Подписаться на Telegram #буквенного сока
Михаил Квадратов // Флориан Иллиес. «Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время». Издательство «Ад Маргинем», 2024
Часть 1. Заметки о книге
В издательстве «Ад Маргинем» вышло несколько переводов книг Флориана Иллиеса, одного из лучших современных немецких эссеистов. Книга «Магия тишины» приурочена к 250-летию художника Каспара Давида Фридриха, классика эпохи романтизма. «Он сейчас рисует воздух, — говорит его жена гостю, позвонившему в дверь, — сейчас ему нельзя мешать, знаете, рисование неба для него — как богослужение». Фридрих любил тишину и выходил из дома для прогулок только в сумерках. Люди на его картинах — созерцатели величия природы — изображены практически всегда стоящими спиной. Человек мал, как на его знаменитой картине «Монах у моря», где небо занимает практически все пространство холста, еще небольшая часть — море. Рисовал скалы, небо, море — вечное. Рисовал кладбища и руины — то, что остается после человека. Но, конечно, лучше картины смотреть, пусть даже в репродукциях, чем читать описания, хоть и тонкие и остроумные. Каспар Давид Фридрих был признан при жизни, но и при жизни позабыт. Умер в 1840 году. Окончательно преданный забвению. Одним из основоположников романтизма признан уже в 20 веке. Формы искусства менялись. Художник опередил время, оно его догнало. Фридрих боготворил Гете, искал случая преподнести ему картины. Потом один из подаренных холстов оказался искалечен — тут уж фантазия подскажет, что с ним делал великий старец — крушил тростью или швырял оземь. Так символически столкнулись нарождающийся романтизм и уходящий классицизм. Через много лет художник стал нужен многим, среди прочих его не забыло и государство. «Ни для кого происхождение Каспара Давида Фридриха с северных морей не было так важно, как для национал-социалистов. Они хотят сделать из него посконного германца и поставить на носу своего безумного корабля, плывущего по морю истории». В пропагандистской солдатской книжке написано, что художник был «высоким, крепкого телосложения», «светловолосым, с бойцовским характером». Его друг Василий Жуковский отмечает: «Грустная развалина. Он плакал как дитя». Правда, это уже перед самым концом. А в 1922 году вышел фильм «Носферату, симфония ужаса», визуальный ряд которого основательно снят с картин Фридриха. Однако авторы ленты источники вдохновения особо не афишировали, они первоначально даже не указали, что это экранизация романа Брэма Стокера. А Самуэль Беккет рассказал, что посещение в 1937 году зала с картинами Фридриха послужило первым импульсом для написания пьесы «В ожидании Годо» (зал с картинами погиб при бомбежке Дрездена в 1945). Вообще, большая часть его творений сгорела или просто пропала. Хотя иногда картины и воскресали чудесным образом. Зато у нас теперь есть Каспар Давид Фридрих. Время пришло — репродукции его картин печатают на календарях.
Часть 2. Художественные приложения
«Норвежский художник Юхан Кристиан Клаусен Даль возвращается с Везувия в Дрезден, в свою квартиру, расположенную прямо над квартирой Каспара Давида Фридриха, в дом по адресу “На Эльбе, 33”. Здоровяк-норвежец и чудаковатый померанец резко отличаются и своей живописью, и образом мыслей, но уважают и ценят друг друга. Иногда Фридрих пробирается вверх по лестнице, и они молча стоят у окна: Даль смотрит на улицу и рисует. Фридрих восхищается способностью Даля схватывать своими масляными красками стремительно пролетающие по небу облака. Когда же Даль спускается к Фридриху в мастерскую, тот приносит из кладовки второй стул и Далю нужно время, чтобы привыкнуть к темноте. Фридрих плотно закрывает деревянные ставни на своих окнах, выходящих на Эльбу, чтобы избыток дневного света не мешал работать, да, если Даль этажом выше радуется свету и небу, то Фридрих устроил у себя настоящую темницу. Он обычно говорит, что хочет закрыть свой внешний взор, чтобы образы возникали перед взором внутренним. И он рисует их. Для Даля это слишком сложно, ему чужды такие окольные пути, но он восхищается тем, что может разглядеть у себя внутри этот странный, трогательный Фридрих. Чаще всего там видна луна, ведь каждый второй пейзаж Фридриха — ночной, и ночной свет вечно где-то отражается — в Балтийском море, в Эльбе или в каком-то саксонском пруду. Люди обычно надеются после смерти попасть на небо. А Фридрих, как он сам шутит, окажется скорее на Луне.
“А что, если всё-таки попробовать и солнце?” — подначивает его Даль. В сутках-то двадцать четыре часа, а луна властвует только ночью. Фридрих улыбается. “Да, знаю”, — отвечает он. Но ничего не поделаешь. Он любит темноту, только она дарит ему утешение. Сумерки — самое прекрасное время дня, в них уже или еще есть душевное тепло темноты, и как же здорово, что сумерки случаются по два раза на дню. Фридрих зовет с собой на прогулку, которую совершает каждый вечер, когда солнце наконец-то уходит спать. Даль соглашается. Они спускаются по лестнице и долго идут вдоль Эльбы, бесшумно текущей им навстречу. На берегу рыбаки привязывают свои лодки и разжигают костры, чтобы согреться и пожарить рыбу. Но Фридрих и Даль не мерзнут, они оба с Севера, им нравится этот странный ветер, что всегда дует у Эльбы и заставляет так красиво шуметь высокие тополя. В какой-то момент из-за холмов за Нойштадтом показывается луна, узкий серп, светлый и нежный, и Фридрих сразу замолкает в благоговении.
Даль предпринимает еще одну попытку и рассказывает, что в Италии по ночам тоже светит луна. Да-да, на юге тоже есть тени, а иногда случаются прохладные ночи. Но Фридрих только отмахивается. “Ну зачем мне туда?” — спрашивает он Даля. Тот снова начинает рассказывать об огне Везувия, о неповторимом кристально чистом свете. Но Фридрих остается равнодушным».
.
Михаил Квадратов // Игорь Белодед. «Утро было глазом». Рассказы. Издательство «Альпина.Проза», 2024
Часть 1. Заметки о книге
Это не такой случай, но иногда бывает: в художественных текстах мучают животных, они беззащитны, а жалеют их сильнее, чем людей, налицо запрещенный прием, такие книги я стараюсь не читать. Чем страдания котов отличаются от мучений человеческих? В первом рассказе сборника «Утро было глазом» умирает кот Самуил, но показаны мучения не объекта, но субъекта, ощущения умирающего старого кота, его взгляд на людей, на смерть. И люди оказываются так себе. Мощный рассказ, у меня у самого дома старые коты, проняло. Катарсис. Практически все тексты сборника сильные, действуют на нервы, иногда злят. Пару раз хотелось бросить и найти для журнальной колонки что-нибудь полегче. Но, оказывается, не так просто найти подходящую по настроению книгу — попадаются книги хорошие, однако без накала. Сборник Белодеда психологически невыносим, но через какое-то время оставить его уже невозможно. Автор препарирует персонажей, и не только метафорически, и вот про них кое-что становится понятно. Хотя по ходу действия достается и читателю. Для создания общей картины не обойтись внешним осмотром, аккуратным списыванием. Необходимо зачерпнуть где-то там, в бессознательном. Вследствие этого в тексте много выплывшего на поверхность, но не сразу бросающегося в глаза. Читать книгу лучше медленно. А пересказывать бессмысленно. Автор изучает мир, что называется, без анестезии. Такое ощущение, что персонажи и сами недоумевают: я честный герой рассказа, для чего мне такой нелинейный сюжет, мы так не договаривались. Хотя наиболее разумные понимают, что лишь таким образом можно помочь созданию «нового мира, который будет лучше предыдущего, потому что в нем не станет разделения на время и пространство». В нынешней, запутанной и расщепленной яви все иначе. Так называемая реальность — это загрубленная, упрощенная действительность; антонимичное же слово «мистика» затерли, используют с явно насмешливой и часто отрицательной коннотацией. Общепринятая реальность подразумевается как освещенное, почти плоское место, настоящей же мистике приходится прятаться в складках и вмятинах окружающего мира. У Белодеда же все непредсказуемо и часто плохо заканчивается. Впрочем, все-таки есть истории с неплохим финалом. Так и в жизни иногда бывает.
Часть 2. Художественные приложения
«Развелись мы с этим гражданином ровно семь лет назад. Причины самые обыкновенные. Не любила я его. Да и как возможно любить человека с таким переменчивым характером? Безотцовщина глубоко сказалась на его воспитании, вот он и потерял свой характер, если он у него вообще был.
До замужества он меня тем и привлекал, что был взбалмошным. Допускаю, что это было связано с неостывшими чувствами. Ведь как бывает? Мил тебе человек до самых печенок, а окружающим кажется, что он распоследний человек на свете, хуже Адама. Или, наоборот, собирается целый синклит из подруг и превозносит какого-нибудь нашего общего друга, а он тебе представляется хануриком — и что с того, если у него два высших образования или отец его работает в комитете? Тебе от этого ни холодно ни жарко.
Конец девяностых, русская хтонь вырывалась из всех щелей: из черепных коробок, из-под капотов сожженных машин, из-под щитков вставших колом трамваев, а он, вросший будто бы в позапрошлый век, несет в охапке куст роз, купленный на учебные деньги, и, склонившись над моим ухом, неточным языком читает Пушкина и говорит, что обожает весну и осень, особенно дни, в которые они похожи друг на друга, потому что крайние времена года скучны, они вообще ничего не значат, всякая крайность — она от лукавого, что вот он это разгадал и собирается быть счастливым, получать на рабочем месте столько, сколько требуется для жизни, — и ни копейкой больше, родить пару здоровых карапузов — и ни единым ребенком больше, любить свою жену… “Средней любовью?” — спросила я тогда его, скорее чтобы уязвить, он рассмеялся и вбежал на трамвайную подножку средней двери и закричал, что он вскрыл тайну мироздания, что она вот под его яремной веной, в колыхании его пальцев, а потом… какая же я была дура, что поверила ему. Свадьба во второсортном кабаке, свекровка, расплывшаяся от довольства, эдакая матрона юрьевна, руки у нее дебелые были, над локтями плоть тряслась всякий раз, как она говорила тост, отец его отсутствовал, а моя мать, наряжая в то утро меня перед зеркалом, расплакалась и сказала: “Какая ты у меня красавица, Татьяна, и какому ничтожеству я тебя отдаю. В нем же нет ничего, кроме ничтожества”.
Разбитые венчиком бутылки, пьяная драка дядей по отцовой стороне, одного из которых я видела впервые, а другого — в последний раз. Милицейская буханка. Заломы рук, умащивание и залещивание людей власти — он умел разговаривать с сотрудниками ДПС так, что мы всегда избегали штрафов. Удивительное свойство у человека! Я к тому говорю, что фамилия его была Иванов. Инициалы — три И. Понимаете? А вы его всюду называете Карлицким И. И. Да может быть, он от вас и бегает целый месяц, что живет под своей первой фамилией».
.
Михаил Квадратов // Антон Секисов. «Зоны отдыха. Петербургские кладбища и жизнь вокруг них». Издательство «Все свободны», 2023
Часть 1. Заметки о книге
Антон Секисов в перерывах между написанием хороших романов ходит по кладбищам Санкт-Петербурга. Занятие интересное, на погостах бывшей имперской столицы расположилось немало исторических личностей. И писателей, конечно, тоже. Большинство кладбищ тех времен уничтожено, а если нет, то заброшено. Антон Секисов делится впечатлениями, исследует важные исторические факты. Вместе это дает хороший эффект, книга увлекательная, особенно для интересующихся некрополистикой. Хотя любителям мистического и оригинальной небывальщины тоже есть чем поживиться. Сразу скажем, книга «Зоны отдыха» — это не пособие по кладбищенской логистике с ее тщательной каталогизацией и указанием номеров участков. Смысл названия «Зоны отдыха» неоднозначен, здесь не только об обитателях: местное население часто использует территории исторических захоронений для прогулок и отдыха. Впрочем, Секисова больше интересуют места не очень ухоженные. Санкт-Петербург, ныне город-призрак, это — «город на костях», так его называли в советских учебниках. «В силу климатических особенностей умереть в Петербурге в целом полегче, чем в других городах (во всяком случае если мы говорим о первых двух веках существования города). И эта лёгкость вхождения в категорию “мертвецы” делает перегородку между мирами живых и мёртвых значительно тоньше». Да и сейчас это заметно, ощущается особый мертвящий холодок, особенно в исторических районах. Во вводной части анализируются петербургские места упокоения в литературе, у Пушкина, у Достоевского. Кладбищенский Петербург в стихах Блока: известно, после смерти его прах переносили с места на место. Конечно, не из-за стихов, просто выпало несколько неудачное время. «Беспокойники» Хармса. И никто теперь не знает, где место его вечного досуга. Для туристов устроены особые кладбища — туда свезли памятники с элиминированных старых погостов. Например, Некрополь мастеров искусств Александро-Невской лавры. В этой же лавре располагается Никольское кладбище, до революции элитное, а нынче заброшенное. В здании церкви в двадцатые устроили экспериментальный крематорий. С территорией традиционно связаны страшные городские легенды о призраках и сектах в разрушенных склепах. Здесь по ночам слоняется пьяный могильщик, разрубающий лопатой тех, кто не даст на водку. Зиновьева-Аннибал, Мирра Лохвицкая, Анастасия Вяльцева, Анатолий Собчак у входа. Кроме того, в книге описаны несколько кладбищ альтернативных конфессий, с интересными подробностями и упоминанием особых традиций и ритуалов. Преображенское еврейское, Смоленское лютеранское, Смоленское армянское, Громовское старообрядческое, Магометанский некрополь. В сборнике — два весомых эссе о деятелях Серебряного века и их местах упокоения: о могиле поэта Анненского на Казанском кладбище города Пушкин, и о утраченной могиле поэтессы и художницы Елены Гуро в Уусикиркко (поселок Поляны, Выборгский район Ленинградской области).
Часть 2. Художественные приложения
«Старообрядческая улица, проходящая между двумя железными дорогами, Варшавской и Балтийской, мало чем отличается от многих других глухих промзонных улиц. Старообрядческой улице куда больше пошло бы название Промышленная, Ремонтная или какая-нибудь Заводская. Бесконечный ряд из пыльных бетонных плит и кирпичных пристроек тянется через всю Старообрядческую и только в одном месте неожиданно прерывается старинными каменными воротами с иконой “Покров Пресвятой Богородицы той Богородицы”. Эти ворота заколочены и никуда не ведут. До революции здесь был вход на Громовское старообрядческое кладбище: тогда оно занимало территорию в четыре с лишним раза больше нынешней.
Но и на дошедшешем до нас небольшом участке с разрушенными и запущенными надгробиями, втиснутом между складов, есть что посмотреть. Тем более что по сравнению с соседним Митрофаниевским старообрядческим кладбищем, полностью стёртым с лица земли, Громовскому ещё повезло.
Громовское кладбище основано в 1835 году купцом-миллионером Федулом Громовым и до революции принадлежало старообрядцам-поповцам Белокриницкого согласия. Некрополь устроен слегка необычно: он состоит из нескольких “островов”, разделённых каналами. Точнее, когда-то тут были каналы, а теперь овраги, полные сгнивших листьев. От прежних водных резервуаров остался пруд в центре кладбища.
Главный остров, своего рода местная Петроградка — элитная часть некрополя, в которой покоятся преимущественно представители богатых купеческих родов. К этому острову перекинуты каменные мостики, на вид такие же хлипкие, как натянутые над пропастью верёвочные мосты в приключенческих фильмах про джунгли. Здесь, в густых зарослях, лежат несколько поколений купеческого рода Головиных, купцы Капустины, Кашины, Рахмановы и другие. Значительная часть дореволюционных гранитных надгробий устроена в форме часовенок. В отличие от многих других старинных кладбищ, здесь царит единообразие — не в правилах старообрядцев было водружать на могилы ангелов и греческих богов, строить надгробия в виде жертвенников, пирамид, зиккуратов. То же и с современными могилами (захоронения здесь возобновились в 2009 году) — надгробия в виде простых крестов или так называемых голбцов — крестов-“домиков”.
Пространных эпитафий, где бы подробно описывалась жизнь покойного и выражалась скорбь утраты, здесь немного. На надгробиях часто отсутствует дата рождения, иногда указана только самая необходимая информация: фамилия, имя и год смерти. Например, “Лавыгин Борис, 1932”. На старообрядческих кладбищах очень часто попадаются имена, которые ещё недавно считались экзотическими, а теперь встречаются среди детей чуть ли нечаще, чем Саши и Маши: Пров, Акулина, Евдокия, Домника, Пелагея, Феодот и даже Телесфор.
Захоронения советских времён можно узнать по крестам из облезлых труб или металлических пластин. Фотографии на кладбище попадаются очень редко — у староверов их ставить не принято».
.
