звонок:

— Здравствуйте. Я вашу карту нашла.

Рубашку я вчера на пол кидал, лениво. Карта и выскользнула. А выскользнув, уползла за плинтус. Очень дотошная горничная оказалась, солнышко просто.

«Что тут было, братцы, радость смех и танцы». Я коньяк горничной поставил, сувениров с книжками накупил, пошёл-таки в ресторан Горный. Там хорошо и снова недорого. Присутствуют блюда марийской кухни. Хотя довольно странные блюда. Я средненько в их кухне разбираюсь. Знаю только подкогόльо (это типа варенников), толстые блины коман мелна и круглую колбасу. Так вот: этих блюд тут не было. Зато познакомился с официанткой Алиной. Она меня всё спрашивала, отчего я не ем, а только пью. От радости, милая!

Ходил в музей под открытым небом. Он хороший, но маленький. Так ведь и сам город Козьмодемьянск невелик.

Ещё погуляв, на автобусе доехал в Москакасы. И всё. Там уже трасса М7. Она же — Сибирский тракт. Это, считай, дома. Около села Лесные Хачики меня подобрал водитель-армянин. Тут в названии Хачики ударение на последний слог, а всё равно смешно получилось. Думал, до места свезёт, но после Нижнего Новгорода его срубило: он по работе ездил в Казань: дороги строит.

Но я и тут недолго ждал. Опять случился фургончик. Теперь уж точно до места. За рулём сидел болгарин из Приднестровья. И при этом — непьющий! Молодой и непьющий. И болгарин. Через свою непьющесть дом в Нижнем Новгороде построил, сейчас газ проводит.

Так и доехали. В пять утра был дома. Стало быть, поездка взяла ровно трое суток, час в час. Жаль, в Макарьеве не побывал и в Нижнем на сей раз тоже. Но это поправимо. Зато карту нашёл. Без денег мне б грустней жилось.

 

Примечание

[1] Курсив его, Слепцова

 

33. Из семьи служащих

В самом деле, человек с книгой в руках смотрится убедительнее, чем человек без книги. Так, по крайней мере, мне казалось в возрасте шести лет.

(А. Аствацатуров. «Осень в карманах»)

Бабушку поправлял иногда, например когда она «надысь» говорила или «надьто», а дед сам всё знает. (Глава 3. Виктор Гюго дело сказал).

 Один альбом спрятан в обложку из сизого бархата, а другой — кожаный, коричневый. Может, из чего-то искусственного, но вряд ли. Раньше фотоальбомы покупали редко и надолго. В альбомах тех бабушкиных фотографий немного, а дедовых — много. Бабушка Нюра даже и с роднёй фотографироваться не любила. Дед же непременно документировал своё пребывание в санаториях. Его, когда возраст пришёл, часто туда отправляли. Он в больнице всё-таки работал.

Костюм тёмный, но лёгкий, в малоприметную полоску. Очки в разных оправах. Теперь я понимаю: оправы были недорогими совсем, но кто ж разглядит на чёрно-белых снимках? Тем более — групповых по преимуществу. Причёска непременно аккуратна, но чаще — шляпа. И книжка в руке всегда, исключения редки. Профессор. Возвращаясь, дед часто хвастался:

— Меня, говорил, опять за профессора приняли.

Не бабушке, понятно, хвастался, а когда гости-родственники пельмени уже доедят, уговорят половину бражки, а к подкидному ещё не приступят. С профессорством, однако, у дедушки было так себе.

Родился в деревне Бырма в 1903-м году. Точнее — в деревне Бырма Русская, отделённой от деревни Бырма Татарская исключительно символическим образом. Окончил церковно-приходскую школу, участия в эпизодах Гражданской войны избежал. Там вся родня избежала — повезло. Далее не учился, так папа Александр сказал. Вообще, патриархально жили. Сестрица Ефросинья, правда, выделялась на фоне большой семьи. По нашим временам она была вроде панкушки — могла, сделав жёлтые зубы из мелкой картошки и завернувшись в простыню, выйти к дороге, ужасая проезжих. То самое: «тишина, и мёртвые с косами». И всяко ещё зажигала. Родственники, носители традиционного воспитания, её художеств не принимали, выстроили избушку на окраине, отселили. Свататься тоже никто не рвался. Так эта линия и пропала, хотя Ефросинья осталась в Бырме единственной из наших.

А сначала всё по плану шло. Помещика не было сроду, истинных кулаков-грабителей разорили ещё в семнадцатом году, и дальше стали богатеть, кто мог. Прадед Александр вот мог. Меленка была уже, разная сельскохозяйственная машина, ещё кое-чего. Цена, правда, за локальный успех была приличной. Дед Федя на двадцать восьмом годике земного существования оставался неженатым. Это по нынешним временам обычно, а по тогдашним — необычно. Тем более, для сына уважаемого крестьянина. Ситуацию хотели исправить по возвращении с осенней ярмарки из города Кунгура. Невест — хоть завыбирайся, конечно.

Едут, такие, на телегах, довольные. Товар продали, деньги взяли, милицейским и уголовным не попались — красота. Въезжают в деревню, а там горушка такая, невеликая. Малинник ещё рядом, но уже пустой за осенью. А шиповник ещё вполне красненький. Тут навстречу баба в тёткиной кофте. Пьяная, конечно:

— М-мы тово… раскулачить вас решили.

Прадед молча, но быстро повернул лошадок. Их потом на станции продали.

В такой манере раскулачивания для потерпевших есть свои добрые стороны. Насколько целесообразно говорить о плюсах людям, подвергнувшимся грабежу. Официального «слушали-постановили» не было, поражения в правах не наступило. Опять-таки, не выслали, деньги предварительно отняв. С другой стороны, наследники лишены прав на имущество — сами ж уехали. Опять же сказать — куда нам это имущество? В доме прадеда, кажется, почта затем была.

Двинули поездами и разным на Дальний Восток, потихоньку распределяясь в пути. Нет, живы остались все, но расселились вдолгую. Ещё была некая мутная история с патрулём в железнодорожном составе, отчего немолодому прадеду случилось прыгать на ходу. Он ударился спиной и через год умер. Вряд ли, конечно, от удара. От краха жизни, думаю. Патрулю-то чего могло быть надо? Официально — не лишенцы, до введения паспортов ещё два года. Но всякое бывает, да. Тем более — в дивное время.

Далее было всякое. Дед устроился в Комсомольске-на-Амуре куда-то завхозом, получил десять лет. Реабилитации тоже не подлежит, поскольку статья хозяйственная, а не политическая. Отсидел много, в Китае воевал. В Харбине встретил брата Павла. Они с ним через годик и купили тот самый пятистенок в Кунгуре. А затем да: устроился дед в помянутую кунгурскую больницу, вновь завхозом, родню подкармливал, через время в санатории ездить стал. Выписывал газету Советская Россия с лотереями. Иногда выигрывал по рублю и раз — стиральную машину. Дед Паша шил чего-то на дому. Выпив, Брежнева ругал. Сталина, конечно, тоже, но Сталин к тому времени давно неживой был, а Брежнев — живой. Поэтому когда дед Паша напивался, нас с Лёшкой из комнаты уводили. Странно, да? Деда Федя сидел в тюрьме, но никого не ругал, дед Паша не сидел, а ругал.

Словом, событий и размышлений хватит на роман. Только враньё будет: ничего мы про ту жизнь уже не знаем.

Вот примерно такая у нас профессорская династия.

Удивительно другое: при всех делах серебряные рубли чеканки 1924-1931 гг. семья истратила уже в восьмидесятые. Бывает.

И да: привези моя родня, тогда, в 1929-м году, под сеном на телегах два или три пулемёта, дак общую историю страны это б не перевернуло. Тут иллюзий нет. Такое, вроде, называют «объективными законами истории».

 

34. Далеко, но не очень

При Слепцове МКАДа не было, а храм был. И Тракт пролегал ровнёхонько у него (Глава 30. Разночинство).

Эту главку я решил написать модным образом. Набрать её на смартфоне. А ради духоподъёмности и высот, текст сочинять в месте тихом, историческом. Кладбище подле упомянутой в исходной фразе этой главы церкви Рождества Иоанна Предтечи — самое то.

В целом с главкой получилось, однако не совсем. Пришлось чуть позже жизнерадостно сверить пару цитат. И с высотами духа вышло не очень — мошкара заела. Она ж всегда кишит на погостах. Может, правы были наши и китайские предки, связывая насекомый мир с миром загробным. А скорей всего, дело обстоит проще: кладбище ж тут старое, зарослями похожее на голову бомжа. Вот кусачие летающие и плодятся, размножаясь.

Могилки здесь чуть не одна на другой. Есть вовсе старые, есть наоборот. Кладбище, наверно, самое маленькое в Москве, но родственные захоронения ещё производят. Пышных эпитафий мало. Есть совсем лапидарные. Вот эта, скажем, на железном кресте: «Спинские. Афанасий, Анна». Ни даты, ничего. Люблю такое. Хотя и многословные надписи люблю. Кладбища вообще прекрасны. В надземной своей части, конечно.

Тут вдоль оградки и тёк Сибирский тракт. Вернее, оградку поставили на его краю. Церковь же в нынешнем виде молодая, её построили в 1800-м году. Тогда же организовали кладбище. Храму, кстати, везло: его французы не сожгли и большевики не закрыли. От французов церковь упас князь Голицын, захвативший тут пленных, а от большевиков — Господь, наверное. Или не знаю. Правда, святой источник здесь всё же угробили. Может, и не специально даже. Тут вокруг — сплошные девятиэтажки. Их разом строили в начале и середине шестидесятых, когда хрущёвки сделались уже немодными. Поэтому в районе нет даже волшебных хрущёвских дворов с липами и тополями. Тополя, липы и дворы сами по себе есть, а волшебства нет. Бывает. Хотя при литераторе Слепцове Ивановское тоже, кажется, было местом не очень весёлым и архитектурно изысканным слабо.

Опять представил этих арестантов. Или рекрутов. Или обычных переселенцев. Или даже просто крестьянина, сходившего на заработки, а деньги употребившего в кабак. Идут, такие, гуси серые. Прошли уже много, идти далеко, и неожиданно им сияет благолепная церковь. Батюшка солидный рядом. Интересно: перекреститься захочет человек или сматькаться?

Кстати, «идти далеко» это сколько? В краеведческой литературе долго гуляла сказка, будто первым остановочным пунктом на каторжной дороге был дом возле усадьбы Горенки. Это нынешняя Балашиха, прямо на берегу грязной речки, тоже называемой Горенкой. В том доме музей был, а снаружи — мемориальная доска. Лет десять назад краеведы сделали открытие: не было тут тюрьмы, а была почтовая станция. Доску оставили, но внутри теперь не музей. Внутри теперь шиномонтаж.

Теперь о пути арестантов пишут иное. Дескать, их от Рогожской заставы гнали до Богородска, нынешнего Ногинска. Тут можно привести очень много возражений. Например, три.

Прежде всего, столько не пройти. Арестантов, пускай, не жалко, но солдаты не выдержат. И лошади с телегами тоже. Напомним: каторжные шли в кандалах или прикованные к общей железяке, а полное обмундирование вооружённого пехотинца весило сильно больше пуда.

Кроме того, святой доктор Гааз (мы о нём в сей книге ещё премного скажем), испытывая кандалы облегчённой конструкции, размерил себе путь именно до Балашихи. Топтал его поперёк своей комнаты, имитируя. Он честным был, хоть и немножко смешным.

Главное: открываем всю ту же любимую нами книгу «Военно-статистическое обозрение Российской Империи». На сей раз — том шестой, часть первую. Составитель — капитан Генштаба Свечин Владимир Константинович. Читаем о главном шоссе Московской губернии:

«По Владимирскому шоссе. Этапная команда помещена в г.г. Богородске, а для ночлегов избраны дер. Новая и Никулина».

Новая деревня была именно в Балашихе. Правда, на дальнем от Москвы её краешке. Арестантам это ещё две версты пешком, а на машинке — минута, когда без пробок и полицейских камер наблюдения. Здесь тоже шиномонтаж и в километре позади него — старое кладбище. У нас вообще много шиномонтажей. Особенно вдоль федеральных трасс. Кладбища — те чуть поодаль обычно. Ночлежного здания нет, следов от него нет, однако, стояло оно ровно здесь, впереди кладбища.

Словом, этапный путь составлял вёрст тридцать на первый случай. Вообще, не мало. Этап-то собирали порою к обеду. Далее вот этот марш-бросок, короткий сон в общей куче и снова топать. Именно до Богородска. Там сутки отдыха. И так далее. Около полугода, кто доживёт[1].

Хотя уточним: это ведь теперь Шоссе Энтузиастов кажется более или менее прямым. Его таким даже не коммунисты сделали, а государь Николай I. Старый же Сибирский тракт петлял. Даже в пределах Москвы. Вот тут, где церковь, он пересекал несуществовавшую МКАД правее от Горьковки, метрах в пятистах. А чуть раньше, в Измайловском парке, располагался несколько левей от нынешней трассы[2]. Буквально в нескольких десятках шагов от центральной аллеи, сразу за автозаправкой, стадионом и гаражами.

Там, в Измайловском, остался самый древний нетронутый участок старой дороги. Рассказал о нём краевед и отличный писатель Михаил Коробко. Конечно, я, приревновав, отправился его слова проверять. Только ни единого косяка не обнаружил. С подлинным верно. Поэтому лучше я цитату из Коробко приведу. Так правильней и ленивее:

«На трассе самой Владимирки и стоит ближайшая к парку часть гаражей. За гаражами идут заборы различных спортивных сооружений, подчас также выезжающие на трассу Владимирки. В некоторых местах прямо на ней стоят небольшие одноэтажные неказистые домики. Глухие части заборов расписаны самодеятельными художниками. Судя по тому, что линия заборов далеко не прямая и перманентно затрагивают трассу дороги, есть сильное подозрение, что части территории ее хозяева заняли самозахватом. Наконец, попадается вбитый в землю железнодорожный рельс. Это очень точный указатель трассы дороги! Некогда к рельсу был привязан деревянный столб. Такие столбы, соединявшие провода, стояли вдоль Владимирки. Это еще и показатель того, что Владимирка, как дорога функционировала в советское время очень долго, хотя, по-прежнему, имела второстепенное значение.

Наконец стадион и спортивные площадки, расположенные рядом с ним, заканчиваются и Владимирка показывается целиком. Здесь она не стиснута постройками и от самой дороги до поворота трамвайной линии, идущей вдоль Шоссе энтузиастов залесенное пространство. Оказывается Владимирка это совсем не ухабы и буераки, как кажется поначалу, а большая ровная широкая дорога. Слева и справа от Владимирки по две глубокие дренажные канавы, обеспечивающие сток воды. Они «работают» даже сейчас, поэтому территория дороги относительно сухая. В канавах бодро плещутся утки, вернувшиеся из теплых краев, для них это вполне водоемы!

В этой части Владимирка обсажена лиственницами, что является редкостью для Москвы. Большие лиственничные аллеи у нас были только в усадьбе Узкое и в Петровско-Разумовском.

Щебня не видно, т.к. трасса сильно поросла травой. <…>

От перекрестка видно, что дальше траектория Владимировки, частично заросла самосевом, который никто не убирал. Через некоторое время она доходит до шоссе Энтузиастов. На его другой стороне остатки Владимирки прослеживаются в Гирееве (Терлецком лесопарке) и доходят до Ивановского».

Поразительно, однако мудрые Яндекс. Карты строят кратчайший маршрут от Рогожки досюда именно через Измайловский парк! Может, у купцов-старообрядцев тоже были навигаторы? А от инженеров и царя они те навигаторы жилили: вдруг отберут? Но так или этак — доходит сюда остаток Сибирского тракта. Близ него я и сижу, набирая в телефоне разные значки. Оставляю место для цитат, перечитываю. Пальцы толстые, мысли путаются. Час уже набираю. И комары совсем рехнулись. Пойду в кафе. Его тут неподалёку держит знакомый азербайджанец. По виду так себе кафе, но кормят неплохо. Приятелей — так и вовсе хорошо.

 

Примечения

[1] Некоторых декабристов везли из Петербурга до Нерчинска всего 37 дней. Но очень спешили: ночлег в избах дозволяли лишь через две ночи на третью. А так — на ходу спали, в повозках.
[2] Левей-правей определяем по ходу движения из столицы прочь.

Продолжение: читать