Рассказ Татьяны Юн — о смерти, но и о жизни, конечно. И построен он на противопоставлениях. Культура смерти как праздника у южноамериканцев — и печальное к ней отношение, присущее православным. «В детстве мама сказала мне, что смерть прекрасна, и что смерть — продолжение жизни. Я обожаю мексиканские похороны». «Выросшая в православии, я никогда не думала о смерти, как о чём-то хорошем». Повествование тоже не очень обычно, язык первой части стилизован под журналы, которые обычно лежат в парикмахерской в открытом доступе, а действие сначала там и происходит. И потом — резкий контраст, текст молитвы, сцена в церкви, катарсис.
Михаил Квадратов

 

Татьяна Юн — писательница, редакторка, драматургиня. Публиковалась на портале «Такие дела», в медиа DOXA, в журналах «ПЛУГ», Mother Muse, Evocations Review, «Лиterraтура», «Прочтение», «Незнание», в сборнике «Сообщники» издательства «Самокат». Авторка Tanja räägib eesti keelt (Tänapäev, 2020). Пьеса Татьяны «Коммуна» — в списке особо отмеченных фестивалем Любимовка-2022.

 


Татьяна Юн // Муэрте

 

Татьяна Юн // Формаслов
Татьяна Юн // Формаслов

Я вышла из дома рано, оставив домашних спать в выходной. Открыв гараж, я зажмурила глаза от солнца: август самый жаркий месяц в Калифорнии. Машина, как и я, казалась сонной, ехала нехотя и будто не поддавалась мне.

Я припарковалась на окраине местного даунтауна и отправилась в салон «Луна и зеркало». Салон находился на втором этаже заполненного разными бизнесами здания. К нему вела барочная не подходящая к офисной обстановке скрипучая лестница. Я постучала, хозяйка пригласила войти.

Внутри оказалось тесновато: всего два кресла и еще одно для мытья головы. Зато окна были огромными, выходили на небольшой сквер, где кто-то завтракал булочкой, завернутой в бумагу. Перед зеркалом уже стояли несколько чаш с чем-то кремообразным, издающим химический запах. Парикмахер и владелица салона Юни извинилась за нерабочую кофеварку, предложив холодный кофе из небольшой стеклянной бутылки.

Юни усадила меня в кресло, расправила мои давно не крашенные волосы неровной длины. Она была совсем крохотной, на полголовы ниже меня. Cо спины ее можно было принять за подростка. С ее дюймовочными пропорциями контрастировали длинные вьющиеся волосы черного цвета с фиолетовыми прядями. Она начала работать над моей головой и одновременно говорить, не прекращая беседовать со мной до самого конца нашей встречи.

Я осмотрела соседнюю стену. На ней было несколько небольших акриловых картин. Меня привлекла одна с апельсинами и надписью naranjas.

Это же по-испански? спросила я.

Да, мои родители иммигранты из Мексики, ответила Юни.

Само имя Юни казалось мне азиатским, да и по внешности я не догадалась. На самом деле ее имя сокращение от древнего мексиканского. Я удивилась, как легко она произнесла слово «иммигранты». Мой иммигрантский статус мне до сих почему-то мешал.

Я заметила другую картину, на которой был нарисован логотип салона: месяц, окруженный цветами, смотрящий в себя, а внутри зеркало. Оказалось, что Юни училась в художественной школе, и все картины, хитро расставленные так, что и не сразу приметишь, были нарисованы ею.

Нас четверо в семье, я самая младшая. Родители вырастили трех моих братьев как американцев, я одна среди них мексиканка, смеялась она.

Зеркало передо мной было украшено бусами, открытками и фотографиями одной женщины. Я спросила о ней, оказалось, что это мама Юни, которая умерла год назад. На тот момент со смерти моей мамы прошло три года.

Тут и там в салоне виднелись изображения и маленькие фигурки расписных черепов. После двух Хеллоуинов в США меня уже не страшила символика смерти. Но все же для американцев Хеллоуин скорее развлечение, а для мексиканцев День мертвых — праздник, на котором строится вся их культура.

— Día de los Muertos — это не про переодевания, — сказала Юни. — Когда я была подростком, у моей американской подруги умерла бабушка. Она все время плакала, вся ее семья горевала, а я не могла понять, что в этом такого. В детстве мама сказала мне, что смерть прекрасна, и что смерть — продолжение жизни. Я обожаю мексиканские похороны.

Я опешила. Ее восприятие смерти оказалось совсем иным. Мне очень хотелось узнать, а скорбела ли она о матери? Мы поговорили о религии. Католицизм не смог искоренить древнейшие традиции Мексики. Выросшая в православии, я никогда не думала о смерти, как о чём-то хорошем. Вообще православная церковь — место тихое, строгое. Я посмеялась над американцами:

Я проходила мимо кинотеатра, в нем почему-то устроили службу. На всю улицу играла музыка. А женщины из церкви предложили моей дочери пончик, — сказала я.

Но ведь это делает церковь ближе к людям. Там весело! — ответила Юни.

Моя вера ушла вместе с маминой смертью. Я не была в церкви после ее похорон. Я была одной из тех, кто спрашивал Бога, где был Он, пока умирала, не дожив до старости, моя мама.

Я встала из кресла с блестящими завитыми волосами. Я расплатилась, спустилась по лестнице, вышла на улицу и вдохнула раскаленный августовский воздух. Домой возвращаться не хотелось. Я нашла на карте ближайшие православные церкви. В получасе езды была только церковь коптов, до греческой, а тем более русской, было далеко. В пяти минутах ходьбы я нашла католическую церковь.

Я долго стояла у входа, не решаясь пройти дальше. Внутри было всего двое молящихся и одетый в джинсы церковный работник, подметавший пол. Он заметил меня и кивнул, жестом руки приглашая зайти. Я вспомнила о ни с чем не сравнимом ощущении нахождения в церкви. Католическая церковь, казалось, пахла по-другому, не как православная, но в ней так же молчали, переговариваясь только шепотом, и ходили медленно, чтобы не создавать лишних звуков. Звук метлы, прикасающейся к полу, не мешал, а создавал особый успокаивающий такт. Я поняла, что скучала по церковной тишине.

Я села на самую последнюю скамью и, не задумываясь, стала поспешно креститься, шепча наизусть:

«Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
и остави нам долги наша,
якоже и мы оставляем должником нашим;
и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукаваго.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь».

Слезы падали крупинами на кожу ног, на крестящие пальцы. Меня трясло, казалось, что бросает то в жар, то в холод. Я не заметила рядом с собой работника церкви. Он стоял, держа в руке бутылку с водой и несколько бумажных салфеток. Молча протянул их мне, улыбнулся, снова взял в руки метлу и отправился подметать алтарь.

 

Редактор Михаил Квадратов – поэт, прозаик. Родился в 1962 году в городе Сарапуле (УАССР). В 1985 году закончил Московский инженерно-физический институт. Кандидат физико-математических наук. Проживает в Москве. Публиковался в журналах «Знамя», «Волга», «Новый Берег», «Новый мир», «Homo Legens». Автор поэтических книг «делирий» (2004), «Землепользование» (2006), «Тени брошенных вещей» (2016), «Восьмистрочники» (2021). Победитель поэтической премии «Живая вода» (2008). Финалист Григорьевской поэтической премии (2012). Автор романа «Гномья яма» (2013). Рукопись сборника рассказов «Синдром Линнея» номинирована на премию «Национальный бестселлер» (2018).