Главный герой рассказа Елены Сафроновой вместе с провожатым спускается (точнее поднимается) в Рай. То есть, все как у Данте с Вергилием в «Божественной комедии», только главный герой какой-то осовремененный, да и провожатый, честно говоря, больше похож на менеджера крупной компании, чем на поэта. Сам же Рай напоминает турецкий all inclusive, а не райские кущи. Ко всему прочему, вдруг, оказывается, что технологии до того проникли в небесные сферы, что каждый заслуженный человек может получить Рай персональный, как в хорошем туристическом агентстве при заказе индивидуального тура. Субъективизм, доведенный до абсурда, делает возможным создание столь замысловатых индивидуальных райских миров, что у читателя возникают резонные вопросы об этичности надмирного существования. И если для Поля Сартра «Ад — это другие», то для Елены Сафроновой и Рай и Ад — это ты сам.
Вячеслав Харченко
Елена Сафронова родилась в 1973 году. Прозаик, литературный критик-публицист. Член Русского ПЕН-центра, Союза писателей Москвы, Союза российских писателей, Союза журналистов России. Окончила Историко-Архивный Институт Российского Государственного Гуманитарного Университета в Москве (1990-1995 год). Постоянный автор «толстых» литературных журналов: «Знамя», «Октябрь», «Урал» и др. Автор романа «Жители ноосферы» (М., Время, 2014), книги рассказов «Портвейн меланхоличной художницы» (Евдокия, Екатеринбург, 2017). Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» в номинации «Критика» 2006 года, премии СП Москвы «Венец» 2013 года в критической номинации, премии «Антоновка 40+» 2020 года в номинации «Критика», Международной премии имени Хемингуэя (за короткую прозу) и др.
Елена Сафронова // Личный рай
У каждого из нас своя земная,
Пусть маленькая радость, пусть большая,
И даже тот, кто знает: счастья нет,
Находит счастье, это утверждая.
Мирза Шафи Вазех
Игоря Николаевича, председателя комитета по делам отцов и детей Государственной Думы, долбанул инсульт прямо в кабинете, на рабочем месте.
Тело его еще только сползало с кресла в стиле «ампир» (небольшая прихоть высокопоставленного чиновника, вывезенная самолетом прямиком из салона пожилого носатого антиквара, в десятом поколении владеющего миленькой лавочкой на Монмартре), лысеющая голова еще билась в мелких противных конвульсиях о тумбу письменного стола из карельской березы (вывезенного прямиком из краеведческого музея одного заполярного городишки и диссонировавшего с креслом — но у антиквара не нашлось стола под седалище в стиле «ампир»), но ощущения Игоря Николаевича уже раздвоились. С изумлением он констатировал, что, наряду с удушьем и непреодолимой тяжестью в голове — которые стремительно «гаснут»! — осязает невиданную легкость, едва ли не крылатость! Такая же метаморфоза произошла и со зрением: подслеповатые глаза Игоря Николаевича еще созерцали пластиковый квадрат окна и тускнеющее с краев, точно съеживающееся, зимнее небо, но параллельно с этим с молодой зоркостью и яркостью он видел свою мешковатую фигуру, неловко провалившуюся между массивным креслом и громоздким столом. Фигура лежала неудобно, в спину ей давили геометрически правильные узоры кресла, но это внешнее воздействие Игоря Николаевича совершенно не беспокоило.
На столе зажужжал внутренний телефон. Ни телу, ни самому Игорю Николаевичу нечем было снять трубку. Поэтому на вызов — не иначе, от секретарши — никто не ответил. И она всунула в кабинет свою симпатичную мордашку:
— Игорь Николаевич, с вами все в порядке? Мне показалось, что-то упа… Ой, мамочки!.. — завизжала секретарша. Увидела, значит, Игоря Николаевича на полу. С места, где она стояла, прикинул Игорь Николаевич, ей было видно пустое кресло и ботинки, неловко торчащие вбок. Но несуразности этой картинки хватило, чтобы понять, какого рода неприятность стряслась в кабинете начальника.
Поднялась суматоха. Причитая, секретарша пробежала сквозь Игоря Николаевича к его столу — прежде он не разрешал персоналу, даже Лизочке, несмотря на их развернутые и многофункциональные отношения, пользоваться своими девайсами. Но теперь он не мог возразить Лизочке, а главное — его нисколько не волновало, что она схватила трубки сразу двух телефонов, пожонглировала ими в волнении, определилась с порядком звонков и первым делом по городскому вызвала «скорую», а вторым по внутреннему — начальника службы безопасности. Его, как выяснилось, в нынешнем состоянии уже ничего не волновало. Состояние было убедительно приятным — сладость отсутствия физической оболочки, ранее никогда не испытанная Игорем Николаевичем, довлела всему его существу. Пораскинув мозгами… а были ли у него теперь мозги? Нет — только способность думать! — Игорь Николаевич сделал несложный вывод: что его нынешнее состояние уместно называть «бестельем». В бестелье было хорошо.
Однако что-то отравляло прелестное бестелье. Что-то мелкое, но досадное, как для тела — складочка на стельке либо кусочек пищи между коренными зубами… Бестелью Игоря Николаевича казалось, что болезненное… нет, оно не болело… постыдное… а чего стыдиться тому, кого не видят окружающие?.. огорчительное… пожалуй, так… чувство связано с чем-то, что он увидел в свои последние секунды в человеческом мире. Однако что это было, бестелье отказывалось вспоминать. Явно это было нечто очень плохое…
Игорь Николаевич прекрасно знал за собой способность «абстрагироваться» от неприятностей, да еще и вытеснять их из сферы эмоций — в том числе и памяти. Вот теперь его бестелье не могло вспомнить, на какой «ноте» он покинул материальный мир. Кажется, да, случилось что-то мерзкое… шумное… публичное… но что?
Секретарша, меж тем, носясь по кабинету, как курица с яйцом, выключила телевизор и отрубила городской телефон. Потом в кабинет решительно ворвался начальник службы безопасности и первым делом — Игорь Николаевич глазам своим не поверил! — хорошенько поддал по заднице Лизочке! И полез к ней целоваться, приговаривая, что соскучился! «Уйди, уйди!» — жеманно попискивала секретарша. Ух, стерва — с некоторым даже восхищением подумало бестелье Игоря Николаевича! Да и Толька тоже хорош!.. Я ведь русским языком предупреждал — никаких шашней на рабочем месте! Можно только мне! Ну, с Толькой понятно — мачо, все мозги ушли в мускулы и рефлексы, а какая мышца у мужика самая главная, понятно… А вот Лизочка… ведь клялась же…
На миг бестелье обуяла грусть воспоминаний — как Лизочка ластится к нему, сидя на коленях в этом самом кресле, как доверчиво расстегивает блузку, пришепетывая, что ей никто не нужен, кроме Игоря Николаевича, она даже отказала своему жениху… Но разум, сохранившийся в бестелье в большей ясности и трезвости, нежели обретал в пятидесятивосьмилетнем теле, ехидно подсказал: не думал же ты, что ей в самом деле никто не нужен, кроме тебя, старого козла при должности? Не думал, согласился сам с собой Игорь Николаевич.
— Уйди, Толя, нехорошо! — щебетала между тем Лизочка, подставляя Толе все свои округлости.
— Че — не надо-то?! — пыхтел, заводясь, Толя и лапал Лизочку.
— Ну… тут же он…
— Так он уже ниче не видит! — резонно возразил Толя.
— А вдруг его еще можно спасти? Я «скорую» вызвала…
— Это ты поторопилась! — заржал Толя.
Но грабли с Лизочкиной попы убрал. И начал с деланно озабоченным видом осматривать кабинет.
Игорю Николаевичу стало противно. Он не ожидал, конечно, что о нем будут говорить «либо хорошо — либо никак»… Но и слушать от работников, каким они его видели, был не готов. Даже в блаженном бестелье. Он предпринял попытку подвигаться. После нескольких бесплодных попыток пошевелить ногами Игорь Николаевич понял, что его движение зависит от мысленного импульса — достаточно лишь сказать себе в уме «вверх», «вниз», «вправо», «влево»…
Но далеко уйти от кабинета Игорю Николаевичу не дали. Импульс, куда более мощный, чем его желание поэкспериментировать с движением, позвал бестелье вверх — и на молниеносном взлете у бестелья даже захватило то, что заменяло ему теперь дыхание.
Бестелье отстраненно подумало: как же красиво может выглядеть Ничто!.. Бесконечно меняющая цвета грозная и мощная прозрачность струилась мимо него, и в складках ее терялись многие и многие миры. Но бестелье не имело сил остановиться. Лишь когда Кто-то словно бы окликнул его, бестелье застыло на месте и было вознаграждено захватывающим зрелищем. Ничто сгустилось и образовало грандиозную стену, в которой светилась теплым, совсем домашним огнем арка с полукруглым верхом. Бестелье сделало несколько… по привычке Игорь Николаевич применил слово «шагов» и замерло в арочном проеме.
Перед ним была любезная душе Игоря Николаевича картина: типичная приемная всякого уважающего себя о-очень большого начальника. Приемную заливал свет люминесцентных ламп оттенка «дневной желтый», от которого все в этом помещении казалось уютным. Еще более согрел душу обязательный джентльменский набор: смазливая, приветливо улыбающаяся, но строго одетая секретарша за компьютером ультранового поколения (Игорь Николаевич не смог не оценить уровня снабжения, сообразил и засмущался), не менее «продвинутая» кофемашина в углу, сияющая хромированными скругленными углами, небольшая «оранжерея» роскошных цветов в нарядных кашпо на стеллаже за спиной красотки — и солидная дверь в углу, к которой невольно притянулся не только взгляд, но и сущность Игоря Николаевича.
— Вам придется немного подождать, Петр Симонович знает о вашем прибытии и приносит извинения — он занят и выйдет к вам в ближайшее время, — хрустальным голоском произнесла секретарша в спину бестелья, застывшего пред дверью.
Игорь Николаевич раз, и два, и три перечитал содержание таблички на двери начальника: «Петр Симонович Ключарь, заведующий сектором идентификации и оптимизации».
— Ага… — сам себе сказал Игорь Николаевич и обернулся к секретарше. Она ответила ему стопроцентно доброжелательным взглядом и радушным движением навстречу — Лизочка, сколь ни старалась, не могла выработать такой бесхитростной радости во взоре, мимике и жестах. Игорю Николаевичу захотелось… пошалить не пошалить, но проверить секретаршу на благодушие.
— Вот что, милая, — хозяйским тоном заявил он, — а можно мне тогда пока кофейку сварганить?
И кивнул на чудо техники в углу.
Секретарша снова улыбнулась, и одним мановением ее ресниц бестелье поднесло прямо к машине, вторым — внедрило ему в руку сосуд из неизвестного материала, более всего напоминающий английский костяной фарфор, а третьим — привело в движение чудо-агрегат. Не успел Игорь Николаевич опомниться, как чаша была полна искристой влаги — цвета, однако же, вовсе не кофейного, да и тонизирующего аромата лишенной.
Он отхлебнул, заранее программируя себя досадливо поморщиться…
Прохлада неописуемого вкуса скользнула вглубь бестелья и привела его в совершенный восторг.
— Что это, милая? — ласково и довольно вопросил Игорь Николаевич.
— Наше ноу-хау. Установка «Ключ» вырабатывает воду райских источников, — пояснила секретарша.
— Ага… — снова глубокомысленно заметил Игорь Николаевич и задумался, о чем бы еще поговорить с красавицей…
Но тут распахнулась дверь с табличкой. Немолодой, но крепкий человек в отменно сидящем деловом костюме высунулся в приемную:
— Игорь Николаевич! Дорогой вы мой! Тысяча извинений, текущие дела замучили! Но все, все, теперь я к вашим услугам! Проходите же!
Польщенное бестелье мелкой поступью — как рябь ветра по воде — втянулось в кабинет заведующего сектором. По предложению владельца кабинета оно расположилось в кресле из отличной кожи, а Петр Симонович уселся на козырное место напротив него. Высокий двухтумбовый стол был завален бумагами куда меньше, чем его собратья в кабинетах земных начальников — в остальном же точно такой же, как у самого Игоря Николаевича. Петр Симонович взял со стола планшет — точную копию такого Игорь Николаевич купил своей младшей дочери дня за три до…
Петр Ключарь, судя по всему, умел пользоваться девайсом хуже, чем дочка Игоря Николаевича. Неторопливо, то и дело отрываясь и что-то припоминая, он водил пальцем по экрану планшета и приговаривал:
— Как приятно работать с такими людьми, как вы, дорогой наш Игорь Николаевич! Безукоризненная биография! Вы у нас… ага… активный благотворитель… В списке ваших заслуг… начинаю считать — гуманитарная помощь детским домам… раз! Юношеский марафон «Малютка» имени Малюты Скуратова… два! Спонсирование молодежных спортивных программ в областях… да, да, проще сказать, где вы их не организовывали — на Крайнем Севере, в силу особых погодных условий, и на Северном Кавказе, потому что там особая государственная политика, вам не подвластная… три! Поддержка — фактически начало с нуля! — программ государственного книгоиздания в регионах учебников истории, образцов идеологически-правильной исторической прозы, пособий и книг по краеведению… Четыре! И, наконец, финальное выступление в Думе о том, что нашим детям наше государство поможет всегда, пусть даже всем депутатам придется снять последнюю рубашку! Пять! От этого выступления, признаюсь, не только в зале заседаний — у нас тут некоторые заплакали… на слезу прошибло… Это, дорогой вы мой, уметь надо!
Бестелье скромно потупилось.
— Солидный, солидный послужной список! — разливался соловеем Петр Симонович. Игорь Николаевич совсем уж было приладился задать ему главный вопрос — но Петр Ключарь уловил его. — Да, вы наш человек, никаких сомнений! — и рубанул дланью в воздухе.
Бестелье весомо покивало. Мимика сейчас ему повиновалась не так, как прежде, но он очень постарался сложить виртуальные свои черты в гримасу: «я так и знал, но приятно, что и вы это признаете».
— Пожелания к оптимальному раю есть? — деловито осведомился Петр Симонович.
Игорь Николаевич задумался. Стыдно сказать, он никогда раньше не думал о рае — ни как о совокупности условий, ни вообще как о венце земного существования — и его представления об оптимальном рае были удручающе стандартны, да и те скупы: какая-то мешанина из белых облачных кущ, парящих в невесомости ягнят и полуодетых граждан. Что отвечать, ему было неясно, а меж тем, вопрос был не праздный — но Петр Симонович вновь перехватил инициативу.
— Понимаю, понимаю, в одночасье трудно определиться, — заговорил он успокаивающе и сделал жест рукой «все будет чики-чики!». — Я вам подскажу, мил человек! Изволите ли помнить — во время сеанса релаксации в закрытой сауне вы поделились со своим лучшим другом одним желанием… — Петр Ключарь утвердил перед Игорем Николаевичем планшет стоя, и на его экране появились до умиления знакомые думскому чиновнику интерьеры парной, бассейна, отдельного «переговорного» кабинета… А вот и сам он, завернутый в махровую простыню на манер римского патриция, сидит напротив Степана и, отодвигая кегу с настоящим баварским пивом, через стол что-то упорно втолковывает дорогому приятелю… А тот пьяно, разморенно кивает, норовя упасть мордой на стол, — пиво, секс и бассейн в сочетании даром не проходят! Но Игорю Николаевичу хочется поговорить, и он невежливо будит Степана: «Слуш-шь меня, г-рю!.. Я к-му, блин, душу выворач-ваю?!»
— Очень справедливое желание, при вашем-то образе жизни, — деликатно одобрил Петр. — Необитаемый остров просили вы, в тропической зоне, и чтобы ни одной б… рядом — ни профессионалки, ни коллеги, ни ревизора, ни полицейского. Не так ли?
И на экране планшета закачали разлапыми листьями в сочной синеве высоченные пальмы. Кокосовый орех оторвался от одной, медленно и важно пролетел полсотни метров, ударился о светло-желтый берег… на котором, докуда хватало взгляда, не было видно ни одной собаки, обезьяны, медузы… тем более — ни одного человека… орех лопнул в точке падения, и смачные брызги полетели, кажется, прямиком в лицо Игорю Николаевичу. Так, что бестелье даже судорожно сглотнуло… вернее, воспроизвело привычное движение…
— Да, пожалуй! — подскочило на месте бестелье, переполненное возбуждением. — Это то, что мне сейчас надо!
— Для меня большая честь проводить вас к месту вашего оптимального блаженства, — официально произнес Петр Ключарь, вставая из-за стола и выключая прогрессивный планшет. — Но, надеюсь, вы не будете возражать, если по пути туда мы совершим маленькую экскурсию? Вдруг вы перемените свое решение? Изменить оптимальный рай проще простого — стоит только захотеть!
Игорь Николаевич согласился, что это мудрый подход. И милостиво разрешил себя проводить. Петр Ключарь поддерживал его под локоток, когда они пошли вон из приемной, и бестелье ощущало в месте, где сошлись высочайшие пальцы, легкое и славное тепло.
Они пошли коридором из ничего. В конце коридора маячил радостный свет.
— Любые вопросы! — щедро разрешил Петр Симонович.
Игорь Николаевич решил не теряться:
— Скажите, Бога ради… — он осекся и покосился на провожатого — применительна ли здесь эта земная приговорка. Лицо Петра Симоновича осталось бесстрастным, и бестелье поняло — ничего страшного он не сказал. Ни сейчас, ни раньше, когда то и дело поминал Бога. А батюшка Климент, персональный исповедник, предостерегал отчего-то…
— Почему у вас такая современная приемная?
Петр на ходу захохотал:
— Обратили внимание? Удивились? А все очень просто! Приемная у меня — по запросам душ! Что вы хотите! Все души современные, продвинутые, рай представляют как офис, меня — как менеджера среднего звена! Я вам больше скажу! — интимно понизил голос Петр Ключарь: — Наш контингент и Их представляет себе, как триумвират топ-менеджеров.
— Как же это возможно? — удивился Игорь Николаевич, ища в глубинах своей памяти, какой рисовалась ему святая Троица — и не находя, потому что никогда в жизни не думал об этих Троих.
— Элементарно — каждый из нас оперирует системой привычных понятий и представлений! — объяснял меж тем Петр. — То, что Их никто из душ не видит, только усиливает мнение о Них, как об очень «закрытых», как вы, люди, выражаетесь — засекреченных — персоналиях. Некоторые даже пытаются найти тут у нас «секретные» уровни, на которых Они обитают… Забавно! По-моему, это называется «в плену стереотипов».
— А вы сами нас помещаете в эти стереотипы! — обиделся, но не сильно, Игорь Николаевич. — Используете шаблоны, массовые представления, а потом люди виноваты!..
— Да ну что вы! — вроде бы испугался Петр Симонович. — Никто ни в чем, разумеется, не виноват! Тем более — в представлениях! Честно говоря, Игорь Николаевич, мы даже вопрос визуального образа райских врат на голосование ставили. Предложений было множество, и самые разные. Кое-кто настаивал на романтической версии, кто-то — на классической, строгой: крепостная стена и огромные в ней ворота. Опять же, хотели учесть моду на флористические композиции — представить и врата, и рай как единый цветущий луг без конца и края. Перешагнул цветочек — перешел границу… Но решили, что это будет слишком просто — идея перехода потеряется… От стены с воротами тоже отказались: архаично больно, не впечатляет жителей XXI века. Только из глухих деревень порой прибывают люди, которые, по старинке, представляют себе врата, над ними лучезарное зарево, а меня — в хитоне, — Петр не удержался, хихикнул. — Некоторые фанатики рядом с раем непроизвольно хотят видеть геенну… Мы им создаем такую видимость. Чистую видимость, конечно! Озеро огня и мятущиеся в нем силуэты… и простенькая аудиозапись — стоны, проклятия, божба, обращения к Ним о прощении… Самый примитивный образ эксплуатируем…
— А разве она на самом деле не… — заикнулся было Игорь Николаевич. Просто полюбопытствовал. Ведь сказали же ему однозначно: «Вы — наша кандидатура!».
— Она — далеко не, — жестко ответил Петр Симонович. Игорь Николаевич внезапно понял: дурашливая болтливость — не более, чем маска, подлинный облик и сущность Ключаря — совершенно иные. — Она далеко отсюда и выглядит очень специфически, вы уж мне поверьте. Знакомиться с нею лично я вам не советовал бы. Озеро огня по сравнению с нею — детский лепет на лужайке. Желаете продолжить разговор на эту тему?
Невозможно было намекнуть прозрачнее, и Игорь Николаевич пробормотал, что нет, его любопытство удовлетворено, вопросы кончились. И Петр Симонович опять стал «своим парнем», словоохотливым, дружелюбным.
— Визуализация устойчивых представлений в нашем деле имеет ключевое значение! — похвалился он, увлекая Игоря Николаевича за собой по коридору, растягивающемуся, точно брандспойт. — Нам ведь важно, чтобы нашим посетителям было комфортно! Комфорт — это же главное, чего люди жаждут от рая!
Бестелье Игоря Николаевича в этот самый миг крутило головой в чаянии определить, когда же кончится коридор и начнется то, куда они и направляются. Петр Симонович «срисовал» судорожные движения своего протеже:
— И коридор я удлинил, дорогой вы мой, из тех же соображений — чтобы вам успеть рассказать кое-какие азы, а вам было удобно слушать и не отвлекаться!
— А я-то уж испугался… — перевел дух Игорь Николаевич. Понятно, что «перевод духа» был теперь не более, чем идиомой. Но бестелью все-таки стало легче.
— Чего пугаться, золотой вы мой? Мы же не на земле! У нас путаница исключена! — весомо сказал Петр.
— Ну, я понимаю… — промямлил Игорь Николаевич. — Но все-таки уже хочется… узнать… за приемной — что?
— Потерпите еще минуточку! — попросил Петр Симонович. — Давайте я вас подготовлю. Понимаете ли, что за приемной, зависит от вас! Ну, не конкретно от вас, а от всякой поступающей души! У каждого ведь свои представления о рае — чаще всего, как о месте оптимального отдыха. Поэтому облик рая зависит от прижизненных установок. Большинство видят комфортабельную природную зону — пляж на Тенерифе либо английскую лужайку в поместье… Что, извелись? Ну, вот, любуйтесь! — Петр широко взмахнул рукой, и сполохи Ничего свернулись, точно жалюзи, открывая взору бестелья пейзаж, от которого оно онемело.
Игорь Николаевич увидел и пляж, и усадьбу с живописным парком и дворцом на возвышенности — вылитый Версаль! — и тихую речку на утренней зорьке, и зимний вечер в кабинете с пылающим камином, и майский сад в белоснежном цвету, с игриво путающимися дорожками, и номер в первоклассном отеле, и даже сауну с развеселыми сотрудницами. Последнее видение он смущенно попытался отогнать, пока провожатый не засек — сомневался, что даже при здешнем демократизме такой «рай» приветствуется.
— Глаза разбегаются? — понимающе заметил Петр. — Что ж, так и должно быть — вы ведь образованный человек, каких только краев ни повидали… Не мешает многообразие-то? давайте все-таки унифицируем картинку… для вашего же блага…
Щелчком пальцев Петр свернул почти все пейзажи и интерьеры, оставив себя и Игоря Николаевича в натуральных райских кущах — пышноцветущем тропическом саду. Дорога, усыпанная вкусно-желтым песком, убегала вперед, нещадно петляя. Бестелье быстро поняло, что это не случайно — за каждым поворотом, точно на новой странице книги, им встречались все новые персонажи.
Человек в строгом, на все пуговицы застегнутом пиджаке стоял под раскидистым розовым кустом и, отталкивая от брюзгливой физиономии крупные махровые цветы, орал в пространство:
— …Обман все! Цветочки эти, кустики! Антураж один! А счастья-то — нет! Нигде, даже в раю! И нечего нам втюхивать: вечное блаженство, оптимальный рай! Какой это, к матери, рай, если счастья в нем с огнем не сыщешь?
Игорь Николаевич забоялся, что Петр Ключарь ввяжется в полемику с этим скептиком. К его удивлению, Петр прошел мимо, бровью не поведя. Игорь Николаевич не выдержал: когда причитания, что счастья нет, все обман затихли в отдалении, осторожно спросил провожатого:
— Что это с ним?
— Он находит счастье, уверяя нас всех, что счастья нет и рая нет. Это его высшее благолепие, которое он не променяет ни на какой экстаз!
Понятнее Игорю Николаевичу не стало.
— Я же вам говорил: для нас главное — личный комфорт души! Эта душа может быть счастлива только отрицая счастье. И почему мы не можем ей предоставить такой-то малости?
— А… ну да… — промямлил Игорь Николаевич. Петр понял, что он остается в замешательстве. Поискав глазами вокруг себя, он подтолкнул бестелье к ковру с восточным узором — точнее, к возлежавшему на нем человеку, осененному какими-то разом цветущими и плодоносящими деревьями.
— Вот, может, тот господин сумеет вам лучше меня объяснить? Поэтическим, знаете ли, языком…
На ковре полулежал, опираясь на локоть, немолодой человек восточной наружности — со жгучими, но поседевшими усами, в европейском платье и феске. Перед ним лежал планшет не хуже того, каким оперировал Петр Симонович. Человек что-то увлеченно записывал в планшет. Подкравшись и заглянув через плечо пишущего, Игорь Николаевич прочитал четверостишие на чистом русском языке:
У каждого из нас своя земная,
Пусть маленькая радость, пусть большая,
И даже тот, кто знает: счастья нет,
Находит счастье, это утверждая.
— Салям алейкум, дорогой друг, — дружелюбно, не оборачиваясь, сказал человек. — К вашим услугам — Мирза Шафи Вазех.
— Извините, — смешался Игорь Николаевич. — Не имею чести…
— Конечно, не извиняйтесь! Мы жили в разные века. А стихи мои не широко известны — на все воля Аллаха. Но Аллах судил нам оказаться в раю — беспредельно милосердие его, и, значит, наши заслуги не так уж ничтожны…
— На каком же языке вы пишете стихи? — выскочило у Игоря Николаевича. — Я читаю и все понимаю, а я ведь никаких восточных языков не успел изучить.
— Для меня это — фарси, — терпеливо пояснил странный человек, — для вас — русский, для моего немецкого друга, который пытался украсть у меня стихи и выдать их за свои, уверяя, будто бы меня никогда не существовало, а он сам освоил жанры гезел, мухаммес, рубаи и кыта, но который, однако же, соседствует с нами в раю, этот язык — немецкий. Здесь же нет языков! Мысль и поэзия непереводимы. Точнее, постигаются не разумом, а чувствами. Не так ли?
— Наверное, — растерянно ответил Игорь Николаевич, сроду не принимавший участия в литературных диспутах и не горящий желанием начинать их после смерти. И перевел разговор на то, что было ему ближе:
— Вы говорите — у вас кто-то пытался украсть творческое наследие?
Человек изменил положение на ковре, взглянул в лицо Игорю Николаевичу добрыми насмешливыми глазами.
— Был такой человек. Мой ученик Фридрих Боденштедт, да благословит его Аллах! Он уехал из Тифлиса, прихватив с собой тетрадь моих стихов «Ключ мудрости», а потом издал их в Европе в книгах «1001 день на Востоке» и «Песни Мирзы-Шафи». Когда меня не стало, он выпустил еще один диван стихов, назвав их «Из моего наследия», и объявил, что я — вымышленный персонаж, который был нужен ему, Фридриху, чтобы писать поэмы в восточном духе… Но у него не получилось убедить мир, будто я не жил и не писал! Воистину — если хочешь рассмешить Аллаха, расскажи ему о своих планах! — и Мирза Шафи рассмеялся сам.
«Блаженненький какой-то!» — сердито подумал Игорь Николаевич. «Его обдурили, а он знай хихикает!»
— И вы так спокойно об этом говорите?
— Отчего же я должен надрывать сердце, если Аллах в неизреченной мудрости своей все расставил по местам, и Фридрих обитает в райских кущах, неподалеку от меня? К его чести, он не приходит беседовать со мною. Видимо, груз вины давит его… Аллах свидетель, я давно простил его! — поделился Мирза Шафи.
Правильно я всю жизнь избегал поэтов — чудной народ! — решил Игорь Николаевич. Мирза Шафи тем временем легко вскочил на ноги на своем ковре и продекламировал:
— Если ты умен, иди к глупцам,
Если зрячий ты, иди к слепцам,
К зрячим не найдет слепец дорогу,
К мудрым глупый не приходит сам.
Даже вы, достигшие высот,
Знайте и примите то в расчет,
Что и солнце в небе не гордится,
А земле свои лучи несет!
— Дорогой друг, вы счастливее меня — вам еще только предстоит понять то, что я уже давно понял, слава Аллаху!
Разговор с чудаком начал серьезно напрягать Игоря Николаевича, и он стал искать отходные пути — тем более, что куда-то девался Петр Симонович. Скрыться от поэта бестелью помогло неожиданное обстоятельство.
— Стой, падла, стрелять буду! — заревели из зарослей, и вполне земная автоматная очередь распорола благостную атмосферу рая. Игорь Николаевич кувыркнулся в траву и то ли пополз, то ли покатился подальше от источника страшного звука. Кажется, он даже вспотел от ужаса — хотя, конечно, бестелье не было уже способно на физиологические реакции.
Игорь Николаевич уперся лбом в чьи-то ноги и поднял взор. Это был Петр Симонович.
— Милый мой! — всплеснул он руками. — Что это с вами?!
— Стреляли, — неприязненно проговорил Игорь Николаевич, точно известный киногерой.
— Да что вы, дорогой человек! Да разве же здесь возможна стрельба? — Петр Симонович развеселился, а Игорь Николаевич посмотрел на него неодобрительно: смешно ему!..
— Ну, посмотрите же на нашего стрелка! Да не бойтесь!
С опаской, но бестелье поднялось из травы. Из-за куста цветущей жимолости выскочил человек в форме капитана Красной армии и с «калашом» наперевес.
— Попрятались, немчура! — дурным голосом блажил человек и давил на курок. Автомат исправно изрыгал пламя, и пули, судя по всему, летели из дула, но… не причиняли никакого вреда ни цветущим кустам, ни Петру Симоновичу, который подошел и встал прямо на траектории полета. Ну еще бы — метнулась мысль у Игоря Николаевича — ему-то агрессивная душа не может причинить вреда, он-то бессмертный!
Приглядевшись, Игорь Николаевич разглядел еще кое-что: перед автоматчиком плясали несколько полупрозрачных фигурок в эсесовской форме. Когда в какую-то попадала пуля, фигурка истаивала сероватым дымом. Но на ее месте тут же вырастала новая.
— Ах, суки, подкрепления дождались?! — завыл человек и метнулся куда-то в гущу флоры. Выскочил он оттуда уже с гранатометом и произвел отличный залп в самое скопление «эсесовцев». Вся их группа вознеслась, точно песчаный смерч, и стрелок перевел дыхание, стер пот со лба… и устало опустился наземь…
— Отстоял родину! — похвалился он неизвестно кому.
— Вот видите, а вы дрейфа задали! — усмехнулся Петр. — Это всего лишь игра. Вроде компьютерной, только в натуральную величину. Как в вашем 7D.
— Предупреждать надо, — буркнул Игорь Николаевич, отходя.
— А вот сейчас, смотрите, еще интереснее будет! — перебил его Петр.
Отдыхающий воин подхватился с земли и заговорил на каком-то тягучем языке, пересыпая речь словами «понеже», «поелику», «зело» и «поганые». Он преобразился: вместо поношенной формы с кубиками и галифе на нем оказались латы и шишак, а в руке загорелся холодным пламенем меч — вероятно, булатный, подумал шаблоном Игорь Николаевич. Приглядевшись, Игорь Николаевич заметил рассеянное свечение за правым плечом воина. Там угадывалась человеческая фигура с легким сиянием над челом. По знаку слабо мерцающей руки перед воином возникла шеренга конников в лохматых шапках, на лохматых лошадях, целящихся из луков. Воин бесстрашно вломился в гущу конных воинов. Его вязали арканом, а он, отчаянно крича, рубился мечом. Ангел подал новый знак — и в руках у воина возникла граната. Лимонка.
— Не слишком ли круто для татарского нашествия? — поинтересовался Игорь Николаевич.
— Вот видите, и вы поняли правила игры! — усмехнулся Петр. — Для этого человека рай — бесконечная война всех со всеми. Специально приставленный ангел обеспечивает ему вечную войну: снабжает его как врагами, так и оружием. Он практически не бывает в покое. Ведь человечество столько воевало, а он хочет испытать на себе все баталии…
Перед воином бегали разом наполеоновский пехотинец, кайзеровский солдат, немецкий латник — «пес-рыцарь», офицер СС, американский Томми и корейский «красный кхмер». А воин стал каким-то странным: в белом балахоне, затянутом кожаными ремнями, в сыромятных башмаках и с оружием вроде большой рогатки в руке.
— Он теперь балеарский пращник, — пояснил Петр Симонович. — Эти воины — страшная сила! Наемные легкие пехотинцы, профессионально владевшие пращой. Участвовали во всех античных воинах…
— Всех е…шить! — рявкнул воин и раскрутил над головой свою «рогатку».
Каменюка из пращи «балеарского пращника» врезалась прямо в голову Игоря Николаевича. Он не успел ни присесть, ни отклониться. Но удара метательного снаряда и не почувствовал. Собственно, осознал он в который уже раз, и камень метафизический, и сам-то я бестелесный!.. Какой вред он может мне причинить?!
— Убедились теперь, что эта игра совершенно безопасна для окружающих? — ободрил Петр Симонович.
— Убедился, — кисловато сказал Игорь Николаевич, про себя подумав: «Все равно полудурок! Лучше бы баб себе заказал — вместо врагов…».
— Пойдемте дальше! — любезно предложил Ключарь. Игорь Николаевич с облегчением согласился — в обществе неутомимого солдата всех войн сразу он чувствовал себя все же неуютно.
То, что бестелье увидело дальше, было зрелищем тоже на грани фола, но совсем в другом роде. Игорь Николаевич вслед за своим «Вергилием» (обществом которого уже стал втихомолку тяготиться, так как очень хотел быстрее оказаться в своем личном раю — но боялся ему дать это понять, из устоявшейся привычки не раздражать вышестоящее начальство — без сомнения, Петр Ключарь таковым являлся) вырулил на небольшую полянку, уютную и прибранную, точно будуар. Вокруг совершенно ровного травяного овала теснились плотные кусты — будто ширмы, расписанные броскими мохнатыми цветками, — а по всей площади поляны были разбросаны травяные кочки, подозрительно напоминающие топчаны. В одном краю полянки был воздвигнут небольшой благозвучный водопадик — отделенный сенью ниспадающих ветвей какого-то не существующего на земле плакучего дерева. Этот уголок походил на крошечную душевую, и Игорь Николаевич, не удержавшись, скабрезно хихикнул. Поняв его без слов, Петр придержал спутника слабым жестом. Игорь Николаевич и сам услышал где-то впереди игривые повизгивания. Они приближались.
На полянку, распахнув кусты, выметнулась в чем мать родила… О Господи, подумал Игорь Николаевич, кому же и за что ты такую внешность дал?! Особь была вроде бы женского пола. Но женского было в ней — лишь намек на крошечные сухие первичные половые признаки спереди маленького, скрюченного, будто обезьянье, тельца, да складка между чудовищно кривых ног. Морщинистое личико, сидевшее на вялой шее как-то кособоко, было, тем не менее, полно шаловливого восторга; рот с редко чередующимися зубами был распялен в гримасе животного кокетства. Уродливая особа заметалась по полянке, прячась за травяными топчанами и издавая звуки, пронзительные, как у полевой мыши, испугавшейся ястреба. Тут же стало ясно, кого она так «боится». За уродиной послушно гнались человек семь голых мужиков — атлетического сложения злато- и чернокудрых красавцев. Они рассеялись по полянке, делая вид, будто не видят своей «добычи». «Как я их понимаю! — подумал Игорь Николаевич. — На бабу отворотясь не наглядишься!». Но один из атлетов, якобы случайно, приблизился к дерновому дивану, за которым возилась и похрюкивала красотка. Тигриным прыжком она вымахнула из укрытия, повалила красавца на кочку и деловито взгромоздилась сверху — а потом, обратясь к своей гвардии, взмахнула рукой и кликнула что-то призывное…
Взору Игоря Николаевича предстала такая картинка, что даже ему, прошедшему все бордели и кварталы красных фонарей раскованных европейских столиц, стало не по себе, он стыдливо отвернулся и посигналил Петру: пойдемте отсюда!..
За кустами Петр пояснил то, о чем Игорь Николаевич и сам уже догадался:
— Старая дева, всю жизнь только об этом и мечтала, но умерла невинной — неужели ей теперь отказывать в такой малости? Нет, конечно. Вот и ждем, когда ей надоест. Она же не безнадежна: очень добрая, милосердная… приют падших женщин опекала и содержала до революции в Витебске…
Но Игорь Николаевич уже не слушал провожатого. Взор его привлекло мимолетное виденье и гений чистой красоты. Необыкновенная красавица в почти полном неглиже сидела в очередной «оранжерее», раскинувшись в позе непринужденно-сексуальной. То, чему только что стал свидетелем Игорь Николаевич, невольно распалило его, хоть и был он теперь бестельем — но если уродине можно, значит, это здесь допускается!..
— Не в этом случае, — сказал над ухом Петр Симонович, и бестелью показалась в его голосе ехидная нотка. — Эта женщина себя блюдет. — Игорь Николаевич аж передернулся: «Мысли читает!.. Мог бы и поделикатнее!» — и тут же прикусил… придушил мысль. — Давайте познакомимся, вам будет интересно.
Приблизившись, Игорь Николаевич увидел рядом с шезлонгом, в котором возлежала красавица, внушительную стопку книг: Стивен Хокинг, Фрэнсис Фукуяма, Альфред Маршалл… и тому подобное. От одного только перечисления имен у Игоря Николаевича возникла оскомина.
— Здравствуйте, милое создание! — рассыпался мелким бесом Петр Симонович. — Как ваши успехи?
— Здравствуйте, отче! — весело откликнулась красавица. — Знаете, неплохо! Кажется, я нащупала общую тенденцию в современной цивилизации, которая никак не давалась мне на земле! Видите ли, отсюда виднее — большое видится на расстоянье! Теперь у меня есть работа на ближайшее десятилетие… ах, никак не отвыкну считать вечность в земных единицах времени!
Ее улыбка приглашала: посмейтесь вместе со мной, какая я глупенькая!
— Познакомьтесь, дорогой Игорь Николаевич! — радушно представил Петр. — Лилия Павловна. Вы не знакомы по Думе? Она ведь была секретаршей Расстригина!
— К-как — Расстригина? — поперхнулся Игорь Николаевич. — Почему же я вас никогда не видел?
— Да потому, — равнодушно ответила красавица, — что он меня использовал в основном в постели и для эскорта — и то в свет мы выходили редко. В приемной у него сидела другая кукла. Мне он говорил: «Отдыхай, детка!». В переводе на наш с ним слэнг это означало: сиди дома, пиши мне очередной проект. А что вы думаете? Все эти макроэкономические проекты, какими он прославился, как знаменитый реформатор и экономист, писала ему я! У меня три высших образования, и голова есть на плечах — а у него три класса, коридор и жевательно-лизательный рефлекс… Эх, не вовремя рухнул мой самолет над Атлантическим океаном! Я бы добилась того, чтобы самой войти в Думу — а так мои замыслы достались идиоту, который до сих пор не может запустить их в дело, потому что не способен в них ни слова прочитать!..
— С вашей внешностью! — глупо сказал Игорь Николаевич. — И писать проекты! Да вам бы на сцене блистать!..
Глаза Лилии сверкнули так, что и ядерный взрыв по сравнению с этой вспышкой показался бы тусклым огоньком лучины.
— И вы туда же! Господи, я надеялась, что хоть в раю буду избавлена от дурацкого мужского шовинизма! Я всю жизнь кляла свою роскошную внешность и мечтала вести научную работу! Что и делаю в раю. А вы можете быть свободны! — отрезала она и отвернулась, уткнувшись в книгу Хокинга.
— Извините, — промямлил Игорь Николаевич в сердитую спину.
— Лилия Павловна, простите его, он новичок! — подольстился и Петр Симонович. Красавица дернула плечиком, что, видимо, означало: извинения приняты, проходите! Неразлучные товарищи прошли.
— Ничего, ничего, вы привыкнете, — успокаивающе сказал Петр Симонович.
— К тому, что здесь все не по-людски? — запыхтел Игорь Николаевич.
— Вот именно! Не по-людски! — подхватил Петр. — Не так, как заставляют действовать принятые среди людей установки и правила, искажающие все наши заветы! А так, как и должно быть в совершенном мире! Что это, помилуйте, за правило такое, кто его выдумал — если красавица, так непременно с интеллектом амебы? Если умница, так обязательно дурнушка?! Я в догадках теряюсь! Даже Они, — он возвел очи горе, — недоумевают. Сошлись во мнении, что кто-то слишком вольно трактовал слова: «Да будет украшением вашим сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа». И пошло искажение…
— Это кто же сказал? — полюбопытствовал Игорь Николаевич.
— Я, — ответил Петр. — В первой жизни. Но если бы я знал… да ладно, не об этом речь! Важны, в конце концов, дела. И там, и здесь.
— Но какие дела? — растерялся Игорь Николаевич. — Мы же все бесплотны! Мы же ничего для материального мира сделать уже не можем! Максимум, там, не знаю — во сне явиться, что-нибудь родным предсказать…
— И опять вы не правы! — торжествующе заметил Петр. — Большинство душ не хочет здесь ничего делать, считают, что там наделались на всю вечность вперед — это да. Но такие, как Лилия Павловна, не довольствуются стереотипами, тяготятся бездельем — и работают.
— И доклады по высшей экономике вам зачитывают?! — не сдержался Игорь Николаевич. — Или Им, напрямую?!
— Зубки показываете? Похвально! — обрадовался не пойми чему Петр. — Нервничаете? Понравилась дама, обидно, что не оценила? Она такая… Но я вам все-таки расскажу. Конечно, нам, как вы и изволили съязвить, доклады о вашей экономике без надобности. Но вот вам они очень нужны! И мы их переправляем в микрокосм. Чаще всего — старым, испытанным путем: в виде озарений транслируем научные работы наших обитателей в умы ныне живущих. Очень яркий пример имел место в 19 веке, когда некий пьяница у вас в России увидел во сне систему химических элементов, разработанную… кем бы вы думали? Смелее! Никак? Ну, конечно, знаменитым врачом и алхимиком Парацельсом! Он и в раю не прекратил изысканий. Но есть и другие способы… В книгу оформить и подкинуть кому-нибудь, кто способен понять… В телевизионную передачу вплести на правах двадцать пятого кадра… Не забываем, в общем, творениях наших, стараемся помогать по мере возможностей…
— Спасибо, — буркнул Игорь Николаевич. — Вы меня извините… А… скоро уже мое… пристанище?
— Устали? — разыграл заботу Петр. — Да, я вас, наверное, заболтал, утомил новой информацией… А у вас ведь впереди вечность, вы все узнаете… Ну, прошу прощения! Давайте тогда угол срежем!
Но на пути, хоть и со «срезанным углом», Игорю Николаевичу довелось увидеть еще много поразительных сцен. И под конец он уже перестал чему-либо удивляться. И даже не обращался к Петру за разъяснениями, усвоив, что они будут стандартны: мы даем каждой душе то, чего она более всего желает. Хотя порой поверить в то, что душа желает телесных мук — как у того мужика, которого несколько дюжих ангелов в телогрейках хлестали плетьми, а тот балдел и лишь крякал, прося «А ну, сильнее!» — было сложновато…
— Да, это вам не понять, — снисходительно обронил Петр, когда они миновали экзекуцию. — Этот человек явился к нам в середине 70-х. Он из правоверных коммунистов, комсомольцев 20-х годов… типа этого, героя вашего писателя… да как же его… ах, Павки Корчагина! И он поверил с детства, что счастье в страданиях. Всю жизнь то воевал, то голодал… даже в конце жизни, живя в мирное время на Урале… в коммуналке… И со снабжением, как у вас там говорили, было плохо… Вот он и привык. Изобилие, комфорт, покой — не для него, он воспринимает это, как подвох или провокацию. А вот если голод, нужда и боль — он счастлив! Но вы, Игорь Николаевич, должны быть благодарны таким людям! Они же своим аскетизмом подготовили почву вашему поколению — знающему толк в удовольствиях… отдали вам власть, себе взяв самое дороге — страдания…
Дешевых агиток Игорь Николаевич никогда не любил. От райского стражника он такого пассажа не ожидал. Он с неудовольствием покосился на Петра, но лицо того было безмятежно… И неудовольствие свое новоприбывший райский житель засунул в то место, которого у него теперь в буквальном смысле не было, но в фигуральном-то — сохранилось.
Впрочем, далеко не все обитатели рая были из того теста, что добровольный мученик. Один, который особенно понравился Игорю Николаевичу, выбрал самый простой русский способ получать удовольствие — расположившись в стилизованной деревенской избе за богато накрытым столом, где лобстеры и омары соседствовали с вареной картошкой и квашеной капустой, пил чередом по стакану из батареи бутылок — и все время оставался «вполсвиста», нормально веселым. В жизни, понял Игорь Николаевич без подсказок, это никому не удавалось — так хоть тут насладиться радостным пьянством без похмелья и цирроза! Третий мужик, запомнившийся Игорю Николаевичу, спокойно сидел и читал газету — вчерашний московский таблоид! Его из огнемета расстреливал в упор давешний воин и орал что-то непотребное. А читатель невозмутимо перелистывал страницы. Стена огня стекала, казалось, прямо по лицу мужчины…
— Знаете ли вы, дорогой мой, сколь многим тут нужно наивысшее счастье, не достигнутое в жизни — чтобы их никто не трогал! Чтобы их ничто и не могло тронуть! — прочувствованно заявил Петр Симонович.
— Знаю! — напрямик ответил Игорь Николаевич. — Мне этого как раз и хочется!
— Мы уже почти пришли! — успокоил дотошный «гид».
Однако в оптимистичное «почти пришли» уместилось еще несколько незабываемых встреч.
За спиной бестелья раздался шорох не шорох, всхлип не всхлип… Игорь Николаевич за ту бесконечность, что уже, по его мнению, прошатался по раю, ни разу не видел, чтобы здесь кто-то плакал. И все-таки шелест в кустах подозрительно походил на сдерживаемые рыдания. Игорь Николаевич оглянулся. Между ветвями блестел фиолетовый глаз — растроганный и влажный, как у коровы.
— Кто там? — удивился Игорь Николаевич. — Вы что, плачете?
Фиолетовых глаз стало два. Они располагались на весьма миловидном женском личике под пышной челкой, украшенной темно-розовым бантом. Обладательница всего этого богатства выбралась из зарослей на дорожку и напомнила бестелью Мальвину с солидным стажем. Тем паче, что на ней была пышная юбка колоколом, а волосы свободно разлеглись по плечам.
— Да, я плачу, — еще раз всхлипнув, проговорила она. — Какой вы молодец, что заметили это! Ведь здесь же всем на меня наплевать! Да не только на меня — на всех наплевать!.. Они думают, что, раз они это, — подчеркнула дама с интонацией столь брюзгливой, словно имела в виду третьесортную столовую, — называют раем, а мы к этому приписаны, то больше не надо ни о чем заботиться — ни о душевной гармонии обитателей, ни о наших взаимоотношениях!.. Вы — единственный настоящий мужчина! Спасибо вам, я прямо душой воспрянула!..
— Да помилуйте, что же я такого сказал… — смешался Игорь Николаевич, ища глазами своего верного спутника. К его нехорошему удивлению, Петр Симонович внезапно оказался на солидном расстоянии от месса, где топтались два бестелья — мужское и женское. И даже, кажется, делал вид, что в упор не видит Игоря Николаевича. И не следит за ним. Перемена в поведении начальника насторожила нашего героя, и он попытался было откланяться Мальвине — но не тут-то было!..
Мальвина внезапно подалась к Игорю Николаевичу всем телом и, не имея возможности схватить его за локоть или удержать иным простым образом, загородила ему дорогу вперед, склонившись к его лицу и вбок, прислонившись к его плечу. Игорь Николаевич представил их с Мальвиной со стороны — и живо напомнил себе аптечный символ. Явно он был металлической вазочкой…
— Я только вам, как единственному другу! Единственному, кто посочувствовал мне среди этого безобразия! — Игорь Николаевич все понял. В бытность его депутатом такие жалобщики — посетители или корреспонденты, неважно, — считались самой черной категорией, на то, чтобы их не допускать ни к одному «телу» депутата, были натасканы специально полиция на входе, охрана на этажах, секретарши в приемных, телохранители… Здесь же при Игоре Николаевиче не было никого из проверенной гвардии. И Петр Симонович сбежал! А змея-Мальвина обвивала его все прочнее и шептала, подсвистывая: — Ведь даже вот этот главный распорядитель! — недвусмысленный взмах ресницами указал, что Мальвина имеет в виду Ключаря. — Ничего не хочу сказать про Петра Симоновича, он, конечно, очень авторитетный человек, и я его уважаю, но… Петр Симонович нарочно позвал сюда Вилку! Виолетту Вольскую… Виолетту Аполлинариевну Боброву, старую калошу и уродину! Чтобы сделать мне больно! Он же знает, что она испортит мне настроение навек! Один лишь вид ее, довольной, мне отравляет все кущи… Вообразите, я ее недавно встретила — она, я уверена, построила наше столкновение, я же ее обхожу десятой дорогой — и она мне…
Выражение лица Мальвины молниеносно изменилось, стало приторным, улыбка и лучи фиолетовых глаз направились за плечо Игоря Николаевича. Он так и понял, что ему на выручку пришел-таки наставник.
— Игорь Николаевич, мы с вами спешим! — сухо сказал Петр.
— Добрый день, Петр Симонович! Я как раз говорила нашему новому товарищу, как вы хорошо организовали наши райские будни! — не моргнув глазом, отрапортовала Мальвина. Игорь Николаевич втайне восхитился: владение лицом такого класса он встречал на уровне не ниже своих коллег по законотворчеству.
— Что она вам говорила? — понизив голос, сухо осведомился Петр.
— Да я не понял, — с деланным равнодушием ответил Игорь Николаевич. — Жаловалась на какую-то ложку… сошку…
Петр остро взглянул на бестелье. «Видит насквозь» в его случае было не метафорой. Но Петр сдержанно поправил:
— Вероятно, Вилку?
— Да-да! — продолжил играть в дурачка Игорь Николаевич. — Но… что это?
— Не что, а кто. Сейчас вы ее увидите.
— Может, не… — рванулось и затрепетало бестелье… Но поздно — бархатная трава райских кущ внезапно сменилась полированным белым мрамором, а по сторонам выросли стены, также декорированные мраморными панелями и зеркалами в рост — вперемешку. Свет бесчисленных ламп дневного света озарял гигантский зал, уставленный стеллажами с книгами и низкими кожаными диванчиками. Вся мебель была сгруппирована так, чтобы обращаться к одной точке — видимо, «алтарю» этого помещения. То был беломраморный помост внушительных размеров, на котором располагался огромный стол, заложенный стопками книг. За столом в полном одиночестве царственно восседала дама, издали миниатюрная и хрупкая, будто Дюймовочка. Но перед ней клубилась небольшая сплоченная группа почитателей.
— Мы уже пришли, — порадовал Игоря Николаевича Петр Симонович. — Давайте подойдем к сцене! Нам все равно по пути.
Игорь Николаевич скользнул взглядом по корешкам книг на ближайшем стеллаже. «Виолетта Вольская. Ночные сказы», «Виолетта Вольская. День без тебя», «Виолета Вольская. Утро новой жизни», «Виолетта Вольская. Вечер вдвоем»…
— Слушайте, а тут есть книги других авторов? — прошептал он в спину Петра Симоновича.
— А вы сами как думаете? — усмехнулся провожатый.
— Думаю — хорошо, что мы тут не единственные!
— Конечно! О заинтересованной аудитории мы позаботились первым делом! — похвалился Петр. — У нее тут вечная презентация ее новых книг. Иногда только берет тайм-аут — пишет новые: «Рассвет в раю», «Эдемская баллада», «Ключ от райских врат»… И неплохо, кстати, пишет. Но мы на землю запретили их транслировать — не стоит, чтобы широкая публика заранее ознакомилась со всеми нашими секретами. Рыцарю Дуранте дельи Алигьери и некоторым другим прозорливцам объявлен строгий выговор за то, что сделали нашу жизнь достоянием общественности! С Виолеттой не хотелось бы опять попасть впросак. Поэтому создали ей лучшие условия, чтобы не чувствовала себя ни в чем обделенной, не стремилась к контактам с земными читателями… Сами читаем. Даже Они удостоили вниманием. В общем, Виолетта Вольская теперь наша звезда. И заслуженно, хочу сказать! Бойкое перо, умелый стиль…
По мере продвижения к сцене Игорю Николаевичу оказались доступны другие детали, от которых он присвистнул бы, сохранись у бестелья губы — эк они с бабой носятся!
Виолетта Вольская, восседая на сцене, надменно не обращала внимания на аплодирующую ей из позиции снизу вверх толпу. Она читала. Когда писательница перевернула страницу, книга шевельнулась, показав Игорю Николаевичу обложку: «…тта Вольская. Царство гр…». Иными словами, авторесса самозабвенно читала сама себя. Меж тем среди обожающих зрителей Игорь Николаевич, вздрогнув — вернее, ощутив себя вздрагивающим — разглядел нескольких очень модных журналистов, одну очень гламурную телеведущую, популярного писателя и даже кое-кого из аппарата Президента.
— Они что?.. — задохнулся он.
Петр понял сразу.
— Да нет, что вы! Живы и здоровы, их час еще не пришел. Но мы сформировали их виртуальные дубли, наделили среднестатистическими профессиональными качествами, универсальными лексиконами и предъявили Виолетте. От них, там, внизу, не убудет — а нам тут удовольствие.
— Просим, просим! — зашумела орда преданных виртуальных читателей, зааплодировала.
Изящным жестом Виолетта захлопнула книгу, отложила ее и приняла томную позу:
— Простите, дорогие, я зачиталась… О чем бы вы хотели меня спросить?
— Божественная Виолетта, где вы берете сюжеты ваших непревзойденных романов? — задала вопрос гламурная дива российского телеэкрана.
— Дорогие, — устало и мудро ответствовала Виолетта, — сюжеты всегда лежат под ногами, надо всего лишь обладать зорким глазом и еще более зоркой душой, чтобы разглядеть их! А еще — надо не лениться и поднимать их!
Аудитория льстиво засмеялась.
— А кто является прототипами ваших героев? — спросил журналист, прославленный своими расследованиями.
— Вы полагаете, моя фантазия слишком узка, чтобы создавать героев, ни с кого не списывая? — парировала Виолетта Вольская.
Аудитория бурно захлопала.
— Вопросы какие-то дебильные, — шепнул Петру Игорь Николаевич.
— Так ведь не могут дубли постоянно выдумывать новые, оригинальные! — тоже негромко ответил «гид». — У них интеллект, в отличие от живого, конечен.
— А что, так каждый день? — ужаснулся Игорь Николаевич.
— Ну, дни проходят только в ощущении Виолетты, на деле это одна и та же постановка… Но по-вашему — да, каждый день. Видите ли, ей этого — внимания, шумихи — очень не хватало при жизни. Не повезло даме, в топ раскрученных авторов не попала, хотя и издавалась… Не хотите ли задать ей свежий вопрос? Она только рада будет! Да не стесняйтесь, здесь никто не лжет! — ободрил Петр Симонович. И тут же Игорь Николаевич оказался прямо перед сценой. Виолета Вольская глядела на него с удовольствием — видно, ей понравилось явление нового лица. Крупным планом она оказалась немолода, но ухожена.
— Скажите, Виолетта, что такое, по-вашему, счастье? — бухнул Игорь Николаевич.
— Спасибо за вопрос! — кивнула писательница. — Мое наивысшее счастье — что мне теперь ничего не может сделать Милонрава Царицына! Она нашептывает, а ее не слышат; она интригует, а с ней не соглашаются!.. Вы уже имели несчастье с ней познакомиться? Она обязательно где-то неподалеку — бродит и вся кипит оттого, что я ее не зову на свою презентацию!
Игорь Николаевич так понял, что Милонрава Царицына — это Мальвина с фиалковым взором и макияжем не по возрасту; о том, что он не ошибся, свидетельствовало прогрессирующее нарастание яда в голосе Виолетты. Точно так же говорила о Вольской «Мальвина». Он сделал утвердительную гримаску.
— Ну, конечно, я так и знала! — Вольская источала ехидство. — Она ходит вокруг и пытается всех настроить против меня… как и при жизни делала! Но Петр Симонович — приветствую вас, дорогой! — обратилась Вольская к Ключарю, на взгляд Игоря Николаевича, чересчур фамильярно, но тот любезно осклабился. — Милый. Милый Петр Симонович! Он как-то так устроил, что все козни Царицыной, с одной, с ее, стороны, нескончаемы, потому что она от этого кайф ловит, а со стороны других — одномоментны и продолжения не имеют!
— Так ее счастье — в ненависти? — удивился Игорь Николаевич.
— Да! И в зависти! — торжествующе откликнулась Вольская. — Ей больше ничего не остается! Вы слышали такую пословицу — что рукописи не горят? Так вот! Мои не сгорели. А ее — сгорели! Не только рукописи, но и книжонки! Она их издавала тиражом в сто штук за свой счет, держала тиражи на даче, а дача после ее смерти досталась дальней родне ее мужа — она же сама бездетна! — и те дачу чистили, книги и сожгли!
Виолетта сияла довольством, как Санта Клаус с мешком подарков.
— У вас все вопросы? А то мне пора давать интервью Первому Вселенскому каналу!
Сверху послышался рокот самолета и что-то, похожее на выстрелы. Игорь Николаевич задрал голову — над ними в «этажерке» времен Первой мировой пролетал давешний боец против всех. Он сидел за пулеметом, а аэропланом правил ангел. Боец вопил что-то неразборчивое, но, без сомнения, агрессивное.
— Бедняга! Пожалуй, я отступлю от своего принципа и о нем напишу в своем следующем романе! — проговорила Виолетта Вольская, провожая аэроплан взглядом с лицемерным состраданием.
Игорь Николаевич с провожатым синхронно шагнули от стола Виолетты — и оказались в проулке, очень похожем на улицу в поселке правительственных дач. Справа и слева тянулись высоченные заборы — не дерево, не камень, даже не металл… но коснуться его было никак невозможно — руку бестелья отбрасывало от изгородей, точно мощным силовым полем.
— Недаром я при жизни от творческих людей, как от ладана… — Игорь Николаевич осекся. Заурядные земные выражения в раю обретали особый смысл. Но Петр Ключарь опять не дал знать, что заметил его проговорку. Только обронил:
— И творческие люди имеют право на свой личный рай… Не все, конечно, но многие.
— А что это за место? — сменил тему Игорь Николаевич.
— Это у нас Индивидуал-центр. Заборы образуют клети, в каждой из них сидит тот, кто полагает, что он в раю один. В основном это, конечно, касается крайних форм религиозного фанатизма, но есть и иные случаи — острые аутисты, скажем, или хронически одинокие люди, привыкшие к полной изоляции… Узники одиночек, например. Николай Александрович Морозов здесь обитает.
Так как Игорь Николаевич не знал, кто такой Николай Морозов, то отнесся к этой информации без любопытства. Зато он наконец осознал, что его смутно интересовало все время — или безвременье — затянувшейся экскурсии.
— Петр Симонович, я тут ни одного ребенка не увидел! А ведь детишки, безгрешные души, говорят, прямиком в рай возносятся. Как же так?
Петр Симонович опять стал сухим и значительным. И ответил безо всякого дружелюбия.
— Рай для детей у нас совсем в другом месте. А что это вы про него спросили? Хотели свои земные профессиональные познания здесь применять? Поверьте — не стоит!
— Да я… что вы! я ничего! — забормотал Игорь Николаевич, хотя подобная мысль и свербила у него в голове.
— Вот мы и пришли! — объявил Петр Симонович.
Одним перемещением они оказались на берегу моря. Ноги бестелья увязли в светлом, мягком, как пух песке — скорее всего, тоже метафизическом. Вокруг него разверзся бескрайний простор. И наполняло простор блаженное одиночество! Только ласковый прибой, узорная полоса гальки, вечерняя заря над гладью воды, размеренный, убаюкивающий шепот волн, семейка длинноногих пальм… И маленькое, но уютное с виду бунгало под пальмами — на него Петр указал Игорю Николаевичу широким взмахом руки.
Внутри бунгало оказалось оборудовано по уровню «пять звезд». С минибаром и телевизором («Первый Вселенский телеканал транслирует всегда, стоит вам лишь кнопочку нажать — можно и мысленно!»). Игорь Николаевич обошел две комнаты, покачался на упругом матрасе в спальне, посидел на всех предметах мебели в гостиной, полюбовался запасами деликатесов в холодильнике и кухонных шкафах («Вам еды, разумеется, уже не надо, но в одночасье вы от земных потребностей не отвыкнете, и здесь все, что вы любите!») и признал, что именно о таком рае он мечтал всю свою жизнь. Хотя она и сама по себе была изобильной и комфортабельной.
Потом он хватился, как запирается дверь. Петр Симонович иронически наблюдал, как Игорь Николаевич ищет на двери замок.
— Дорогой мой! Не путайте! Вы не Багамах, все-таки, а в раю! К вам сюда никто не сможет войти, потому что на текущий момент ваше требование к оптимальному раю — природа, бытовой комфорт и полное одиночество! Ошибки здесь исключены! Никто к вам помимо вашей воли пройти не может, — Петр опять ответил на незаданный, в уме просквозивший вопрос Игоря Николаевича. Бестелье про себя поклялось потренироваться — думать так, чтобы мысли не были открыты, точно книга, тому, кого он про себя стал невольно звать «куратором».
— А я как же?
— Если выйти из бунгало и оглянуться через левое плечо, окажетесь на тропе, ведущей к «людям»! Вдруг затоскуете! А вы пока видели мельчайшую долю нашего населения! — сказал Петр и наконец попрощался.
— Не затоскую! — заносчиво гарантировал Игорь Николаевич. — А захочу сменить рай, вас позову!
— Да — одного мысленного зова мне будет достаточно! — откланялся Петр Симонович.
Как бы ненароком не подумать о нем — было последней думой Игоря Николаевича, без сил валящегося на кровать и раскидывающего бестелье в блаженной позе.
…Следующий день — да, это был именно день, начавшийся с божественно красивого розового восхода! — для Игоря Николаевича был средоточием натурального счастья. Одинокое купание, одинокий завтрак самыми любимыми продуктами, без оглядки на холестерин, изжогу и калории — вот они, преимущества бестелья! — одинокий просмотр программы Первого Вселенского — почему-то одни старые земные кинокомедии… Игорь Николаевич наслаждался полным покоем, пока… случайно не глянул в окно и не увидел, что к его бунгало идут по песку трое в черном.
В их приближении было что-то настолько зловещее… Бестелье все захолонуло. Но оно верило «вчерашним» обещаниям Петра Симоновича — что никто не сможет проникнуть в маленькую прибрежную крепость помимо воли ее обитателя. Игорь Николаевич, сжавшись на диванчике в гостиной, думал: не войдут, не смогут!
Они вошли. Меж тем дверь даже не стукнула. Просто вот троица была за окном — а вот она уже в комнате.
Один сел напротив Игоря Николаевича на кокетливый пуфик — и занял собой, казалось, полкомнаты. Второй грамотно встал у двери. Третий блокировал панорамное окно. У них были где-то даже симпатичные, только каменные лица — как у героев Шверценеггера.
У бестелья отнялся не только язык, но и мыслительный процесс.
— Мы к вам, Игорь Николаевич, вот по какому делу, — неспешно начал тот, кто сидел. — Мы вас проверили по базе. Вчера у нас с вами ошибочка вышла. Вам не здесь надлежит быть, а на пятьсот уровней бытия ниже.
Игорь Николаевич догадался, что за место дислокации скрывается за этим эвфемизмом.
— Почему, за что?! — по-петушиному воскликнул он. — Я же благотворитель! Мне вчера Петр Симонович сам сказал: «Вы наш человек!».
Главный из пришедших достал планшет. Техника была, что говорить, великолепна.
— Вот именно здесь у нас ошибочка и вышла… Да, по формальным признакам вы самый настоящий благотворитель. Делами отцов и детей занимались с 1992 года. Первое ваше деяние на этом славном пути — подряд на поставку гуманитарной помощи в детские дома от 6 августа 1992 года. Тогда вы еще не были депутатом Государственной Думы, а владели холдингом «Игорь-свет». Итак: 78% поставленного — американская тушенка, мука, конфеты — было роздано трем детдомам Московской области, потом изъято и проведено по накладным как списанные излишки. Они черным налом куплены фирмой «Ромашка», которой владели через подставных лиц также вы. Остальное — собственно, «остальное» сохранилось в одном лишь детдоме, для детей-инвалидов… разнесли по домам директор, завуч и воспитатели. Детям досталось лишь то, что воспитатели не успели изъять у них. Помог этому воспитанник детдома Коля Побегаев. Он не был инвалидом, его пристроили в детский дом, так как его родителей лишили за пьянство родительских прав, пристроили на время, собирались переводить в школу-интернат… Коля, крепкий парнишка, приученный постоянным голодом в родном доме, тащить все, что плохо лежит, через окно влез в подсобку, вскрыл одну из коробок и схватил, что под руку попалось — три шоколадки и несколько бутылок «Пепси». Раздал товарищам. За это Колю потом избили воспитатели. Так, что его уже не потребовалось переводить в школу-интернат.
На экране планшета Игорь Николаевич увидел человекообразное существо, прикованное к неимоверно грязной постели — пергаментное лицо, оскаленные коричневые зубы, шея, худая, как спичка…
— Это не я! Я же его не бил! — заорал он от ужаса и отвращения.
— Да, своими руками вы его не били, — бесстрастно согласился некто в черном. — Но вся благотворительная деятельность холдинга «Игорь-свет», активно разворачивающаяся в 1990-е годы, строилась по той же самой схеме. А ее фактическими жертвами, кроме Коли Побегаева, стали еще шестнадцать воспитанников детских домов — избиты до полусмерти, исключены и спились, отданы в колонии за воровство и пошли по криминальной дорожке. А девочка Наташа Луговая, собиравшаяся заявить в милицию, что директор детдома украл у учеников гуманитарную помощь, пропала без вести. Итак, шестнадцать душ на вас за восемь лет.
— Я же не знал, что они там творят! — надрывался Игорь Николаевич. — Я хотел, как лучше!
— Все правильно — имели благие намерения; весь наш контингент с этого начинает, — кивнул черный, и Игорю Николаевичу стало нехорошо.
— Идем дальше. Благотворительный марафон «Малютка», открыт в 2002 году, когда вы уже стали депутатом и по документам оставили бизнес. Холдинг «Игорь-свет» был обанкрочен, стоимость его активов составила ваш первый счет в оффшорной зоне. Откат с марафона «Малютка» в вашу пользу составил 35 %, в пользу вышестоящего, кто разрешил вам его открыть — 50% показанных в документе средств.
— Но дети были довольны, — пролепетал Игорь Николаевич.
— Как на земле говорят: «Слаще морковки ничего не ели», вот и были довольны, — покладисто сказал черный. — Идем дальше. Все «нулевое» десятилетие вы занимались как депутат, глава думского комитета, оздоровлением подрастающего поколения, пропагандой спорта и здорового образа жизни. Спортивные мероприятия — общее число шестьдесят три — тут цифры откатов больше, чем на марафоне. Книгоиздание — вы создали программу бюджетного книгоиздания пропагандистской и историко-краеведческой просветительской литературы «Смотришь в книгу!» под своего брата, не закончившего исторический факультет московского педагогического института имени Крупской. Он исключен с третьего курса со скандалом из-за изнасилования сокурсницы, который потом не позволил ему восстановиться. Человек с бумажкой «н/высшее образование» — учебники истории и книги для чтения по истории. От них все издательства отказывались. Вы помогли брату своей программой. Суммарный тираж его книг составил 600 тысяч единиц. Половину бюджета с программы вы разделили с братом. Потом, на правах депутата, вы его учебными пособиями насытили Ямало-Ненецкий Автономный округ. Откат от правительства округа в вашу пользу составил 30%. Это уже совсем недавние дела, 2010 год…
— Но ведь лучше такая литература, чем никакой! — голосил Игорь Николаевич.
— Может, у вас там так и считают, а у нас иные мерки, — ладил свое черный, перелистывая страницы на мониторе планшета.
— А братская любовь?! Разве это не заслуга? Я же это для брата! И все остальное — для ближних! Для жены, дочек! Для родителей стареньких!
— Ах, да, о любви к ближнему своему… Друга, Степана, с которым вы откровенничали в сауне, в том числе о вашем идеальном рае, посадили по обвинению в злоупотреблениях…
— Потому что он, дурак, зарвался! — пискнул наш герой.
— Да, злоупотребления с его стороны имели место, но кто донес на него органам в разгар борьбы с коррупцией? Анонимно?
— Откуда я знаю? — фанаберился Игорь Николаевич. — Анонимно же!
Черный страшный тип поднес к его глазам планшет. Игорю Николаевичу показали трехминутный ролик, как Игорь Николаевич диктует секретарше Лизочке, отечески поглаживая ее по спине и ниже, письмо, чтобы отправить его на «горячий» электронный адрес с одноразового почтового ящика, который следует создать из Интернет-кафе.
— В тот вечер, когда вы поделились со Степаном мечтой о своем «идеальном рае», он поделился с вами тревогой по поводу некоторых операций, которые могли не понравиться правительству во время объявленной кампании. Вы обещали ему стопроцентную секретность. Письмо с фактами ваша секретарша отправила через день после вашей встречи в сауне…
— Но ведь он правда это все совершил! Почему же он не отвечает? Почему я?! Я же хотел встать на путь исправления!
— Вашего поэта, Киплинга, не читали? — осведомился черный светским тоном. К такому повороту беседы Игорь Николаевич был не готов.
— У него в балладе «Томлисон» как раз о вас сказано:
«Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, —
У нас — не двое за одного, а каждый сам за себя».
Игорь Николаевич не нашелся, что ответить — вернее, он понял: все, что мог бы он сказать, не будет иметь ни веса, ни авторитета, в отличие от земле. А посланец ада перелистнул на мониторе еще несколько страниц, каждая из которых служила приговором Игорю Николаевичу.
— А умерли вы, увидев по телевизору, что президент США подписал список лиц, кому запрещен въезд в США — в связи с тем, что ваша Дума приняла так называемый… — черный сверился с «Яндексом», чему Игорь Николаевич удивился бы, не будь он деморализован вконец, — «закон Димы Яковлева» — о запрете американцам усыновлять российских детишек. В список были внесены все ярые сторонники этого запрета. А ваша «тронная речь» в Госдуме как раз и сделала вас таковым!
Игорь Николаевич полюбовался в планшете, как он выступает на заседании Госдумы:
— И я вам ответственно заявляю! — долетела до него его собственная прямая речь. — Что наша великая держава способна обеспечить сиротам в Российской Федерации жизнь лучше, сытнее, комфортнее, а главное — духовно богаче, нежели в какой-то Америке! Мы делаем все, чтобы наши дети, лишившиеся родителей в силу каких-то трагедий, ни в чем не знали ущерба! — он приводил в пример собственные деяния, ему аплодировали. Именно от этой речи, если верить Петру Симоновичу, прослезился райский персонал. А кое-кто, значит, не прослезился, а «взял на карандаш». Ну все, все — как у людей!
— А потом вы у себя в кабинете смотрели телевизор и увидели новость, что президент США принял ответные меры, и несколько сотен россиян, в том числе вы, стали невъездными. А у вас в банках США, по разным сведениям, от 170 до 200 миллионов долларов на разных счетах, в том числе на подставных лиц! И вы этим государственным актом оказались разлучены со своим состоянием… Чего и не выдержали. Тем более, что сосуды у вас были запущенные, зашлакованные…
Игорь Николаевич на экране сорвал с себя галстук, прохрипел «это провокация!» — и осел с кресла вбок. Игорь Николаевич, скорчившийся на диване, подумал, что могли бы быть и поделикатнее — зачем травить человека зрелищем его кончины? Потом понял: от кого деликатности ждет?..
— Собирайтесь! — буднично сказал главный.
— Апелляция возможна? — прошептал Игорь Николаевич. — Я все отдам… все верну детям…
— Теперь уже поздно, — ответил черт.
— Последнее желание, — слабо, точно вновь умирая, выдохнул Игорь Николаевич. — проведите как-нибудь… незаметно… Стыдно же!
— Похвальное желание. Проявление стыда зачтем при распределении, — сказал черт. — Но пройдем все-таки обычной дорогой. Да вы не переживайте — там почти каждый день такие картины наблюдают. Ошибки-то выплывают…
— Ошибки! — взъярился Игорь Николаевич, поняв, что ему уже нечего терять. — Две завистливые фифы-писательницы в раю друг дружке кости перемывают — это для вас не ошибка! Сексуальная маньячка трахается сразу с семью — это не ошибка! Убийца жаждет весь мир расстрелять — это нормально! Один чувак стихи у другого спер, издал под своим именем — зашибись! Они все в раю! А меня — на посмешище?!..
— Вы обнулили себе очко, заработанное проявлением стыда, — объявил черный, вставая. — Ну, что, пойдем?
И они пошли по раю мимо всех его героев, которых Игорь Николаевич уже видел, и которых еще не видел, но кому жгуче завидовал в этот момент. Неутомимый воин прощально «салютнул» ему танковым залпом и прокричал что-то обидное про гадов-власовцев. А вот Петр Симонович навстречу печальной процессии так и не попался. Давешней райской приемной нигде в поле зрения Игоря Николаевича не мелькнуло. Но зона удовольствий осталась позади, и вокруг Игоря Николаевича и его спутников опять заклубилось Ничто.
— А как там у вас? — на ходу полюбопытствовал Игорь Николаевич. — Тоже оптимизация? Тоже оптимальный ад?
— А как же, — ухмыльнулся главный. — Ад имеет смысл только тогда, когда пугает. И не в шутку, как в ваших смертельных аттракционах — а по-настоящему. Когда страх овладевает душой. Когда он — самое страшное, чего ты боялся при жизни.
Игорю Николаевичу стало вовсе нехорошо. Больше всего в своей жизни, начиная с учебы в спецшколе, пионерского лидерства и комсомольской организационной работы, он боялся… жить как простой обыватель. Считать копейки от зарплаты до зарплаты, ездить в автобусе, возделывать шесть соток песка и глины на «даче» — вокруг фанерного домика — и отпуск в Сочи считать филиалом рая. А главное — понимать, что от него ничего не зависит!.. Что он не владелец мира, а ничтожный винтик…
Судя по ухмылкам на маскоподобных физиономиях конвоиров, впереди Игоря Николаевича и ждало самое страшное. Тем более, что хаос трансформировался в огромное поле — несчетные гектары грязной земли, по которым змеилась непролазная дорога. Бестелью вдруг стало холодно — а он думал, что распрощался с органами чувств!
— Физические ощущения вашей душе вернутся, иначе какой смысл в вашем персональном аду, — бросил главный черт. — Сейчас ноябрь, распутица, средняя полоса России, неперспективная деревня и моногород с умершим заводом. Для вас это режим на ближайшие… ну, скажем, двести лет. Потом, возможно, будет колхозная весенняя страда… ну, там посмотрим… на ваше поведение.
На горизонте, к которому утекала разбитая в хлам грунтовка, уже маячила запруженная людьми остановка автобуса. Все, кто стоял там, зябко ежились под ветром, кутались в советский ширпотреб. На Игоре Николаевиче оказались надеты брюки, наводившие на мысль о районном доме быта, самовязаный свитер, болоньевая куртка и шапка-«петушок». И ботинки, фабрики, может, «Скороход», а может, «Парижская коммуна». В правом уже хлюпало. А левый жал.
«Эскорт» остановился. Предводитель хлопнул Игоря Николаевича по плечу.
— Езжайте, — сказал главный. — Вам, кто на той остановке, всем в одном направлении, до конечной, там у нас КПП. Ближайший автобус завтра.
