2019
Чем дольше живешь, тем страшнее становится. Не удивительно, что дети и котята бесстрашны — страх приходит с опытом. В рассказе Елены Лапшиной («Чуня») действует персонаж, балансирующий между святостью и животным началом. За Чуню не страшно, потому что грязь к ней не липнет, возможно, Чуня прозрачна, как чистый свет, возможно, она проявляется лишь для тех, чей скорый уход неизбежен. Для меня в этом густом и неожиданном тексте важно другое: какая-то тихая уверенность в высшей справедливости. Мир, в котором за каждым человеческим деревцем наблюдает ангел, этой справедливости достоин.
2020
Прозрачная, текучая, медитативная проза Андроника Романова производит впечатление целительного анахронизма. Вроде бы легко, вроде бы размеренно, простой язык, неяркие события… Но какая-то необъяснимая тоска за всей этой плавностью скрывается! «Поверхность» — это рассказ о том, как мальчик хотел понять, что такое полет, а понял, что такое семья. То ли больно, то ли радостно. И к тому же похоже на английский импрессионизм: хрупкая, слишком близкая к реальности картина, от которой становится холодно.
***
Валерия Крутова пишет о нелюбви (рассказ «Босх даст»). История одного дома, история нескольких жителей. «Квартира извергает из себя, извергает. Она никак не может остановиться. Она рвется на воздух, во двор. Её рвет во двор». Балансирующий между художественным повествованием и эссеистикой авторский голос действует на читателя гипнотически: гипноз этот недобрый, зато очистительный. Жесткие образы, обжигающий реализм, кинематографический навык ловли необходимого кадра делают тебе плохо для того, чтобы потом стало лучше. Думается, Валерия здесь похожа на врача, ловко сдирающего присохшую марлевую повязку. Хочется взвыть: «До чего мы дошли, Господи». А потом добавить: «Прости нас, пожалуйста».
***
Сдержанная, не лишенная нежности проза Юрия Серебрянского удивительно пластична: на одном витке повествования она излучает эротический жар, на другом — до краев наполняет читателя ожиданием беды Идиллическая картина любовных каникул немолодого мужчины и молодой женщины (рассказ «Дача»): трагическая ребячливость взрослеющего человека, запах черного свитера в полузаброшенном доме, грушевый компот как символ горя… Просторно, свежо и страшно. Как настоящая жизнь.
***
Иногда едешь в метро и думаешь, уж не фильм ли в вагоне готовятся снимать? Бледные куклы, покачиваясь, смотрят по сторонам, видимо, ищут невидимую камеру… В рассказе Андрея Лазарева «Дядя Юра — космонавт» действуют именно такие полуманекены. Их движения неловки, говор узнаваем. Мерцающий отсвет Платонова укутывает слишком узнаваемые рассуждения. Ничего героического. Только телесность, сдобренная десакрализацией. Нет никакого космоса. (А слышится: «Нет никакого Рио-де-Жанейро… И вообще последний город — это Шепетовка»). Талантливо. Глумливо. Завораживающе.
***
Есть такое понятие — «проза поэта»: несколько герметично, ассоциативно, метафора аллюзией погоняет. А вот новеллы Арины Обух — это проза художника в высшем смысле. То акварельно и туманно, то мастихинно и сочно. Персонажи выпуклы и портретны, легкое дыхание встречается с композиционной выверенностью. Это как прийти на выставку пуантилистов ― из живописных точек повествования вырастает судьба и характер. «Серебро — это лучшее состояние души рыбака».
2021
***
Щедрый хоррор Ольги Вишнёвой («Рынок») — это южная готика, привитая к дичку южнорусской прозы. Сочность красок, характерный говорок, избыточность эпитетов, общая склонность к каталогизации впечатлений («мимо бледных пупырчатых окорочков, мимо горячих чебуреков, холодного пива, купальников, специй, резиновых тапок и надувных кругов, мимо пластиковой посуды и кухонной утвари»). Эффектные сравнения вроде «Их брови пренебрежительно вздернуты, как у дирижера столичной филармонии, которого пригласили на репетицию деревенского клуба балалаечников». Но главное в «Рынке» отнюдь не орнамент, хотя и его было бы достаточно. Важнее здесь: а) мысленный волк, точнее, пес, который иногда становится слишком реальным и б) встреча то ли с ангелами, то ли с пьянчужками, которые тебе между глотками пива терпеливо объяснят, что «дальнозоркая смерть уже пробралась в твои глаза». От такого чтения становится зябко — и щекотно. А еще это, между прочим, литературный дебют.
***
«Раз-два-три» Яны Карпенко не совсем рассказ в привычном, классическом понимании, это верлибровый танец в трех секундах от одиночества, в трех метрах от пропасти. Абсолютная свобода превратилась в поток и несет автора через водопад ассоциаций. Кружит, кружит щепочку читательского восприятия — то радость охватывает, то страх. Любовь, Байкал, память, чай с чабрецом. Цветные лоскутки чужой жизни вдруг превращаются в родное бабушкино одеяло, пахнущее морозом и молоком. «я держу тебя за руку, танцующие ветки и кроны, танцующие корни, звенящие кедры, радостные кедры, танцующие друг с другом, всё время по-разному, каждый раз всё по-новому, кусочки цельного мира, танцующие друг с другом, раз-два-три, раз-два-три, потанцуй со мной».
***
Любая живая материя стремится к упорядоченности. Бобры проводят жизнь, создавая плотины, люди — обустраивая пространство вокруг себя. В какой момент педантичность приобретает магические свойства, а попытка бунта против собственных же правил приводит к высвобождению из скорлупы давних обид? Дебют Анастасии Никитиной многообещающ: автор элегантно работает с психологией не совсем обыкновенного человека, держит читателя в напряжении до последних слов. «Тумбочка» — это, конечно, рассказ о любви, о желании отпустить и о желании не отпускать. И о попытке души найти свой путь между этими двумя полюсами.
***
Когда живешь долго, сердце начинает изнашиваться. Серая дымка окутывает мысленный лес, чувства становятся бледными, почти прозрачными, страсть убывает, холод занимает потихоньку тело. В этом есть своеобразное милосердие. Но, к счастью, так бывает не у всех. В рассказе «Мир» Нади Алексеевой любовь крепче смерти, а война осталась за кадром. Набережная, две женщины, кинематографический сюжет. Мастерски пригнанные детали. «Из столовой санатория пахнет борщом, вытягивая отпускников из остывшего моря. На обед спешит мужчина с сыном на плечах. Мальчишка все оборачивается на двух старушек в черном, которые сегодня отчего-то устроились на лавочке рядом, лицом к морю и дружно шелестят обертками пломбира.» Потому что дружба — это тоже любовь.
***
На что вы готовы ради любви? Взять кредит, купить цветов, приготовить ужин? Лирический герой Вячеслава Немирова (рассказ «Принцесса») готов уехать в Африку, превратившись в раннего Гумилева. Но это не главное. Главное — страсть, с которой всё это сказано. Яркий текст. Дерзкий, грубоватый. И какая разница — живая девушка перед нами или призрачный образ, вымечтанный, запечатленный («Говорю прямо: я много раз её рисовал»), сотканный из солнечных лоскутков? («Она шутя учила меня литовскому»). «Только влюбленный имеет право на звание человека», — грустил стареющий Блок и был совершенно прав.
2022
***
В обыденной жизни не хватает чудес, не хватает счастливых (или почти счастливых) финалов. Сентиментальные, но выразительные рассказы Йаны Бориз делают человека чище, радостнее, что ли. Обаятельные сравнения взрыхляют, словно шампиньоны, почву сюжета, высшие силы прощают тебя, как только по-настоящему раскаешься, а доброта обязательно приводит к духовному росту. Такая проза — необходимый витамин для сохранения тепла.
***
Недавно я перечитывала новые тексты Юрия Серебрянского, и во мне тревожно искрилось чувство ностальгии. То ли — по настоящему (как у Вознесенского), то ли — по неспешной, мучительной, ускользнувшей в небытие жизни. Жизни, в которой были и своя Фрези Грант (рассказ «Девочка на крыше гаража»), и булгаковские волшебные города (рассказ «Трамваи ходят по расписанию»), и пионерский лагерь полустрогого режима («Наркоманы»). Лирично, но отчаянно. Медитативно, но с иглой. Все исчезает, остается лишь «Гюнтер Грасс, музей которого сейчас у меня прямо за спиной».
***
К счастью, мир Михаила Квадратова не живёт по законам линейной логики. У него персонажи настолько свободны, что могут обойтись без арок развития или без других архитектурных конструкций. Гномы, чекисты, подошвы, медали, литературные призраки — всё равноценно, всё укутывает и похищает: строгая мама-реальность, скучный папка-позитивизм — для чего такая жизнь, думает Михаил Квадратов. И дарит рассказы, с которыми странно, причудливо, празднично, будто выпил чёрного рому с друзьями на пражской ярмарке.
***
Настоящая жизнь вьется пестрой лентой. Выйдешь гулять с собакой — а вернешься совсем другим человеком. Не потому, что кто-то обидел или помощи попросил, а потому что деревья, древние травы, сам воздух наполнены волшебством: «А я опять отвернулась и погрузилась в свои наблюдения за пеленой мороси, которая медленно приобрела удивительные зелено-сиреневые оттенки, будто ее кто-то подсвечивал снизу, с поля. Теперь я уже отчетливо видела фигуры великанов» (Светлана Богданова, «Левый берег»). Да и кто сказать, что ангел-защитник не может носить коричневую кору вместо одежды и подкармливать твоего щенка мясистой несуществующей костью в древесном трактире?
2023
***
«А существует ли этот мир?» — спрашивает себя Андрей Бычков. Он работает преимущественно с бессознательным, со смутными фигурами и преломляющимися отражениями. «Я сам не понимал, как я попал на этот чудовищный концерт, в эту отвратительную партию, где все происходило со мной ровно наоборот, не так, как должно было бы быть». Немногочисленные персонажи то ли давно умерли, и мы имеем дело с их проекциями, то ли существовали только в затененном восприятии лирического героя. «Скажите, если тот, кто уже мертв, как он мог убить своего брата, да потом еще и самого себя, если он уже мертв? Вот в чем вопрос». Современное сплетается с Шекспиром, архетипы вечны, похоже, времени не существует. И синий бойлер, и красный кадиллак, и бледная Офелия — выразительно шумит поэзия в потоке.
***
Сложно живется большим среди маленьких, хрупким среди железных. Странный, свободный, волокнистый текст Александры Солдатовой («Великанша») похож на разбегающиеся под пальцем шарики ртути, на прожилки на коже дерева, на бибоп в рассказах битников. Лирическая героиня, наивная и жадная, бредет по метафорическому зеркальному лабиринту, то случайно царапаясь о стекло, то с удовольствием его разламывая. Ведьма, ребенок, талант, бездарность… Вихрь тщеславия не равен ли вихрю безумия? Да и существует ли хоть что-то, кроме утешающей обыденности? «…ничего, ничего-то в её жизни не происходило, кроме бесконечного круговорота пищеварения и калейдоскопа снов. Лишь разрастались внутри, как раковая опухоль, мечты о величии, которым не суждено было стать явью во веке веков».
***
Впервые читая рассказы Галины Озёриной, я ощущала себя легкой. Как веточка можжевельника или книжная страница формата А5. У Озёриной есть некий лирический дар, позволяющий ей парить над предметами и людьми, и ощущение стремительности счастливо передается читателю. Благодаря этому кажется, что наш чугунный мир состоит из вспышек, метафор, зеркальных осколочков. Эта сияющая раздробленность обнадеживает, потому что если нет окончательности, то нет и приговора — себе или миру: «Израненная комната заращивает раны, стирает кровь с пола, облегченно выдыхает».
***
Когда привычное разлетается пузырьками последнего воздуха, а знакомые люди многие месяцы существуют с опрокинутыми лицами, абсурду сиюминутного уже не удивляешься, принимаешь его обыденность. Можно во время скучной лекции для юных юристов физически уйти в другую галактику (пожалейте бедного лектора). Или столкнуться в тоскливом учреждении с шикарным грачом, лезущим по блату без очереди. Да и безумная курица, выклевывающая точки из поэтических текстов, вряд ли безумнее некоторых литераторов. Теоретически возможно всё. И Дмитрий Лагутин талантливо напоминает нам об этом.
***
Пояс жизни, каким бы бисером хозяин его не расшивал, всегда заканчивается одинаковой тяжелой пряжкой. Живешь ли замедленно, остерегаясь, дрожа, прислушиваясь, летишь ли на скоростном болиде — результат, к счастью или сожалению, один. Рассказ Елены Кузнецовой «Прятки» — одновременно и про попытку выбежать из теплой стерильной комнаты, и про возможность никогда из нее не выходить. Прятки, в которых нет гарантированной победы, зато и проигрыш непостигаем.
***
Смерть никогда не приходит сразу, сначала репетирует, и ты чувствуешь ее ментоловое дыхание затылком. В дебютном рассказе Ангелины Сычевой «Как ты, Сеня?» идеально схвачена отчуждённость, рано или поздно возникающая между близкими. Однажды на твоих глазах чья-то жизнь сломается, как сигарета, и только и останется, что искать изюм для поминального риса. Талантливый и безжалостный текст.
***
Почти каждый тайно считает себя демиургом, но почти всегда это иллюзия: человек — лишь то, что отражается в глазах зрителей. Порою зрители злы и жестоки, а за показательным перформансом стоит не менее показательная растерянность, растворение в потоке: то ли жизнь ради стрима, то ли стрим, заменяющий жизнь. Рассказ Максима Глазуна «Поток», полный горького скороморошничества и, к сожалению, отчаянно правдивый, — о торжественной капитуляции перед обществом потребления. Читать такие тексты больно, но необходимо.
***
Что бы нам ни говорили в начальной школе, обида не всегда стимул к развитию, а катастрофа не всегда очищает душу от накипи. Главный герой рассказа «Бумажная стена» Владимира Захарова существует в некоем подобии лимба — и снаружи, и внутри нет спасения, лишь холод и смерть. Кажется, что опустошенность, охватившая несчастного Иванова, просачивается через его тело и заливает все вокруг: не случайно актор самой страшной сцены рассказа не он сам, а его восьмилетний ребенок. И все-таки это не тьма, это сумерки перед рассветом.
.
