В последние годы можно всерьез говорить о возвращении моды на «русское». Художники, дизайнеры все чаще обращаются к народному искусству, находят в нем колоссальный потенциал для развития собственного мира. Переосмысляется и наследие живописцев, которые десятилетия назад шли схожим путем. Пока не хочется углубляться в причины поисков «нового русского» и предчувствие их результатов. Куда важнее сказать о художнике, творчество которого может оказаться созвучным нынешним тенденциям и, вероятно, вызовет интерес в ближайшие годы.
Речь идет о Филиппе Малявине (1869 — 1940), юбилей которого в этом году наверняка будет отмечен выставкой в России, а, возможно, и за рубежом. По тому, как осмысляется прошлое, можно многое сказать о настоящем. И хочется, чтобы переоткрытие Малявина состоялось.
Важно увидеть за его пестрыми, на первый взгляд декоративными вариациями на тему «народной жизни» нечто корневое, что позволило художнику уже на ранних этапах Выхватить «девок» и «баб» из привычного им уклада и перенести их на холст, где все подчинено художнику, его чувствованию происходящего. «Вихрь» — вовсе не изображение сельской жизни, а ее художественное проживание, причем остро индивидуальное. Как результат, Ф. А. Малявин выходит на уровень «ярко красочных симфоний, от импрессионистического пленэра в сторону эффектных вихревых цветогамм»[1].
Возможно, один из способов избежать ложных обобщений — говорить один на один с каждой картиной художника и только потом обращаться к ретроспективе.
Попробуем рассмотреть «Вихрь» 1906 года. В первые минуты он поражает размерами, а точнее — размахом. Вначале трудно разобрать, что же изображено: абстрактный орнамент или некое действо, что проступает сквозь багряное зарево. Полотно такого внушительного размера стремится захватить все внимание смотрящего, оставить один на один с живописью как таковой. Стоит попробовать довериться ее ритму, а также собственному взгляду, который непроизвольно последует за ней.
Первое впечатление — звучная мозаика, которая либо захватывает, либо отталкивает. Можно заметить важную особенность: картина обретает особую интонацию в зависимости от ракурса, удаленности от полотна. В живописи воплощается выразительность народного танца. На холсте — вовсе не монолитный хоровод, а встреча сразу нескольких мотивов и мелодий. Вихревому движению подчинены колорит, композиция, живость мазка — все покоряется силе экспрессии, которой захвачен сам Малявин.
Невольно возникает вопрос, получал ли когда-либо ранее красный цвет подобную власть над живописным пространством. Он задает настроение и ритм, подчеркивает объемность одних элементов и плоскостность других.
Постепенно становится ясно, что на холсте разворачивается целое гуляние, отсюда и цветовая гамма — исконно нарядная. Работая над произведением в Рязанской области, Малявин очаровывается традиционным костюмом, но вовсе не стремится перенести его на холст. Художника увлекает сам потенциал, что таят в себе красочные ткани, сочетания оттенков.
Постепенно проступают лица девушек. Понимаешь, что перед тобой не просто вихри киновари, а пестрые подолы, подхваченные ветром. Больше других обращают на себя внимание две крестьянки в красном. Их платья выделены самым выразительными силуэтами и занимают практически треть холста. Подолы почти соприкасаются друг с другом. Кажется, если порыв ветра немного наберет силу, они сольются в единый багряный поток. Два сарафана хоть и схожи по силуэту, но «сотканы» в живописном плане по-разному.
Центральная героиня — девушка справа. Ее фигура буквально распахнута перед зрителем. Поза напоминает не только танец, но и распятие, до того симметрично разведены руки, скрытые под багровыми рукавами. Появляется ощущение инобытия, которое художник создает самой живописной фактурой. Непроизвольно сомневаешься, реальна девушка или же это видение, сквозь которое проступило женское лицо. Шея скрыта туго завязанным платком, потому платье словно взлетает само по себе, а голова застывает, сопротивляясь порыву, подхватившему косу. Так возникает напряжение, фигура кажется динамичной и статичной одновременно.
На ее фоне движения другой девушки в красном кажутся более плавными и непринужденными. Подол не раздувается ветром, складки струятся более мягко. На этот раз видна шея девушки, что придает ее силуэту статность.
За ее спиной две женских фигуры, что сливаются в единый звеняще-желтый вихрь. Трудно понять, какие эмоции выражают их лица, но ясно одно: они экспрессивны и индивидуальны, хоть нет стремления к портретному сходству.
Картина будто пронизана порывами ветра. Правда, трудно сказать, откуда он дует. Кажется, возникает отовсюду, по большей части рождаясь из самой земли — под ногами подхваченных вихрем девушек. Пластичны не просто многослойные подолы девушек, пластично само полотно.
«Вихрь» вовсе не такой своенравный, хаотичный, как может показаться на первый взгляд. Художник «контролирует» его, направляет, что особенно ощутимо, если рассмотреть произведение в зеркальном отражении.
Чтобы танец захватил смотрящего, непременно нужна девушка справа. Ее фронтальность усиливает динамизм остальной части холста, возвращает смотрящего в новый и новый вихрь, усиливая его стремление к бесконечности и непрерывности.
Малявин не просто пишет народное гуляние, а воплощает в живописи сам порыв как источник непрерывного движения, и этому подчинена не только композиция, но и фактура. Краска то плавно течет, то просвечивает, то ложится густыми мазками.
В завершении можно вспомнить слова самого Малявина: «Обнимите весь предмет одним глазом, вникните в его характер, в его дух, и когда вы что-то уловите, выносите это на холст, не думая о том, что тона грязны, темны или не те»[2].
Рассмотрев лишь одну картину, можно ощутить, что образы «девок», созданные Малявиным, приподняты над действительностью, эпически лаконичны, и достигается это путем долгого всматривания и вчувствования в мир народного искусства. Опыт соприкосновения с фольклором в различных его проявлениях приводит Малявина не к подражанию и копированию, а к индивидуальному осмыслению.
В результате он перенимает не мотивы и цветовые решения, а одну из глубинных, неочевидных особенностей, лежащих в основе народного искусства — стремление не просто преобразить, а преобразовать реальность посредствам творчества. Этим путем вскоре пойдут многие художники Русского авангарда.
P. S. Когда я писала очерк, еще не знала о выставке «Адепты красного». Малявин & Архипов», которая откроется в Третьяковской галерее в сентябре. В одном из анонсов Малявин уже назван «представителем русского импрессионизма», что, мне кажется, требует переосмысления («впечатление» Малявина имеет иную природу, оно ближе к «экспрессии», чем к «импрессии», но это утверждение требует отдельной заметки, которая вполне возможна в связи со скорой выставкой, и правда, необходимой сегодня).
[1] Маковский С. Малявин// Жар-птица. 1923, №10. — С. 4.
[2] Сёмина М. В. Филипп Малявин. — Москва: БуксМАрт, 2014. — С. 23.
.
