Рассказ Татьяны Юн — о смерти, но и о жизни, конечно. И построен он на противопоставлениях. Культура смерти как праздника у южноамериканцев — и печальное к ней отношение, присущее православным. «В детстве мама сказала мне, что смерть прекрасна, и что смерть — продолжение жизни. Я обожаю мексиканские похороны». «Выросшая в православии, я никогда не думала о смерти, как о чём-то хорошем». Повествование тоже не очень обычно, язык первой части стилизован под журналы, которые обычно лежат в парикмахерской в открытом доступе, а действие сначала там и происходит. И потом — резкий контраст, текст молитвы, сцена в церкви, катарсис.
Михаил Квадратов
Татьяна Юн — писательница, редакторка, драматургиня. Публиковалась на портале «Такие дела», в медиа DOXA, в журналах «ПЛУГ», Mother Muse, Evocations Review, «Лиterraтура», «Прочтение», «Незнание», в сборнике «Сообщники» издательства «Самокат». Авторка Tanja räägib eesti keelt (Tänapäev, 2020). Пьеса Татьяны «Коммуна» — в списке особо отмеченных фестивалем Любимовка-2022.
Татьяна Юн // Муэрте
Я вышла из дома рано, оставив домашних спать в выходной. Открыв гараж, я зажмурила глаза от солнца: август — самый жаркий месяц в Калифорнии. Машина, как и я, казалась сонной, ехала нехотя и будто не поддавалась мне.
Я припарковалась на окраине местного даунтауна и отправилась в салон «Луна и зеркало». Салон находился на втором этаже заполненного разными бизнесами здания. К нему вела барочная не подходящая к офисной обстановке скрипучая лестница. Я постучала, хозяйка пригласила войти.
Внутри оказалось тесновато: всего два кресла и еще одно для мытья головы. Зато окна были огромными, выходили на небольшой сквер, где кто-то завтракал булочкой, завернутой в бумагу. Перед зеркалом уже стояли несколько чаш с чем-то кремообразным, издающим химический запах. Парикмахер и владелица салона Юни извинилась за нерабочую кофеварку, предложив холодный кофе из небольшой стеклянной бутылки.
Юни усадила меня в кресло, расправила мои давно не крашенные волосы неровной длины. Она была совсем крохотной, на полголовы ниже меня. Cо спины ее можно было принять за подростка. С ее дюймовочными пропорциями контрастировали длинные вьющиеся волосы черного цвета с фиолетовыми прядями. Она начала работать над моей головой и одновременно говорить, не прекращая беседовать со мной до самого конца нашей встречи.
Я осмотрела соседнюю стену. На ней было несколько небольших акриловых картин. Меня привлекла одна с апельсинами и надписью naranjas.
— Это же по-испански? — спросила я.
— Да, мои родители — иммигранты из Мексики, — ответила Юни.
Само имя Юни казалось мне азиатским, да и по внешности я не догадалась. На самом деле ее имя — сокращение от древнего мексиканского. Я удивилась, как легко она произнесла слово «иммигранты». Мой иммигрантский статус мне до сих почему-то мешал.
Я заметила другую картину, на которой был нарисован логотип салона: месяц, окруженный цветами, смотрящий в себя, а внутри — зеркало. Оказалось, что Юни училась в художественной школе, и все картины, хитро расставленные так, что и не сразу приметишь, были нарисованы ею.
— Нас четверо в семье, я самая младшая. Родители вырастили трех моих братьев как американцев, я одна среди них мексиканка, — смеялась она.
Зеркало передо мной было украшено бусами, открытками и фотографиями одной женщины. Я спросила о ней, оказалось, что это мама Юни, которая умерла год назад. На тот момент со смерти моей мамы прошло три года.
Тут и там в салоне виднелись изображения и маленькие фигурки расписных черепов. После двух Хеллоуинов в США меня уже не страшила символика смерти. Но все же для американцев Хеллоуин — скорее развлечение, а для мексиканцев День мертвых — праздник, на котором строится вся их культура.
— Día de los Muertos — это не про переодевания, — сказала Юни. — Когда я была подростком, у моей американской подруги умерла бабушка. Она все время плакала, вся ее семья горевала, а я не могла понять, что в этом такого. В детстве мама сказала мне, что смерть прекрасна, и что смерть — продолжение жизни. Я обожаю мексиканские похороны.
Я опешила. Ее восприятие смерти оказалось совсем иным. Мне очень хотелось узнать, а скорбела ли она о матери? Мы поговорили о религии. Католицизм не смог искоренить древнейшие традиции Мексики. Выросшая в православии, я никогда не думала о смерти, как о чём-то хорошем. Вообще православная церковь — место тихое, строгое. Я посмеялась над американцами:
— Я проходила мимо кинотеатра, в нем почему-то устроили службу. На всю улицу играла музыка. А женщины из церкви предложили моей дочери пончик, — сказала я.
— Но ведь это делает церковь ближе к людям. Там весело! — ответила Юни.
Моя вера ушла вместе с маминой смертью. Я не была в церкви после ее похорон. Я была одной из тех, кто спрашивал Бога, где был Он, пока умирала, не дожив до старости, моя мама.
Я встала из кресла с блестящими завитыми волосами. Я расплатилась, спустилась по лестнице, вышла на улицу и вдохнула раскаленный августовский воздух. Домой возвращаться не хотелось. Я нашла на карте ближайшие православные церкви. В получасе езды была только церковь коптов, до греческой, а тем более русской, было далеко. В пяти минутах ходьбы я нашла католическую церковь.
Я долго стояла у входа, не решаясь пройти дальше. Внутри было всего двое молящихся и одетый в джинсы церковный работник, подметавший пол. Он заметил меня и кивнул, жестом руки приглашая зайти. Я вспомнила о ни с чем не сравнимом ощущении нахождения в церкви. Католическая церковь, казалось, пахла по-другому, не как православная, но в ней так же молчали, переговариваясь только шепотом, и ходили медленно, чтобы не создавать лишних звуков. Звук метлы, прикасающейся к полу, не мешал, а создавал особый успокаивающий такт. Я поняла, что скучала по церковной тишине.
Я села на самую последнюю скамью и, не задумываясь, стала поспешно креститься, шепча наизусть:
«Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
и остави нам долги наша,
якоже и мы оставляем должником нашим;
и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукаваго.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь».
Слезы падали крупинами на кожу ног, на крестящие пальцы. Меня трясло, казалось, что бросает то в жар, то в холод. Я не заметила рядом с собой работника церкви. Он стоял, держа в руке бутылку с водой и несколько бумажных салфеток. Молча протянул их мне, улыбнулся, снова взял в руки метлу и отправился подметать алтарь.
