Бывает, узнаешь новое слово — и нарадоваться не можешь. Думаешь, как же ты раньше жил без него. Порой из чужого языка придёт, но так на душу ляжет, будто родное.
La sérénité!
Долго искала я слово, что вместило бы и ясность, и чистоту, и спокойствие. То еле уловимое состояние благостной тишины, когда внутри и вокруг — свет. Смотришь на мир — знакомый и вовсе нет — будто прозрачными глазами. Зыбкое это явление, но как же хочется подобрать ему слово. И, может быть, когда это удаётся, тогда и рождается то самое — рождается искусство.
Это слово будет у каждого своим, но попробуем взглянуть, к примеру, на русский пейзаж сквозь таинственное французское «la sérénité».
Поиск внутренней гармонии неизбежно приводит к морю. Неслучайно в залах мариниста Ивана Айвазовского будто дышится чуточку легче. Море учит дышать и слышать. Оно даёт художнику то самое пространство, где жизнь и смерть, буйство и спокойствие, стихия и человек встречаются лицом к лицу. На одной из работ Айвазовский будто бы прячет море. Вот люди, вот берег, а большая вода — она растворяется в свете. Большую часть холста художник отдаёт, казалось, бы пустому пространству — ясному небу тонкого, нежного, но вовсе неброского оттенка. Что это, если не та самая «la sérénité». Тихая гармония жизни, к которой фигуры на переднем плане всё же повернуты спиной.
Искать заветную «la sérénité» на берегу моря вполне логично, чего не скажешь о грязной луже. Николай Фешин как никто умел видеть поэзию повседневности, преображать на холсте, казалось бы, будничные мотивы. Совсем не парадное межсезонье, а сколько жизни уместилось в этой незатейливой композиции. Картина будто движется, вибрирует. Ритм берёз, их отражений — это тихая музыка о том, как из грязной лужи совсем скоро вырастет весна. Холст будто небрежно залит грязным оттенком коричневого. Снег устало белеет в сторонке и своим светом усиливает скромное сияние маленьких почек, которые вот-вот распустятся. Как назвать эти белые точки? Может быть, «la sérénité».
У кого же учиться особой чуткости к жизни, если не у животных и птиц? В осеннем пейзаже Федора Васильева цапли занимают скромное место, но именно они делают хмурое болото настоящим домом. Белые птицы еле намечены художником. Но именно цапли, парами выглядывающие сквозь траву, оживляют одинокий водоём. И неслучайно чем ближе к зрителю небо, тем оно светлее. «La sérénité» — свет и уют — уже зарождается на этом болоте, ведь на нём поселились белые семьи.
Это некое «la sérénité», конечно, неразделимо связано с небом. Туда человек устремляет взгляд, когда ищет гармонии и покоя, не найдя их на земле. Облаков будто хватит на всех. Они никогда не повторяются. И если ты совпал со своим облаком, то случается то самое чудо, которое так хочется прожить ещё и ещё раз. Облако не поймаешь, зато можно поймать образ облака, что и сделал, к примеру, Архип Куинджи. Степной пейзаж — не сиюминутное впечатление художника. Это итог его творческих размышлений после той самой встречи с облаком, с которым он совпал. Облако нарочито большое, в сравнении с ним степной простор кажется тесным, сдавленным. Куинджи пробует дать той самой «la sérénité» столько места и воздуха, сколько ему под силу. Художник будто сам приподнимается над землей, воспаряет, чтобы наполнить светлым спокойствием все земли, которые только может объять взглядом.
Нередко маленькие чудеса преображают целые пространства. Так и случилось на озере Исаака Левитана. Уберём луну — и осеннее озеро будто потухшее, неприкаянное, будто вот-вот растворится. Без этого лунного света пейзаж, кажется, станет безликим — мало ли таких озёр по всему миру. Но именно над этой водой, именно так — сквозь молочную думку — проступила луна. У этой минуты нет парной, она такая одна. Момент единения неба, воды и земли — он пойман Левитаном. Он, как и многие художники, дарит зрителю возможность созерцать это мгновенье столько, сколько душа пожелает, расширяя и время, и пространство. И, может быть, после разговора с живописью, кто-то увидит и реальную осень иначе. И вырвется то самое «la sérénité» или другое благостное слово.
