Смерть никогда не приходит сразу, сначала репетирует, и ты чувствуешь ее ментоловое дыхание затылком. В дебютном рассказе Ангелины Сычевой идеально схвачена отчуждённость, рано или поздно возникающая между близкими. Однажды на твоих глазах чья-то жизнь сломается, как сигарета, и только и останется, что искать изюм для поминального риса. Талантливый и безжалостный текст.
Евгения Джен Баранова
Ангелина Сычёва — прозаик. Родилась в Нижнем Новгороде в 2001, студентка Литературного института имени Горького (мастерская Леонида Абрамовича Юзефовича). Живет в Москве. Публикуется впервые.
Ангелина Сычева // Как ты, Сеня?
Она помнила только о том, что что-то забыла. Доставала из кармана маленькие еловые шишки, бумажки. Влажные руки пачкались в табаке из предательски сломавшейся последней сигареты. Сейчас бы она очень понадобилась целой, но склеить не получится. Можно держать ее пальцами посередине, но даже так дым не будет проходить полностью. Никто на улице больше не курит. Курит мужчина, но у него плохие сигареты. Подошел бы даже «Донской табак», но только не «ЛД».
Надо бросить курить, надо бросить курить, надо бросить курить.
— Зачем ты поступил так?
Нет, это не то. Нельзя начинать сразу с обвинений. Тяжело и так, зачем вынуждать оправдываться. Нужно по-другому.
— Что было не так?
Тоже не то. Зажглась оставшаяся половина сигареты, вспыхнув спичкой от бестабачной пустоты.
— Хочешь, поговорим об этом?
А если не хочет? Но ведь надо поговорить, непременно надо. Надо кое-что узнать, надо о чем-то спросить. Что кроется в кое-что и чем-то, что-то кроется, нужно узнать.
Долго не искалась мусорка. Полное мусорочное отсутствие. Бычки дьявольски валяются под ногами, но нельзя на землю, даже сейчас. Если положить в карман куртки, будет вонять. Ладно.
Она вбежала по лестнице и не могла найти ключ. Потом он не подходил к двери, оказалось, что не тот. От первой двери с зазубринами, от второй гладкий. Потом ключ звякнул о бетон и упал в образовавшуюся от ботинок талую грязь, но поднялся и наконец попал. Дверь не могла закрыться. Бешено давила на нее всем весом, как будто от этого что-то меняется. Если сто раз нажать на кнопку лифта, он приедет быстрее. Если десять раз нажать на сломавшуюся клавишу, техника начнет работать. Это застрял ковер.
В квартире было тихо и пахло гарью, а еще затхлостью и тянуло чем-то сладким. Может, варит компот? Нет, скорее похоже на цветы. Нет, не на цветы, не знаю.
На кухне варила рис маленькая пожилая женщина. Она не повернулась, а только вздрогнула, как будто не слышала всех манипуляций с дверью и только заметила.
— Где ты была всю ночь?
— Что ты делаешь? Рис горит.
Женя выключила конфорку и спешно открыла окно. На запотевшем стекле можно нарисовать тучки, это самое логичное, потому что мокрое стекло капает. Или глаз, чтобы направить одну из водяных полосок к краю, как будто плачет. Она потянулась, но только приложила ладонь.
— Сейчас нужно быть вместе, ты не понимаешь?
— Я гуляла, мам, я не могу здесь находиться.
— Где ты гуляла?
— Какая разница? Что ты делаешь, может помочь?
— Ты бы с ним поговорила.
— В смысле?
— Ты бы села и с ним поговорила. Он ведь один там.
— Как разговаривать?
— У нас нет ничего, нет изюма.
— Какого изюма, зачем?
— Нет изюма.
Женя неуверенно подошла ближе и положила руку на плечо маленькой женщины, но мать дернулась. Женя попыталась взять ее за руку и удивилась от того, какая она напряженная и холодная, а еще мокрая и как будто проваренная. Мать на секунду застыла, а потом резко вырвала ладонь и взялась за крышку.
Женя сунула руку в карман толстовки и нашла оранжевую зажигалку. Поиграла с ней пару секунд и достала спрятанную за специями в настенном шкафчике сигарету.
— Не надо курить здесь, ты с ума сошла?
— Я могу выйти тогда.
— Нет, тебе вообще не надо курить.
— Я всегда здесь курю, ты тоже здесь куришь. Я могу пойти на улицу.
— Ты уйдешь опять.
Женя положила сигарету в карман и ходила по кухне. Бесцельно посмотрела в кастрюлю с подгоревшим слегка рисом, а потом села на стул и взглянула на мать. Руки ее распухли от тяжелой низкооплачиваемой работы, а раньше были очень нежными, она гордилась тем, что ей сорок лет, а руки у нее как у молодой девушки. Грязные, но расчесанные волосы зацеплены маленьким крабиком. Красновато-желтый безрукавный халат с цветами истерся, а карманы его оттянуты. Там лежат чеки, записки, маленькие бумажки и еловые шишки. Их не видно, но содержимое этих карманов всегда неизменно.
Маленькая мать растворилась в маленькой грязной кухне и слилась с плитой. В своей обездвиженности она казалась частью мебели. Даже потертый диван был похожей расцветки, с цветами. На деревянном столе под облупившейся зеленой духовкой тоже были цветочные узоры. Внутри них синей ручкой было нацарапано «Мама.Женя.Мама.Мама.Женя». Женя на секунду задумалась, почему в детстве не написала «Сеня», но быстро вспомнила, что в тот день они поссорились. На тоже цветочных почему-то обоях остались раны от неловких мебельных перемещений, а на потолке — от взорвавшейся вареной сгущенки. Вытяжки нет, над плитой жирные капли, а посередине стены напротив висит тряпичная девочка-кухарка с пластмассовым кругом для полотенец. Полотенца у нее нет и никогда не было, она висит для красоты, только нет от нее никакой красоты. Она маленькая и пустая, волосы-ниточки выбились из-под колпака, хотя ее никто никогда не трогает. От чего они тогда выбились?
— Что ты сидишь, Жень? Что ты вечно такая? Ты где?
— Я смотрю.
— Сходи к нему, пожалуйста. Тебе и тогда все было некогда, все ты занята чем-то. Может, все по-другому было бы.
— Зачем ты так?
— Низачем, Жень. Ты ведь старшая.
— Зачем ты, мам? К чему это?
— Я одна вас растила, я работала всегда. Что я сделала вам, Жень, чего недодала?
— Мам, сейчас не время.
— Это компьютер, Жень? Что они там смотрят?
— Я не знаю.
— Сходи к нему, сходи, он один там совсем.
Женя застыла перед маленькой комнатой. На двери висела картинка с Конем БоДжеком, она попыталась вспомнить, из какого это сезона, но быстро одернула себя и взялась за ручку. В комнате было тихо и странно пахло. Чем-то лекарственным, сладким и деревянным. Сеня действительно был один и молчал. Женя подвинула к нему табуретку и села рядом. Две недели назад она заходила в гости и встретила Сеню в дверях, он куда-то торопился и обувался, чтобы через секунду слететь вниз по лестнице. Они мало общались последнее время, Женя много работала и год назад уехала в такую же грустную, но другую квартиру. Она тогда успела только обнять его и почувствовать, какой брат худой даже в куртке, а Сеня улыбнулся.
Сейчас он не улыбался. Женя взяла его за тонкую холодную руку и, удивившись ее холоду, накрыла Сеню получше. Ей показалось, что он усмехнулся.
— Не знаю, что тебе сказать, Сень. Плохо тебе было?
Сеня был совсем бледным, каким-то даже прозрачным и молчал. Она оглядела комнату, в которой все казалось темнее, чем обычно. В нездоровом порядке были разложены вещи на столе, книги на полке, надписи. Корка к корке, ручка к ручке, на равном расстоянии. Порядок на столе иногда прямо противоположен порядку в голове. Компьютер. Что он там смотрел?
— Сеня, Сень. Скажи что-нибудь.
— Ты что-то совсем к нам перестала заходить.
— Я работаю, а тебя самого не было постоянно. Куда ходил хотя бы?
— Больше не буду.
— Шутишь все, Сень.
Женя заплакала и посмотрела на него. Он казался каким-то особенно маленьким, почти ребенком. Правда, он и был ребенком, совсем недавно стал совершеннолетним. Дождался возможности покупать пиво и сигареты. Больше не будет просить.
В ней что-то сжалось от острой и нежной любви к этому человеко-ребенку.
— Люблю тебя.
— И я тебя, очень.
— Почему ты так сделал? Почему не поделился ничем? Мы бы нашли тебе врача, думаешь, психиатры — это позорно? Большой уже, да?
— Жень, отстань. И так грустно и стыдно.
— Расскажи, расскажи, почему? Что было не так, что случилось? Ты же был веселым недавно.
— У тебя что, не было никогда мыслей таких?
— Да были, были, конечно. Но я справлялась как-то, не знаю. Неужели ты не чувствовал, что это не навсегда?
— Мне было плохо, было ужасно, я не думал об этом совсем, что там дальше будет. Просто в тот момент было невыносимо.
— Почему ты не позвонил никому, почему ты мне не позвонил?
— Жень, я не думал, это ведь не так все было. Ты ведь не чувствуешь в такой момент, что есть кто-то, кто может помочь, это полная оторванность, безысходность. Ничего не имело значения.
— Я бы приехала, я бы сделала что-нибудь.
— Жень, прости. Ты не виновата, что не сделала, ты же не знала.
— Я старшая, я должна тебя защищать.
— Помоги лучше маме. Мне очень стыдно перед вами, это была истерика, психоз, но что сейчас уже.
— Дурак ты, ребенок, где ты взял эти таблетки?
Они оба знали, что это Женины таблетки, в Жениной комнате. Мать тысячу раз успела обвинить ее, рыдая в трубку.
— Я бы очень хотела все исправить сейчас. Мне так стыдно, так больно и стыдно. Я опять никуда не успела и все забыла. Прости меня, маленький, я буду часто приходить, я обещаю.
— Прости меня, пожалуйста. Я не знаю, что еще сказать. Приходи почаще, приноси сигареты.
— Нельзя сигареты, мать уберет.
— Вот и поговорили, Жень. Прости.
Женя еще минут десять сидела рядом и гладила его по руке. Сеня молчал и не смотрел на нее, даже когда она легко провела по светлым волосам. Она залезла в карман за сигаретой, но не решилась положить ее рядом с ним. Сигарета вертелась в руках и сломалась ровно посередине. В тёмной комнате пахло странно и сладко. Что это за приторный запах? Мама крикнула с кухни, Женя наклонилась над Сеней и поцеловала в холодный лоб, заметила маленький шов на груди и потрогала его пальцем.
— Вот и поговорили.
Уже на выходе из комнаты она вернулась и отломила маленькую деревяшку. Понюхала ее, повертела в руках и сунула в карман, а потом вышла на кухню, где нашла мать сидящей возле полностью выпотрошенной тумбочки. На полу валялись чеки, газеты, старые сухофрукты и банки. У матери в руках трясся черный пакетик.
— Я нашла изюм. Надо кутью.
