1. Чем запомнился Вам 2022-й год в литературном отношении? Какие события, имена, тенденции оказались важнейшими в этот период?
2. Назовите несколько самых значительных книг прошедшего года (поэзия, проза, нон-фикшн).
3. Появились ли на горизонте в этот период интересные авторы, на которых стоит обратить внимание? Удивил ли кто-то из уже известных неожиданными открытиями?
4. Как происходящее в политике и в мире отразилось на российском литературном процессе? А на ваших планах и творчестве лично?
5. Как изменится литература — в свете, опять же, происходящих политических событий, — по Вашим прогнозам? Вопрос и про издательскую сторону дела, и про настроения пишущей и читающей публики.
На вопросы отвечают Андрей Тавров, Анна Нуждина, Елена Севрюгина, Денис Драгунский, Валерия Пустовая, Кирилл Анкудинов, Женя Декина.
Продолжение опроса читайте в следующем выпуске «Формаслова».
Андрей Тавров, поэт, прозаик, редактор поэтической серии издательства «Русский Гулливер»
1. Для меня важной оказалась, быть может, не очень осознаваемая тенденция перевода русского поэтического языка на рельсы западного слова, вербума (об этом можно почитать у Аверинцева и в статьях О. Мандельштама) и тенденция, ей противостоящая, сохранение природы русского поэтического слова как осуществления слова-логоса.
Русская поэзия, то ее крыло, что дрейфует к практикам западного верлибрического стиха, уже много лет смещает акценты со слова-логоса на слово-вербум, с метафоризации на протезирование, с ощущения дальних аур на практическое их отсутствие, т. е. использует те принципы, которые возникли в западной поэзии в середине XX века, а вернее, стали привычными в это время в поэтическом мире. Мне кажется чрезвычайно интересной тенденция некоторых молодых поэтов (Бордуновский, Кошелев, Суркова), осваивая западные способы поэтической речи, не отказываться от понимания природы слова как логоса (по Мандельштаму, страдающего, радующегося и обладающего плотью, способной воскресать).
Вот это перекрестное движение логоса и вербума, их взаимодействие, не лежащее на поверхности, но сегодня чрезвычайно важное для поэтического языка в действии, мне кажется существенно важным и интересным.
2. Владимир Аристов «Севастьян», Татьяна Грауз «Недоступная ссылка», Наталья Явлюхина «Сверкающая усталость», антология новейшей поэзии США «От Черной горы» до «Языкового письма», Марианна Ионова «Рюбецаль» (три повести).
3. Нельзя не обратить внимания на блестящие работы недавно дебютировавших авторов. Это поэмы Михаила Бордуновского «Тени» и «Осень на острове Сатурн», это поэтические циклы Владимира Кошелева и утопический проект в поэтической прозе Сони Сурковой.
4. Время — крестообразно. Оно содержит в себе две составляющие — горизонтальную, последовательную, детерминированную в событиях, происходящих в этом измерении, и это время больное, это время предопределенное и фатальное. И вторая составляющая — вертикальна, она там, где присутствует трансцендентный его, времени, аспект — тишина, неподвижность, свобода, дух. То, что сейчас происходит в политике, в мире — делает ставку на горизонтальный (несвободный, фатальный) вектор и совершенно ушло от второй его составляющей. Поэтому там, где включен фатум, никто ничего на самом деле не решает, народы превращаются в толпы со смартфонами в руках, политика предсказуема и абсурдна.
Т.е. российские авторы, которые пытаются описывать это горизонтальное время, а таких много, имеют дело с абсурдом и злом времени, и не думаю, что среди этих опытов есть такой, который при описании занял бы позицию свободы, вышел бы на уровень выше, с которого что-то видно — в вертикальное измерение, из которого только и можно разглядеть главное. (Впрочем, возможно, я не знаю про тех, кому это удалось…).
В государственном плане (ТВ и т.д.) эти поэтические опыты профанны и неудачны, в личной творческой работе с обеих сторон (либеральной и консервативной) также не наблюдается удач. В сегодняшнем коллективном сознании социума ауры вещей потрескались и омертвели. Тонкие вещи больше не слышны и не видны. Литературный процесс сильно огрубел, за редкими исключениями. Но я делаю ставку именно на них, на тех, кто не ушел из области неподвижной и непостижимой свободы, которая перетекает в действие, лишенное внешней зависимости.
Беда в том, что литература стала стократ более зависимой от внешних идеологических вещей. А там, где начинается идеология, уходит парящий в свободе Дух.
Литература все менее свободна, все более детерминирована напрямую или опосредованно, вот беда! Того измерения, что было возможно для князя Андрея с его бесконечно высоким небом на войне, на сегодня нет. Есть один нижний, наглядный уровень действительности.
Говоря об издательской работе, скажу всем известное: малые издательства, к сожалению, не выдерживают кризиса.
Что касается моих планов — это по-прежнему письмо, опирающееся на те же ценности, что и до кризиса. Моя аксиология не изменилась. Одного монаха, играющего во внутреннем монастырском дворике в мяч, товарищ спросил: «Если завтра конец света, что ты будешь делать?» Тот ответил: «Либо играть в мяч грешно, либо нет. Играть в мяч не грешно. Поэтому, если завтра и конец света, я буду продолжать играть в мяч». По-моему, прекрасная модель поведения в кризисе.
5. Я не знаю. Но, думаю, она обновится. Такие составляющие, как жизнь, смерть, кровь и абсурд — огромный стимул для того, чтобы, если повезет, переосмыслить сделанное прежде. На какое-то время искусство вообще уходит на задний план перед натиском того, что «весомо, грубо, зримо». Но этот план по-прежнему важнейший в жизни человека, и пока он есть, есть и человек в полном значении этого слова, а не в приблизительном.
Анна Нуждина, литературный критик
1. В литературном (да и не только) отношении 2022 год — это в первую очередь ощущение пустоты, упразднения пространства. Закрытие премий и журналов, уход нескольких эпохально значимых поэтов — все это напоминает мне эпизод из детства, когда я ушла кататься с горки и потерялась на снежном поле. Кажется, что вокруг только бескрайние снега, и я даже не знаю, что это напоминает мне больше: знаменитое стихотворение Георгия Иванова («А может быть, России вовсе нет?») или достаточно недавнюю книгу Марии Степановой «Священная зима 20/21». Кстати, имя Степановой и ее книги, включая упомянутую, сопровождали меня весь этот год и помогали хотя бы поверхностно рефлексировать события. В том же, конечно, помогали Виталий Пуханов и Дмитрий Данилов. Не могу не сказать хотя бы пары слов и об институциях, которые справились с теми же задачами: проект «Полка» оказывает на меня терапевтический эффект, а «Метажурнал» все так же держит в тонусе.
Самым сильным и неожиданным впечатлением за этот год, перекроившим мое мировосприятие, стали книги издательства «Kolonna publications». Так часто бывает: когда издательство закрывается, считаешь нужным почитать побольше его книг, так сказать, почтить память. В моем случае это увлечение быстро стало привычкой и еще одним из способов осмысления реальности (в 2021 году эти уже знакомые мне книги не имели и десятой доли того влияния, что имеют сейчас).
Что касается организации литературного процесса, то здесь за 2022 год небывалую силу и размах набрала АСПИ — одна из самых подвижных и внимательных к запросам литературного сообщества институций, в числе прочего помогающая реализации интереснейшего проекта о советской неподцензурной поэзии «Система координат». Некоторым столь интенсивная деятельность не по душе, но мне кажется, что активность участников литпроцесса — это сейчас единственный маркер нашего существования.
2. Прекрасных книг, несмотря ни на что, вышло множество! Мои ответы будут весьма скудны и тривиальны.
Поэзия: «Поэзия последнего времени. Хроника» (сост. Юрия Левинга), «Ангел войны» Виктора Кривулина, «Вот придет война большая» Алика Ривина, «Ненадежный рассказчик» Данилы Давыдова, «Вода и ответ» Евгении Сусловой, «Кукушкин мед» Аллы Горбуновой.
Проза: «Степь» Оксаны Васякиной, «Саша, привет!» Дмитрия Данилова. И, конечно, потрясшие всех издания/переиздания «забытой» прозы — «По ту сторону Тулы» Андрея Николева (событие года!), «Повесть о Татариновой. Сектантские тексты» Анны Радловой, «Турдейская Манон Леско» Всеволода Петрова.
Нон-фикшн: «И жизни новизна» Ольги Седаковой, «Парижские мальчики в сталинской Москве» Сергея Белякова, «Университет» Сергея Зуева.
3. Первое появление в моем поле зрения и действительный литературный дебют — это вещи, совпадающие редко. Несмотря на это, хочется все же отметить новые проекты журнала «Флаги»: поэтическую книжную серию и электронный ресурс «Сверхновый Карфаген». Из не самых раскрученных авторов открыла для себя Катю Сим (хотя тут как посмотреть, автор вполне известный) и Марию Лобанову, из не обладающих и десятком публикаций — Настю Верховенцеву и Анастасию Бугайчук.
Иначе, под неожиданным углом стали читаться Федор Сваровский, Виктор Лисин, Владимир Кучерявкин, Галина Рымбу. Совершенно потряс новыми стихами Сергей Круглов, хотя, казалось бы, куда уж больше. Между прочим, замечу, что после стихотворения «Борис и Глеб» я неиронично на несколько минут потеряла дар речи.
4. Мне кажется, про литературный процесс я уже все сказала. А личные планы… Мне больно за отъезд из страны Олега Лекманова[1], Ильи Кукулина, Евгении Вежлян и еще доброго десятка блестящих филологов. На моих конкретных планах фатально сказалась эмиграция Дмитрия Бреслера, к которому я до известных пор жаждала напроситься на научное руководство.
На творчество текущие события, как ни парадоксально, скорее мотивируют. Потому что молчать нельзя («Не спи, не спи, художник!»). Радует, что многие издания продолжают четко и уверенно делать свое дело. Хочется по-человечески сказать спасибо журналу «Знамя» и персонально Сергею Чупринину, Наталье Ивановой, Ольге Балла — за смелость и за то, что были со мной весь год. Также не могу не отметить поддержку медиа о поэзии «Prosodia» в лице Владимира Козлова, который решился на то, на что решаются немногие: дать критику свободу выбора материала и, соответственно, дать почувствовать груз ответственности за этот выбор.
5. Хочется верить в лучшее: в обновление институций, в передачу части литературного поля инициативной молодежи, в объединение доныне враждовавших фракций. Но видится, увы, иное — фракции спорят друг с другом, у кого руки чище, а тем временем влияние набирают совсем иные акторы литературного процесса, с гораздо более агрессивными методами.
Я опасаюсь загадывать на будущее, честно говоря.
Елена Севрюгина, поэт, культуртрегер, литературный критик
1. Как бы ни хотелось отмахнуться от реальности и уйди с головой в привычный эскапизм, в нынешних условиях это уже не получается. Очевидно, что 2022 год изменил нас всех, что-то навсегда перекроив в сознании, заставив по-новому взглянуть как на общественную, так и на культурную ситуацию.
СВО на Украине стала, безусловно, главным событием в России и за ее пределами и одновременно точкой отсчета нового времени, в контексте которого уже иначе будут расставляться приоритеты, в том числе и литературные. Во всяком случае, на сегодняшний момент очевидно возникновение новой, еще относительно свободной ниши патриотической поэзии и прозы. Точнее сказать, она не новая, на какое-то время хорошо забытая и в полной мере реанимированная сейчас — как нечто отражающее актуальные потребности времени. При этом следует отметить конкретную географическую локализацию явления — сейчас принято говорить о поэзии и поэтах Донбасса. Перечислять имена этих авторов я здесь не буду, поскольку авторы и сами достаточно громогласно заявляют о себе. Вроде бы речь о политике, но все же и о литературе тоже — 2022 год изменил ее, сильно, но хочется верить, что не бесповоротно. Потому что вечные темы никто не отменял, да это и невозможно.
В целом отрадно, что на фоне всего происходящего литература все же продолжает развиваться своим путем. В частности, формируется новая плеяда молодых перспективных авторов, среди которых уже достаточно уверенно заявившая о себе Валентина Фехнер, Максим Глазун, Арман Комаров, Алексей Черников, Злата Яновская и другие.
В числе конкретно для меня значимых событий могу назвать те, которые связаны с моей деятельностью как культуртрегера — вопреки всему, продолжаются творческие вечера в ЦДЛ, дающие возможность быть услышанным хорошим авторам.
2. Говоря о книгах, буду называть преимущественно те, с которыми имела возможность детально ознакомиться или хотя бы пролистать.
В этом году одной из самых значительных для меня стала книга Веры Зубаревой «Трамвайчик», выпущенная издательством Charles Schlaks. Это своеобразный опыт урбанистического посвящения, в котором глубоко личная история соединяется с подробностями большой человеческой трагедии, произошедшей в Одессе в 2014 году. Именно эти события стали отправной точкой гражданской войны на Донбассе, а их кульминацию мы видим в поэме «Свеча»:
Будет страшно, замедленно сниться:
Крик в церковные купола,
Но надежды нет дозвониться —
Отказали колокола.
То молчанье мрачней утраты.
Не звонили они по ком
Знают лишь безымянные парты
И все небо над вечным огнем…
Не могу не отметить в качестве одной из лучших поэтических книг 2022 года вышедший в издательстве «Формаслов» сборник Евгении Барановой «Где золотое, там и белое». С присущей ему игровой интонацией автор говорит об очень серьезных вещах, и в этом монологе со всей полнотой ощущается пульсация нашего неспокойного времени. Но есть желание этому противостоять, есть отчаянное сопротивление духа, стремление преодолеть инерцию земной жизни, которая не более чем средство «тратить душу на ненужные дела». Подлинно только то, что нельзя ощутить, потрогать — оттого лирической героине Барановой, несущей в себе бездонное небо Мандельштама и «околоплодные воды» Данте, прорастающей из почвы кореньями Толстого и мыслящим тростником Тютчева, так невыносимо тяжек «мелкоморщинистый текстиль незаживающих людей».
Одно из самых «свежих» событий в мире литературы — поэтическая книга Армана Комарова «Нерчь и заречь». Совсем еще молодой автор превосходно владеет материей стиха, не боится с головой «окунаться» в языковой эксперимент, обладая музыкальным чутьем и слухом. Изящные звукосоположения, создание особых условий для раскрытия мощного смыслового потенциала слова, «жонглирование» культурными смыслами — вот что характерно для поэтики Комарова:
человек говорит люблю
человек говорит убью
человек говорит говорит
лучше бы молчал
Из прозаических текстов хотелось бы назвать метареалистический роман Андрея Таврова «Снигирь». Он интересен своим концептуальным и стилевым новаторством. По сути это речь, скроенная из верлибров, но при этом и философский трактат, в котором на фоне событий советского времени поднимаются онтологически важные вопросы. Роман требует интеллектуального усилия и эрудиции: здесь и образы древнегреческой мифологии, и учение Григория Сковороды о духовной и материальной природе человека, и Болконский под небом Аустерлица, и Антигона Софокла, и многое другое.
3. Как уже было сказано, литература, вопреки всему, продолжает активно развиваться и радовать нас новыми именами. Многие из них появились при содействии литературных семинаров в Липках, к великому сожалению, изменивших свой формат. Однако молодые авторы, среди которых уже упомянутые Арман Комаров, Алексей Черников, Валентина Фехнер, а также получившие профессиональное признание в литературной среде Василий Нацентов, Влада Баронец, Аман Рахметов и другие, не просто утверждают себя в большой литературе, но и сами становятся законодателями литературной моды.
Отрадно, что в поэзии, да и в прозе, при всем желании этому противостоять, сейчас наблюдается многообразие жанров, стилей и направлений. При этом каждое направление развивается вполне самостоятельно и занимает определенную нишу в культуре.
Из авторов, уже довольно известных, хочется отметить Надю Делаланд, чьи опыты литературного психоанализа очень интересно воплотились в прозе и драматургии. Как драматург Надя заявила о себе довольно громко небольшим сборником пьес «Один человек», вышедшем в 2022 году. Здесь, так же, как и в романе «Рассказы пьяного просода», ключевой является идея о том, что жизнь выходит далеко за границы рождения и смерти — она начинается до и продолжается после. Поэтому еще не рожденные и уже умершие герои обретают в пьесах такое же право голоса, как и все прочие персонажи.
4. Как уже было сказано, облик современной литературы существенно изменился — впрочем, как и облик культуры в целом. Достаточно посмотреть, что сейчас происходит в области СМИ. Основное внимание уделяется информационным программам, широко освещающим события в мире и, в частности, на Украине.
Та же тенденция к информационности наблюдается и в сфере литературы — не случайно в речевой обиход относительно недавно вошел термин «литература быстрого реагирования». Это поэтические или прозаические тексты, иногда и достаточно высокого качества, так или иначе отражающие текущий момент времени, наиболее острые и злободневные события.
Основные функции литературы — эстетическая и мировоззренческая — невольно сейчас оказались на втором плане, но подобная расстановка приоритетов представляется мне временной, поскольку любой катаклизм рано или поздно себя изживает. Надежда на это снимает определенную долю напряженности в процессе осмысления нынешней культурной ситуации.
В отношении своих личных планов могу сказать, что конкретно для меня мало что изменилось. Безусловно, темы творчества стали иными — точнее, к старым темам прибавились новые, что вполне понятно. При всем желании отделить политику от литературы, приходится смиряться с тем, что сейчас эти две составляющие общественной жизни взаимодействуют между собой теснейшим образом. Но я по-прежнему главную свою задачу вижу в том, чтобы продолжать заниматься основным делом. Рано или поздно все будет расставлено по своим местам, и ценности мирного времени сменят текущую ситуацию.
5. Литература уже сильно изменилась, и самое печальное заключается в том, что кардинальный раскол в сознании людей, их очевидное деление на два лагеря привели к тому, что ценность художественного произведения сейчас определяется при обязательном учете политического фактора.
К сожалению, и политика издательств, и деятельность ведущих литературных журналов оказалась в прямой зависимости от происходящего. Некоторые пытаются приспособиться к новым условиям, а некоторые, что заслуживает уважения, продолжают работать в том же режиме, что и раньше. Некоторые журналы, к большому огорчению, закрываются или перестают быть доступными для российского автора и читателя. Такая участь постигла «Крещатик» — один из ведущих и влияющих в целом на облик современной литературы журналов портала «Журнальный зал». Искусственно создаются культурные границы между странами — зарубежные издательства прекращают взаимодействие с Россией. Одновременно с этим у российского читателя ограничивается доступ к европейским информационным ресурсам. Целостность и неделимость мирового культурного континуума, таким образом, оказывается нарушенной, что не может не сказаться на общей тенденции развития литературы в нашей стране и за ее пределами.
Но более всего беспокоит очевидное сейчас стремление свести культурный процесс, естественно предусматривающий гибкость и многообразие форм, к некоему усредненному результату с единой, господствующей тенденцией речевого высказывания, направленного в сторону политически актуальных проблем и целей. В этих условиях невозможно сохранить культурную толерантность по отношению ко всему «инаковому», развивающемуся по иным законам и в иных условиях. Вряд ли для литературы было бы полезно, если бы все журналы и издательства одновременно предпочли работать в условиях военного времени, отбросив мирные темы в пользу насущных проблем современности.
Но, как говорится, времена не выбирают, и в преддверии Нового года не хочется говорить только о грустном. Хочется пожелать журналу долгой и плодотворной жизни, новых интересных открытий и веры в лучшее — потому что литература в основе своей не меняется. Она может слегка деформироваться под влиянием внешних обстоятельств, но потом неизменно возвращается к своему естественному состоянию. Война — вещь временная, а вечные темы никто не отменял.
Денис Драгунский, прозаик, журналист
1. В литературном отношении — ничем особенным. Кроме разве что некоторых политических размежеваний в литературной среде; впрочем, они были всегда, в этом году лишь обострились. Для меня лично, на мой вкус и навык читателя, — главной литературной тенденцией стал все больший и больший удельный вес «сетевой литературы». Именно там я получаю новизну и свежесть. Хотя, разумеется, бумажное издание в хорошем издательстве/хорошем журнале остается как бы сертификатом писательской состоятельности, но полагаю, что через десять-пятнадцать лет это уйдет — и будет связано, пардон, с уходом нынешних крупных редакторов и издателей, которым личная традиционная преданность книге не дает решительно «уйти в цифру». Следующее поколение не будет заморачиваться традицией.
Парадоксально, но бумажная книга, скорее всего, станет заводью самой легкой и массовой литературы. Еще один важный тренд — «повестка рулит». Самыми модными книгами становятся, усилиями промоутеров, самые, так сказать, политически актуальные.
2. Из нон-фикшн истекающего года мне особенно понравились две книги: Лев Симкин «Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков» и Джордж Сондерс «Купание в пруду под дождем» (анализ семи русских рассказов: Чехов, Тургенев, Гоголь, Лев Толстой; перевод с английского). А также выдающийся текст (брошюра) экономиста Ростислава Капелюшникова «Приключения неолиберализма» (автор доказывает, что никакого неолиберализма на самом деле нет, это всего лишь бессмысленное политическое ругательство, вроде «право-левого уклона»). Что касается художественной литературы. В интернете продолжаю читать стихи Кати Капович, Татьяны Вольтской[2] и других любимых мною поэтов; превосходные статьи Владимира Березина; глубокие размышления Александра Мелихова. Но вышедшие в свет «долгожданные романы» известных авторов, увы, я не смог осилить. «Многобукаф», как говорит наш брат — сетевой читатель. Конечно, можно надеяться, что за половину ноября и декабрь (опрос проводился в начале ноября. — Прим. ред.) вдруг появится что-то потрясающее, прекрасное, упоительное… Ну, дай Бог.
3. Удивил Дмитрий Быков[3], сообщивший, что пишет новый роман по-английски. Жду с нетерпением. Ради такого дела надо бы всерьез «to improve my English». В интернете плотным потоком идут дневниковые записки Анастасии Алексеенко, украинской беженки, оказавшейся в Англии. Мне кажется, из этого могла бы получиться отличная книга — замечательная не только фактурой, но прежде всего великолепным языком, мыслью, наблюдательностью и благородной сдержанностью, нежеланием вываливать на читателя свои горести и трудности. С большим интересом прочитал толстый том Марии Авериной «Очень хотелось солнца» (несколько повестей) — книга хорошая, но (надеюсь, молодая писательница меня простит!) оставляет впечатление забивания гвоздей микроскопом: литературный талант, то есть глубина, мысль, эмоции, образность — в общем, все, что мы зовем «художественностью» — в этой книге заведомо больше и сильнее, чем тема, чем объект авторского исследования. Поэтическая книга Анны Арно/Екатерины Симоновой «Ты не заставишь меня открыть глаза» на английском и русском языках — очень тонкая и интересная литературная мистификация. Симонова пишет верлибры, я верлибров вообще-то не люблю, но для нее делаю исключение. Еще несколько стихов Юлии Долгановских и буквально два-три коротких стихотворения Яны Яжминой — были, на мой вкус, прекрасны. Мало? Ну и слава Богу. Стихов не должно быть много.
4. Я не критик и не обозреватель, поэтому о литературном процессе ничего внятного сказать не могу. Сам же я пишу то и так, что и как я писал раньше. Никакой «повестки» и «актуальности» (я с детства не терплю повестку, гоняю, как свекровь невестку, и ненавижу актуальность, она кошмарней, чем банальность). Свою собственную тоску, растерянность и временами возникающее чувство безнадежности стараюсь гасить работой.
5. Любой исторический катаклизм сильно влияет на литературу, взбадривает ее, иногда — переформатирует. Но как именно, в каком направлении — предугадать невозможно. Кто мог в 1789 г. предположить, что французская революция породит и романтизм, и реализм? А в 1914 г. — что Первая мировая война даст импульс и отвязному авангарду, и пристальному социальному реализму? Корректней будет задать этот вопрос лет этак через тридцать и спросить: «Как изменилась литература после происшедших политических событий?». Издательская сторона дела сильно зависит и от политики (цензура), и от экономики (дороговизна бумаги, типографских и транспортных услуг). Запретите писать о супружеской неверности и разводах или поднимите цену бумаги вчетверо — и все, прощайте, книжки! Что касается настроений — они всегда одинаковы. Писатель хочет, чтоб его читали, читатель хочет, чтоб было интересно.
Валерия Пустовая, литературный критик, прозаик
1. Для меня открытием года стала новая беллетристика, или сентиментальная проза нового поколения. Книги Веры Богдановой «Сезон отравленных плодов», Аси Володиной «Протагонист», Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад» растут словно бы из одного корня, уложены в один и тот же формат. Форматность этой прозы, установочность, нарочитость иных сюжетных ходов и связанное с этим неполное доверие к тексту — безусловные для меня знаки беллетристичности. В то же время, на мой взгляд, это беллетристика, сильно и убедительно шагнувшая вперед, к читателю, которого она берется не столько развлекать — хотя книги эти необыкновенно увлекательные, не отпускающие внимание, — сколько освобождать от накопленной боли.
Это проза с сильным терапевтическим зарядом: с ней просится не только проплакать свое, но и, будто буквально оперевшись на повествование, перешагнуть болезненные паттерны поведения.
Именно так: от травмы эта проза смещает внимание к паттернам, в травму ведущим. Она не учит, не занимается спасательством — и все же может вытащить за уши из личного, психологического беспросвета.
Еще это год, когда антиутопии перестали казаться текстами об историческом прошлом или книжными упражнениями о будущем. Во время, когда будущее кажется утопией, так что не строишь уже и банальных планов на лето, антиутопия становится иносказанием и толкованием настоящего.
2. Я рада была изданию книги «Кожа» Евгении Некрасовой, которую прослушала вначале в аудиоформате: это роман, который нужно перечитать глазами, потому что написан он показательно упрощенно, как бы примитивистски, а между тем представляет собой сложное наслоение мифов. Я особенно ценю эту книгу за то, что она отказывается притворяться историческим романом: Некрасова не внедряет нас в прошлое, она выпалывает прошлое в нас сейчашних.
Еще не прочла, но купила книгу Ксении Букши «Но человека человек» — рассказы, как анонсировано, о насилии, убийстве. Я ценю прозу Букши за прививку свободы — и как душевного состояния, и как художественной программы. Она нарушает рамки — и делает это так, будто и рамок нет, нарушать изначально нечего. Свобода в ее повествовании граничит с риском, безумием, но она входит в химию жизни ее героев как базовый элемент. И то же можно сказать об устройстве ее прозы. Интересно, что на Планете.ру закрылся проект ее книги об Отечественной войне. И вышла книга о страдании и смерти в гражданской, частной, как я понимаю, жизни. Как вещественный знак того, что сейчас не хватает ресурса на осмысление отдаленного опыта — потому что необходимо срочно осознать себя здесь и сейчас. Хотя наоборот кажется проще.
Ключ к осознанию себя в настоящем для меня — конечно, роман Дмитрия Данилова «Саша, привет!», размещающий психологически точную проработку идеи обреченности, смертности в обстоятельствах условно сверкающей, нигдешне белой, стерильной антиутопии. Данилов сказал за меня главное, что я чувствую в этом году. Он разделил со мной немое, неловкое, недобровольное прощание с «прежней реальностью», которая после приговора кажется условной, стерильной — никак не соотносящейся с тобой, впервые начавшим всерьез осознавать свою обреченность тому, что не можешь изменить. Единственное, в чем волен читатель Данилова, — на место этой обреченности поставить тот приговор истории и жизни, который лично ему кажется самым обидным и неумолимым.
Вдохновила и антиутопическая дилогия Виктора Пелевина. Понравился первый роман в рассказах, «Transhumanism Inc.», а второй, «KGBT+», душевно тронул многоступенчатой линией развития романного героя. Пелевин — мастер фрустрации, особенно любовной. В новом романе иллюзия настоящей любви — принятой героем в довесок к иллюзии успеха и красивой жизни — кувыркается в перевертыше не один раз, но это не самоценный трюк. Пелевина я ценю за неизбывную тоску, подтравливающую самые яркие его фантазии об устройстве реальности. Пелевин городит миры своих романов — как человеку многое надо нагородить, чтобы сжиться с собой, объяснить себе неизбежность мира и его законов. А потом автор по детальке отнимает мир, показывая его разборно-сборную, надуманную, нами же над собой надстроенную природу. Пелевин пишет о тех, кого мир поймал, хотя они думали, что ускользнули. В дилогии мир будущего собран так занятно, гибко, прозрачно и справедливо, что героям особенно невмоготу двигаться сквозь него, к правде. А герои Пелевина, от лидера в банке до мелкой сошки, сношающейся на колесе обозрения, взыскуют правды — и это доказывает, что Пелевин действительно гуманист, без модных приставок пост- и транс-. Так же, по старинке, он в «KGBT+» ставит в центр культуры будущего литературу — преображенную синтезом не только искусств, но и техник управления сознанием. И в эту утопию литературы о самой себе я охотно готова верить.
Очень понравилась книга стихов Аллы Горбуновой «Кукушкин мед». В ней с новой силой проявилось то, что свойственно ее прозе: обнажить болезненную остроту существования, одновременно парадоксально укрепив твое доверие к жизни.
С удовольствием сейчас читаю ушами — практически параллельно — «Русскую зиму» и переизданных в этом году «Елтышевых» Романа Сенчина. Наслаждаюсь тем, из какого сора автор лепит поэзию конфликта — глубокого разлада героя с самим собой. А еще тем, что, кажется, наконец доросла до этой прозы собственным опытом — то, что когда-то читалось как отдаленное, только литературно узнаваемое, сейчас вызывает живые личные ассоциации. Интересно, как «Елтышевы» работают на любой возраст читателя, снося границы поколений: в каждом герое находится то, что лично близко, пусть даже один эпизод, но в этом эпизоде герой так плотно совпадает с тобой, что и все остальное в нем начинает чувствоваться понятным, человечески неизбежным. И осуждение: «А что ж они не…?» — замирает на языке.
3. Мне радостно было прочесть книгу Ислама Ханипаева «Типа я. Дневник суперкрутого воина» — подростковая повесть для взрослых, эффектно играющая в запрет на чувства и искренность, чтобы подчеркнуть уязвимость и бесхитростность героя-рассказчика. С пользой для себя прочла полифоничную книгу «Абонент недоступен» Виктории Лебедевой и Александра Турханова — тоже раскрывающую вроде бы школьную, подростковую историю в свете взрослых вопросов об ответственности за педагогический риск и границах родительской власти.
4. Литературу происходящее может только подстегнуть. А литературный процесс для меня — практическая, технологическая основа движения литературы. Литература — это поиск, создание, обнаружение адекватного времени и опыту языка, жанра, идей. А литпроцесс — способ делиться этим, включающий создание литературной среды, развитие критики, адекватные времени издательские ходы, премии, сообщества и т.п. В общем, литература в моих глазах неистребима, а литпроцесс обладает свойством самовозрождения.
О себе скажу так: хотелось все бросить, но жизнь как-то подхватила, не дала выпасть. Нашла опору в привычных профессиональных занятиях. От смятения душевного работала в этом году больше, чем планировала, учитывая рождение второго ребенка.
Литература вообще мне помогает. Напитывает. Прорубает в жизни глубину. Набивает опыт альтернативными вселенными — обстоятельствами и героями прочитанных книг. От чтения современной литературы и вообще слова я отказываться не собиралась. Сомневалась только в том, имеет ли смысл этим сейчас заниматься профессионально. Практика показала, что, пока остается для этого контекст, — остается и смысл. Запрос на литературу не снят.
5. Первое, что представляется, — бум свидетельской прозы, автобиографических снимков настоящего. С интересом и душевным откликом читаю блог писателя Александра Снегирева, который сейчас и блог художника, и это не только синтез искусств, когда слово комментирует картинку, а картина придает новое измерение слову, но и синтез прежнего Снегирева с настоящим, который теперь и кажется более настоящим — настолько точно вроде бы узнаваемые приметы его стиля преобразились и стали ключами к не узнаваемой реальности.
С благодарностью читаю блог поэта Али Кудряшевой (Хайтлиной), которая в живом времени творит поэтический памятник происходящему, очень точно попадая в чувства читателя, который смотрит на события с позиций простой, никогда не устаревающей человечности.
Еще я думаю о поколении. Психолог Петрановская по поводу происходящего сказала не идеализируя, излагаю своими словами: только, мол, появились люди, которые задумались над тем, что семья строится не на скандале, а воспитание не на битье, — как на тебе, настройки сбиты. И она же сказала, что настройки в семье и есть самое главное, то, что определяет личное и в итоге общее будущее. И вот я думаю о поколении писателей, которые росли в сторону общества тонких настроек, терапевтичных ценностей, открытого диалога. Литературная Россия будущего, создаваемая уже сейчас. Я надеюсь, что в литературе тонкий мир современного человека будет сбережен и она поможет справиться с последствиями его реального обрушения.
Я надеюсь на плотный контакт литературы со временем, на ее правдивость и новизну, которые не позволят нам уклониться от осознания нашего настоящего.
Кирилл Анкудинов, литературный критик
1. Я живу далеко от крупных городов; многие книги не доходят до меня (или слишком дорого стоят); поэтому современную литературу я почерпываю в основном из литературных журналов. Тенденцию вижу одну: художественная литература, к которой я привык (с вымышленными персонажами, сюжетом, конфликтом, идейным содержанием), вытесняется текстами иной природы — мемуарами, путевыми заметками, записками очевидца, потоками сознания, внутренними монологами, публицистикой, эссеистикой, блокнотами литераторов, обрывками и т. д. Создается впечатление, что вся сюжетность ушла в фэнтезийную и в попаданческую литературу. Но, может быть, это не тенденция, а всего лишь писательская лень?
Что касается имен и событий… существуют два читательских поля — «общественное» и «профессиональное». На общественность я махнул рукой: она ничего не читает, а только возмущается всем. Положим, Яхину и нечто в пионерском галстуке раскручивает общественность. Но шум вокруг текста Дмитрия Данилова «Саша, привет!» устроили профессионалы. А текст этот не то что плох, но не нов. Это Дюрренматт (вспоминаются и «Ночной разговор с палачом», и «Авария»), разведенный стократно и с популистской подсветкой. И вообще антиутопии надоели.
2. Только что я прочитал две книги; одну художественную и одну в жанре популярного исследования. Это «Пароход Бабелон» Афанасия Мамедова (М.: «Эксмо», 2021) и «Парижские мальчики в сталинской Москве. Документальный роман» Сергея Белякова (М.: «АСТ», 2022). Обе книги — весьма приличные. В начале года я купил книгу Глеба Морева «Осип Мандельштам. Фрагменты литературной биографии» (М.: «Новое издательство», 2022). Тоже достойный уровень академического гуманитарного дискурса. Но все это — не о современности. Вот произведение о современности — роман Екатерины Манойло «Отец смотрит на запад» — и сюжет есть, и читать интересно. Но все изложено по феминистским прописям, и еще эти модные тени умерших родственников.
3. Никто не появился и никто ничем не удивил. Уж сколько я читаю молодых поэтов — все в пределах нормы и моды (хотя у всех стихи неплохие вроде). Если девять поэтов некоего культурного сегмента пишут верлибры, то и десятый запишет верлибром. Если девяносто девять поэтов излагают себя раешником, то сотый поэт без сомнений прибегнет к раешнику. Кстати, очень редкий стих в истории русской поэзии — раешник, он же чистотонический разностопный стих. Вот она — тенденция — вытеснение верлибра раешником. Являет себя повсеместно: от конкурсов на сайте «Стихи. Ру» до высоколобых поэтических изданий. Стиховедам на заметку.
4. На мне никак не отразилось. Из призывного возраста я вышел; политиком я не являюсь и становиться не собираюсь. Что касается меня как частного лица, то я осознаю, что помимо явлений имманентных, таких как пропаганда, идеология и мораль, существуют явления трансцендентные, как то: природа, культура, логика. За них надо держаться тому, кто желает, чтобы его душа и рассудок не были унесены одним из смерчей. Когда смерчи утихнут, тогда настанет время осмысления того, что произошло.
А что касаемо литпроцесса… Мне не нравится, что писатели начали стучать друг на друга. И ладно бы, если б они сбрасывали своих идейных оппонентов с парохода современности, это еще можно списать на издержки идейной войны (хотя никакого «парохода современности» нет; есть общая лодка, в которой все мы плывем и которую не надо раскачивать; идейной войны, кстати, тоже нет). Но вот уже представители станов стучат на своих же: писатели-патриоты — на патриотов и, вероятно, писатели-либералы на либералов («Фейсбук»* мне недоступен, но догадываюсь, что там творится).
5. На данном эоне не изменится никак. Я бы не стал преувеличивать нынешний идейный раскол между писателями; это не раскол середины восьмидесятых годов прошлого века. Что ни напишет Игорь Караулов, все равно он останется ближе к Сергею Гандлевскому, нежели к Алексею Шорохову. Поломались почти все крупные негосударственные литературные премии? Не из-за государства, а из-за проблем устроителей и капризов писателей. И не все: «Поэзия» ушла, но «Московский счет» возродился. Пустяки, дело житейское. Как в свете событий изменится издательский процесс? Никак он не изменится. Как изменятся настроения пишущей и читательской публики? Не знаю и не хочу знать. Наверное, увеличится количество антиутопий и доносов.
Последствие событий я вижу одно — это разрывы культурного поля. Вот вышла книга Александра Ратнера «Ника Турбина и около нее». Отчасти эта книга касается обстоятельств моей жизни, да я и принимал некоторое участие в ее создании. Отныне я не увижу эту книгу никогда. Она повествует о советских и российских событиях; но вышла-то эта книга на Украине (или в Украине?). В Днепре она вышла и там же пребывает (могила моего деда — тоже в Днепре; надеюсь, что на нее ничего не свалится).
Ну а культурное российское поле (включающее литературное поле) изменится, переструктурируется непременно. Но не сейчас. В следующем эоне. Вот тогда и поговорим об изменениях.
Пока же довольствуюсь истинами, открытыми героями Вольтера…
А. Не все, что делается, к лучшему.
Б. Надо возделывать свой сад.
Женя Декина, прозаик, сценарист, редактор отдела прозы журнала «Лиterraтура»
1. Литература наша давно стала эстетской, и мне это нравилось, авторы экспериментировали с формой, старались искать неожиданные образы и способы повествования. Но 2022 поставил новые задачи, литература пытается снова стать актуальной и злободневной. Это пока не очень получается, но, думаю, что в поэзии и прозе нас ждет новая публицистика.
2. Для меня самым значительным событием стала не книга, а журнал «Пролиткульт». Очень долго Совет молодых литераторов шел к тому, чтобы появился собственный печатный орган. Хотелось создать что-то объективно крепкое и качественное, но не было человека, способного собрать команду и начать работу. Сама я недавно родила, а у меня работа, радиопрограмма «Пролиткульт», паблик, «Лиterraтура», поэтому заниматься еще этим нереально. Но, к счастью, появилась Маша Затонская, хороший поэт с тонким вкусом, она стала главным редактором и собрала очень яркую и профессиональную команду, которой я горжусь. Мне кажется, сейчас именно за журналами будущее, потому что они — прекрасная платформа для того, чтобы заинтересовать читателя определенным автором.
3. Честно говоря, нет. Я уже очень давно и плотно в литературном процессе, веду семинары на литературных форумах, состою в жюри нескольких крупных литературных премий, поэтому я почти всех знаю и замечаю еще в процессе становления. В этом году особенно порадовали меня Денис Ткачук, Евгений Бесчастный, Ира Михайлова, Дмитрий Косяков. А из старшего поколения могу отметить книгу Евгения Попова и Михаила Гундарина «Фазиль» об Искандере, которого я очень люблю и состою в жюри Международной премии его имени.
4. Мне кажется, все сильно растерялись. В кулуарах много говорили о том, что писать по-прежнему уже нельзя, это уже не пандемия, о которой можно забыть, как о страшном сне. Это важное событие для всей нашей страны, но как о нем говорить и что именно, ведь не хочется быть актуальным журналистом или политизированным агитатором, хочется осмыслять мир в целом, писать о вечных ценностях, и авторы не понимали, как это теперь делать. На мое творчество это, честно говоря, не повлияло. Я всегда пишу не о макроуровне, а о жизни отдельного человека. Я считаю, что все зло и все добро рождается внутри, и то, как человек преодолел себя, как он смог сделать правильный выбор в своей маленькой бытовой войне с самим собой, — это интереснее, чем его совершенно предсказуемое поведение в толпе. А макроуровень для меня всегда толпа.
5. Мне кажется, что сейчас будет еще больше политики и военной литературы, она займет лидирующие позиции — молодые авторы захотят быть услышанными и тоже начнут эксплуатировать эти темы, думая, что писать о происходящем легко. Несколько писателей уже ушли на фронт добровольцами. Захотят ли их читать — другой вопрос. Как показала пандемия, люди сейчас живут в таком плотном и пугающем информационном потоке, что начинают специально избегать новостей, уходить из соцсетей, чтобы хоть как-то сохранить спокойствие. И я могу их понять. Всех могу понять, к сожалению.
Продолжение следует…
___________
* Организация, запрещенная на территории РФ.
[1][2][3] Признан иноагентом Министерством Юстиции Российской Федерации.
