Справедливость, пожалуй, самое редкое, что случается в нашей жизни. Особенно в отношениях между родителями и детьми. Кто лучше — добрые или прохладные? Рассказ Ольги Савчук горький. Ритмическая проза, былинный стиль, переходящий в причитание, в архаический плач. Но что нам плакать? Всё будет хорошо. По крайней мере, так представляется: любовь всегда победит.
Михаил Квадратов
.
Ольга Савчук родилась в 1989 году в Пермском крае. В 2011 году окончила УрФУ имени Б.Н. Ельцина по специальности «Перевод и переводоведение». После университета работала преподавателем английского языка и переводчиком, переводила телевизионные передачи и сериалы. В настоящее время живет в Новороссийске и работает преподавателем английского языка, а также ведет творческий блог. Ранее не публиковалась.
.
Ольга Савчук // Сиротливое гнездо
.
Завтракают двое, Виолетта и Иван, муж и жена. Они пьют черный чай с бутербродами, омлет уже съеден, а на работу им не надо. И со стороны они счастливая пара, воспитавшая двух прекрасных дочерей, но сегодня покой им портит узкий конверт, принесенный старшей дочкой. В конверте приглашение, дочке дают премию, по крайней мере, она так считает, глаза сверкают, щеки зарделись, ее лицо так и стоит перед глазами родителей. И что тут думать: шей вечернее платье, покупай мужу бабочку да не забудь носовой платочек — вытирать слезы радости. Однако за столом их не двое, а четверо, им тесно, они толкаются локтями, рискуя разлить на белую салфеточку крепкий чай. Крепкий чай Иван научился пить, когда малюткой Оксана постоянно болела, и жену с работы попросили, а ему пришлось пойти во вторую смену таксистом. Крепкий чай в термосе и бесконечная круговерть лиц. Как-то раз вез даже Олю, биологическую мать Оксаны. Они не называли ее настоящей, для него и Виолетты настоящими родителями были они, а не Оля-слабая доля, оставившая ребенка с выдохом облегчения. Да, со слезами на глазах, но упорхнувшую навстречу конференциям с выдающимися деятелями культуры и просмотрам сокровищницы французской синематеки. Вот откуда у дочки любовь к Франции, всё же кровь не водица, от нее не отгородиться. Хоть они и поставили Оле условие ничего Оксане не рассказывать, а всё равно постоянно чувствовали себя преступниками, как будто они не усыновили ребенка, а украли в ночи, по-цыгански. Свободу любит дитя богемы, так в песне поется? Оксана и вправду оказалась дитем богемы, как они ее ни берегли. Стояли берегами, папа — правый берег, мама — левый, а посередине две реченьки-дочки, сливаются, как Арагви и Кура, только не в конце пути, а в начале.
Виолетта смотрела на конверт, и кусок не лез в горло. Хорошая мать была бы рада за дочь, хорошая мать даже ни секунды не задумалась бы, нужно ли идти к дочери на церемонию, и Виолетте хотелось пойти, но Оля. Там будет Оля, как кукушка, бросившая ребенка в чужое гнездо, она всё же прилетала петь своему птенцу, чтобы не забыл, кто он. Оля со слезами в голосе приносила дочери подарки, умоляла Виолетту их передать, пусть Оксана не знает, от кого они, пусть не знает, зачем, но хотя бы пролететь над гнездом своей дочки она должна была. Виолетта перевела взгляд с кроссворда на игрушки на полке, кривые и кособокие, правая — Катина, левая — Оксанина. Катина, хоть и неровная, узнаваема: кроличьи ушки, узкая мордочка, глазки-бусинки, огромные задние лапы. Это кролик, пасхальный кролик. Пять по горизонтали — Пасха. Оксанино же чудо, как и сама Оксана, неузнаваемо: уши кошки, хвост павлина, на шее бусы в три ряда, цыганское порождение буйного дочкиного воображения. Семь по вертикали, произведение Диснея — «Фантазия». Когда Оксана начала писать, у Виолетты появился первый седой волос, она стояла над плитой, варя утренний кофе, а волос мельтешил перед глазами: ребенок пишет тексты, через год ребенок захочет стать писателем, через два — бросит школу, а через три — принесет в подоле, как ее мама. Оле было всего девятнадцать, и жизнь была несправедлива, почтальон-судьбоносец ошибся дверью, принеся ребенка ей, а не женатым уже три года Виолетте и Ивану, и ошибется снова с Оксаной. Разозлившись, Виолетта выдрала волос, выбросила в мусорку, отобрала у дочери блокноты и потребовала пятерок по математике.
Иван собрал со стола тарелки и поставил в мойку, поцеловал жену в затылок. Каждый ее вздох отдавался в его душе. Ведь и Оля на церемонию приглашена, эх, Оля, и чего тебе не сиделось на месте? Вырастила бы сама свою малышку, а мы бы забирали ее на выходные и каникулы, нам бы ее щербатой улыбки хватило бы на целую неделю вперед, такая чудесная была девочка. Ведь правда, кровь не водица, семья пригодится, ну неужто мы бы не помогли тебе? Он поднимает с пола уроненное полотенце, вешает его строго на третий крючок слева. Да ведь Виолетта сама не хотела быть мамой наполовину. Иван гладит жену по руке, и она грустно улыбается. Заварили кашу — за всю жизнь не съешь. А вдруг Оксаночке премию не дадут, на чьё плечо она опустится уронить слезу? Ведь если на Олино, то сердце у Виолетты разобьется: столько слез вытереть, столько кошмаров ночных руками отвести, но кукушонок всегда перерастает своих родителей, вот и Оксаночка их переросла, ей теперь нужны те, кто понимает в киношном мире, кто живет с ней на одной планете, а они с Леточкой — совсем на другой. У них планета не круглая, а четырехугольная, в ней комната девочек по-прежнему называется детской, а как иначе? Человек вырастает, и у него меняется кожа, но мы не перестаем называть ее кожей, у него ломается голос, но это по-прежнему его голос, значит и то место в доме, где когда-то были дети, навсегда останется детской.
Ах, как радовалась Виолетта материнству! Она шила для доченьки и одеяльца, и накидочки, и бесконечные платьица, и игрушки. Виолетта постоянно улыбалась, хоть и было тяжело, хоть и было хлопотно. Хлоп-хлоп, дверцы шкафчиков с детским, хлоп-хлоп — кашица летит по стенам кухни, хлоп-хлоп — лопаются пузыри в ванночке, Ксюшенька смеется, усталая Виолетта смеется тоже, а с ними Иван, зашедший посмотреть, что за веселье. «Наверное, мы с тобой сделали что-то очень хорошее, — говорит она мужу ночью. — Раз бог нас так наградил». Иван гладит жену по спине, целует в лоб. «Нет, это нам авансом. А если будем всё делать, как надо, вот тогда и будет награда». И через год Виолетта забеременела, когда уже никто на это не надеялся, и родилась Катенька, и начались новые заботы, и на лбу Виолетты навеки поселилась морщинка, в которой она прятала от дочек все тревоги, улыбаясь на их лепет, обнимая их со всей силой в ответ на каждую шалость. Ночами Иван разглаживал морщинку пальцем и целовал, забирая всю горечь ушедшего дня.
— Ваня, — мягко сказала наконец Виолетта. — Послушай…
Муж разговаривал по телефону, отвернувшись к окну. Его темная спина выделялась на фоне хмурого неба, левое плечо на ладонь выше правого, плечи с годами ссутулились, но он всегда шутя говорил, что это дочки отсидели, и улыбался так, что морщинки на висках собирались в маленькие веера. От его улыбки веяло юностью, и она снова видела в нём того парня, что грозился наделать ей пятерых детишек, а она отвечала, давай, докажи делом. Пусть будут у нас четыре сыночка и лапочка-дочка. Виолетта неожиданно легко встала и бесшумно подошла к мужу, уткнулась лбом в его плечо, обвила его талию руками. Его сердце сразу забилось в унисон. В телефоне очень тихо что-то объяснял женский голос, муж только бурчал в ответ. Виолетта не вслушивалась в голос, она слышала лишь стук его сердца, мягкого, как воск, нежного, как тесто, от этого теста отделили два шарика и выпекли из них двух чудесных девчушек, прелестных девушек, юных женщин, и теперь, больше непригодное для лепки, оно аккомпанировало ее сердцу.
— Я всё понял. Хорошо.
Иван положил телефон на подоконник и накрыл ладони жены своими. Звонила Ольга, и теперь ему предстояло передать ее слова Виолетте так, чтобы не добавить еще одну морщинку на ее лоб. Звонила Ольга, желавшая вступить в родительские права, словно из банка потребовали вернуть залог за невыплаченный кредит. Но как же не выплачен, вздохнул Иван. Мы по всем счетам аккуратно вносили суммы, вот чеки: здесь любили, здесь строжили, чтобы хорошо училась, здесь не спали — сбивали жар, здесь не спали — ждали с первой гулянки, все игрушки и забавы девочкам поровну, и даже чмоков в щечку поровну. Выучили, замуж выдали, c квартирой подсобили, не без помощи Ольги, но ведь и они вложили, что могли. Как же не выплачено?
— Леточка… Леточка, тут такое дело…
Леточка, солнечная, теплая Леточка, ржаные волосы, васильковые глаза, когда они только познакомились, она вся была словно сплетена из лучиков, золотистых и искристых, как солнышко, и так шутила про свое и про его имя, что ему захотелось накинуть на нее абажур, чтобы весь свет направить только на себя. И вот он держит ее руки в своих, а она за спиной, и ее дыхание у него на плече.
— Звонила Оля. Она хочет Оксане после церемонии всё рассказать.
— Она просит нас не приходить?
— Да, она просит нас не приходить.
— А что, ей приспичило именно в этот день беседы проводить?
— Говорит, ей на другой день после церемонии уже уезжать, а она не хочет о таком по телефону.
— Столько лет ждала. Неужели не подождет еще немного?
Иван пожимает плечами. Он разворачивается к жене и обнимает ее. Тяжело, когда у ребенка нет матери, а когда матерей две — еще тяжелее. Он прижимает Леточку к себе, чтобы, если ее сердце выскочит, поймать его и вернуть на место, чтобы впитать в себя слезы, если они вдруг потекут из глаз. Он складывает их сердца рваными краями друг к другу и мягко укачивает жену в объятьях, вдыхая аромат ее волос. Они всё еще пахнут медом, разнотравьем и нагретым солнцем сеном, и даже если кукушонок никогда не вернется в гнездо, в их общем сердце есть место для кукушонка.
— Но это будет так странно.
— Будет. Но Оксана всё поймёт правильно. Она у нас умная девочка, вся в тебя.
Через свитер он чувствует, как Леточка улыбается.
— И чуткая — вся в тебя.
Он целует жену в лоб.
— Пойми, ведь она тоже мать.
— Я понимаю.
Виолетта вздыхает. Она тоже мать. Нельзя рвать ребенка на части. Всё проходит, и это пройдет, пройдет и былью зарастет, и будет скошено, и высохнет, и нагреется солнцем, и их сероглазая девочка с пепельными косами всё обязательно поймет.
— Она ведь нас ни о чём ни разу не просила для себя. Только для Оксаночки всегда.
— Да, ты прав.
.
Он прижимает жену к себе. Жена обвивает его шею руками. Они стоят вместе, как старый дуб, в чьих ветвях свили гнезда две пташки, вот только в ноябре им пора лететь на юг. А что дуб? Дуб будет ждать новой весны, выпуская почки, роняя желуди и слушая песни ветра.
.
