Юмор — вещь опасная и сложная. Часто он возникает на грани трагического и комического. Читатель до конца произведения не должен понимать, говорят ли с ним всерьез или иронично. Понимание должно прийти к нему только в конце текста, да и, честно говоря, даже в конце должен остаться осадок некоей недоговоренности, некого второго смысла. Завязка рассказа Екатерины Оськиной может показаться кому-то не новой, но сам сюжет, сама ткань повествования рассказа позволяет сказать, что текст автору удался. Екатерина сумела не только рассмешить читателя, но и найти новую развязку в давно известном сюжете. Не в этом ли и состоит искусство писателя?
Вячеслав Харченко
Екатерина Оськина — психолог, писатель. Родилась в 1989 году в Сарове (Нижегородская область). Живет в Звенигороде. Окончила Магистратуру психологии Высшей Школы Экономики. Практикующий психолог. Рассказы публиковались в альманахах «Пашня» и «Взмах».
Екатерина Оськина // Жизнь начнется
Надо купить колонки помощнее, но это потом, когда мама умрет. В его жизни мечты, как сказки, всегда начинались одними словами.
Когда мама умрет, его жизнь, наконец, начнется. Все свободное время он готовился к этой жизни. Он часто представлял свой будущий распорядок дня, рисовал варианты на миллиметровке, как можно будет переставить мебель в комнате. Иногда мысленно разменивал квартиру на две, чтобы одну оставить себе, и приценивался, как лучше сдавать вторую: посуточно или долгосрочно.
У него была мысленная кладовка вещей, которые будут нужны ему в будущей свободной жизни. Там висело несколько вешалок с нормальной, не в мамином вкусе, одеждой, ждал своего часа новый компьютер, сегодня к нему мысленно прибавились дорогие колонки. Толик сохранял на «Авито» в избранном коллекцию объявлений с музыкальной техникой. Иногда он писал владельцам этих объявлений, задавая вопросы, иногда даже ездил на встречи, чтобы послушать колонки своей мечты, сделать вид, что звук недостаточно хорош.
В его жизни были небольшие радости. Он обернулся кругом, любуясь своей коллекцией поездов: от дорогой модели Восточного экспресса до картонной «Ласточки», купленной у проводника в настоящем поезде. Толик потянулся, чтобы протереть паровоз времен Первой мировой войны, к концу недели на нем скопилось немного пыли, но отдернул руку. Мама протирала его коллекцию по субботам. Последней в шутку протирала салфеткой для пыли его блестящую лысину, пока он, ничего не замечая, сидел за компьютером.
Сам он в комнате не убирался, и не потому что ленился. Просто это портило маме настроение, а от того, какое у нее настроение, напрямую зависела его жизнь. Конечно, она не запрещала ему протирать пыль в своей комнате, но каждый раз находя коллекцию чистой, садилась на диван в гостиной с тряпкой в руках и смотрела прямо перед собой, ни на что не реагируя. «Скоро я совсем не нужна тебе стану», — повторяла она, и Толика это очень пугало.
— Толя, иди умываться, завтрак будет через пять минут! — крикнула мама с кухни.
Толик зевнул и пошел в ванную чистить зубы, мама экономила воду, поэтому в ванной ему разрешалось провести ровно пять минут. Мама засекала время на кухонных часах. Она пыталась однажды посчитать расход воды в кубометрах, но это оказалось сложнее.
— Свитер я погладила, катышки бритвой срезала и на шкафчик тебе повесила! — крикнула мама из коридора.
Толик задумался, зачем нужно было гладить шерстяной свитер, но ничего не сказал, чтобы мама не усомнилась в своей нужности.
— Пойди примерь.
Толик не спросил, зачем его примерять, если он носит этот серый свитер последние пять лет. Он закрыл дверь в комнату и на всякий случай широко распахнул дверцу шкафа, чтобы переодеться за ней.
— И что ты закрылся, чего я там не видела? — мать, открыв дверь в его комнату, ушла.
Толик замер, оставшись в трусах за дверцей шкафа, прикрыл живот свитером и втянул голову в плечи, как будто его вот-вот ударят, хотя, конечно, его никто не бил.
Когда мамины шаги удалились, он немного расслабился, повернулся к шкафу, ощущая голой спиной тревогу. Достал с полки футболку, джинсы и сверху еще теплый после утюга шерстяной свитер. В джинсы быстро сунул спрятанный в шкафу смятый пакет из «Пятёрочки» и как следует расправил бугорок, образовавшийся в кармане.
Когда он пришел на кухню, мама красила ногти и слушала новости.
— Мам, переключи, дай спокойно поесть.
— Как это? Надо знать, что происходит.
«Зачем это знать?» — подумал Толик, если все равно ничего нельзя сделать.
— Сначала переоделся на работу, а потом пришёл завтракать, ну, кто так делает?
Толик не стал говорить, что она сама только что велела ему одеться. Мама попыталась воткнуть ему под воротник вафельное полотенце одной рукой, вторую с невысохшим лаком растопырила в воздухе.
— Мам, перестань! — возмутился Толик, но полотенце оставил.
После еды посуду нужно было сначала намыливать гелем и ставить в стопочку, а потом все смывать, чтобы не тратить много воды.
Когда мама умрет, он купит себе посудомоечную машину.
Перед выходом мама подошла на прощанье чмокнуть его в щеку, и как всегда внимательно его осмотрела. Пакет в кармане она не заметила, но Толик все равно немного вспотел. У матери были круглые черные глаза, похожие на дырки в бумаге от дырокола. Толик под ее взглядом чувствовал себя в чем-то уличенным даже в те моменты, когда ничего от нее не скрывал.
— После работы никуда не собираешься? — ревниво спросила она. Он возвращался сразу домой последние двадцать лет, но мать все равно в чем-то его подозревала.
— Не ходи пешком, — крикнула мама из квартиры.
«Интересно почему?» — успел подумать Толик, но ничего не спросил. В лифте он достал пакет, снял и свернул аккуратной трубочкой мамин свитер, в котором только что вышел из дома. Оставалось незаметно спрятать этот пакет в шкафчик на первом этаже офисного здания, где находилась редакция.
Редакция — десятиметровый кабинет с узким окном под самым потолком. Все место в нем занимал длинный и широкий письменный стол, когда-то оставшийся в коридоре после переезда магазина цветов из соседнего офиса. Бесплатный стол встал почти вплотную перпендикулярно двери. С его правой стороны ближе к окну сидела Инга Валерьевна, с левой ближе к выходу — ее единственный журналист Олеся.
— Толик, быстрее, я за стол не могу сесть, пока вы тут возитесь, — пихнула его Инга Валерьевна.
Олеся посмотрела на него с сочувствием.
Когда мама умрет, он сможет пригласить Олесю в гости.
— Я пока пойду покурю… — соврал он. Все прекрасно знали, что он не курит, а просто любит ходить на крышу и стоять там, пока никого нет.
— Карлсон, который живет на крыше, — оторвав взгляд от экрана, ласково пошутила Олеся.
— Карлсон, который живет на тыщу, — ядовито засмеялась главный редактор Инга Валерьевна.
Толик работал не ради зарплаты. Работа была нужна ему, чтобы иногда уходить из дома, с крыши смотреть на город. И если получится, бросить короткий взгляд-глоток на Олесю. У неё были глаза разного размера. Один широко распахнутый, а второй еле выглядывал из-под опухшего века. Из-за этого она казалась то ли сонной, то ли вульгарно подмигивающей, то ли и то, и другое сразу. Она сидела, отстраняя от лица копну длинных волос, и была похожа на уставшую Русалку из аквариума.
Устать ей было от чего. С утра до вечера она занималась одним и тем же: переписывала своими словами новости с федеральных сайтов, которые хоть как-то относились к Шатуре, и слушала по кругу рассказы Инги Валерьевны про ее дозамужние романы с мужчинами. Толик не раз видел, как Олеся закатывает глаза и бесшумно зевает, скрытая от Инги Валерьевны экраном ноутбука.
Толик упаковал в коробку дневную норму журналов и поставил на тачку, чтобы взять с собой. Выглядывая из коробки, на него смотрела Инга Валерьевна лет на десять моложе, чем сейчас, в широкополой шляпе. Она много лет выпускала журнал города Шатура с местными новостями. Журнал был толщиной в шесть листов, а на обложке всегда печаталась ее фотография. В обязанности Толика входило разносить этот журнал по почтовым ящикам и «по возможности избавляться от конкурентов».
В первом попавшемся гастрономе Толик выбросил в мусорку стоящий на стойке популярный городской журнал. Один номер прихватил с собой ради кроссворда на последней странице.
— Чем занимаемся? — Толик вжал в голову в плечи, в гастрономе ему не раз доставалось от охранника. Через секунду он сообразил, что голос женский, обернулся и увидел Олесю.
— Наша звезда меня пораньше отпустила, — Олеся, взглянула на часы. — Хочешь, составлю тебе компанию?
На автомате Толик опустил голову и сделал шаг назад, он слишком часто дышал и испугался, что она может это заметить. Он подумал, что впервые видит Олесины ноги, обычно скрытые за крышкой стола. Ноги были стройными, в полосатых кедах. С рюкзаком и в короткой джинсовой юбке Олеся выглядела, как школьница. Хотя ей тоже исполнилось сорок, Толик видел среди документов копию паспорта.
Толик собирался домой обедать, но теперь повернул тачку в другую сторону и ускорился, чтобы проверить, что Олеся идет не рядом, а действительно вместе с ним. По мелькающим полосатым тапочкам он понял, что она тоже пошла быстрее.
Домой было нельзя. Мама видела его с девушкой только однажды. В седьмом классе он нес портфель соседки по дому, щуплой очкастой Алины, которую мама для кучности приглашала на его дни рождения. На прощание Алина обняла его и поцеловала в щеку у подъезда. Мать, которая случайно в тот день оказалась у окна, приняла это близко к сердцу.
— Ты специально? Специально устроил это прямо передо мной?
С утра она принесла ему в спальню коробку презервативов. Эта коробка, у которой давно истёк срок годности, служила ему молчаливым укором. Мать во всем про него лучше думала. Она была единственной женщиной, которая радовалась купленным билетам в театр и всегда гордилась, если они шли на спектакль под ручку. Стоило ему выйти за дверь квартиры, как он резко падал в цене и все остальные смотрели на него примерно так же, как он сам на себя в зеркало.
Толик с Олесей молча прошли через городскую площадь и вошли в подъезд ближайшего дома. С ними успел заскочить мужчина с пекинесом. Собака залаяла, мужчина угрюмо покосился на тачку:
— Вы случайно не рекламу разносите? — спросил он уже из лифта.
— Нет, — не поднимая головы ответил Толик.
— Что-то я вас не помню, — успел сказать мужчина. Лающий лифт закрылся и поехал выше.
Толик взял стопку и медленно прицеливался, чтобы протолкнуть журналы в щель, косясь на Олесю, которая очень быстро и профессионально раскидывала их по почтовым ящикам:
— Пока тебя не было, я этим занималась…— усмехнулась Олеся.
На улице Толик боялся смотреть на нее и теперь пытался как следует разглядеть Олесю в полутьме подъезда. Последний журнал она выхватила у Толика прямо из рук и подняла над головой.
— Не отдам! — заявила она.
Олеся была похожа на Тамару Вяткину, которая в пятом классе отняла у него дневник, залезла на парту и приподнимала его все выше под попытки Толика достать дневник и противный хохот одноклассников.
Толик подошел совсем близко. Олеся засмеялась и засунула журнал себе под футболку.
— Если очень нужен, возьми! — заявила она.
Толик был так близок с девушкой только однажды, когда несколько лет назад случайно поймал соседку Алину, которая пьяной выпала из такси. Повиснув на Толике, она по старой дружбе разрешила ему потрогать грудь. Она давно уже не носила очков и беспомощно щурилась из-под рваной челки.
Лифт, в который зашел мужчина с пекинесом, доехал до какого-то этажа, было слышно, как лает где-то высоко собака. Толик ждал, что Олеся засмеется, но она молчала.
Толик аккуратно просунул руку под ее футболку со Спанч Бобом и нащупал мягкий удобный живот, а дальше рука сама нырнула под журнал. Правая грудь попалась первой, она была теплой и немного вялой, под ней было мокро, и у него мелькнула мысль, что он все в своей жизни упустил: и молодость, и время, когда эта грудь бодро торчала. И этот момент тоже вот—вот упустит.
Кто—то сверху опять вызвал лифт. Из-под Олесиной футболки неловко выпала и раскорячилась Инга Валерьевна.
— Пойдем отсюда! — прошептала Олеся. — Я знаю одно место. Быстрей.
«Так значит, она ждет продолжения?» — удивился Толик.
На улице она нырнула под балкон второго этажа, Толик нагнулся за ней, стукнулся головой и вынырнул прямо под кустом сирени.
— Черт, не успели, уже стоит! — чертыхнулась Олеся. Она из-за куста следила за соседней пятиэтажкой.
На балконе третьего этажа торчала старушка, смотрела вниз и слепо прищуривалась. Толик испугался и присел на корточки.
— Не бойся. Она слепая. Смотри.
Олеся выпрямилась и изменившиеся голосом запищала: «На помощь! Насилуют!»
Старуха слепо завертела головой. Олеся тихо засмеялась, выбежала из укрытия, собрала несколько камней и вернувшись, протянула Толику.
— На, брось, она ничего не поймет, — весело предложила Олеся.
Толик тоже раззадорился и немного согнувшись в коленях со всей силы бросил камешек в балкон. Камень упал, долетев до второго этажа. Олеся тут же вручила ему второй, который угодил в стекло. Старушка опять беспомощно завертелась.
— Вот видишь! Олеся вынырнула из-под куста и распрямила джинсовую юбку. — Она почти слепая.
Олеся взяла его за руку. Они были как школьники, которые вместе прогуливают уроки.
— Ты с мамой живёшь? — обрадовался Толик.
— С бабкой! Все жду, когда помрет. Тогда можно будет в гости нормально зайти. Сейчас даже позвонить нельзя по скайпу, она мне за компьютером не дает сидеть, говорит, у нее телевизор от этого плохо работает.
Олеся отпустила его руку, расстегнула рюкзак, достала оттуда серое шерстяное платье, надела прямо на футболку и снизу стянула юбку.
— Следит за мной, — скосила она глаза в сторону балкона. Я когда прихожу, она как собака меня обнюхивает. Но она старая, ей девяносто два, так что мучиться недолго осталось.
— Хочешь, покажу тебе свою коллекцию поездов? — вдруг предложил Толик. — Хотя лучше потом! — и про себя продолжил: «Когда мама умрет».
Матери было всего шестьдесят пять. Глядя на слепую старуху, Толик задумался, а что если мать его переживет. Что если все так и останется: она так и будет открывать дверь в ванной, когда он моется, звонить по двадцать раз, если он задержался на работе, а коллекция объявлений никогда ему не пригодится.
— А пока она всем заправляет, приходится терпеть, — добавила Олеся.
На секунду ему представилось, что возможна другая жизнь, что он может не отдавать маме свою зарплату, а прямо сейчас купить себе колонки, пригласить в гости Олесю и закрыться в своей комнате. Он легко представил себе утро без маминой яичницы и субботу без еженедельной уборки. Но чего он совершенно не мог вообразить — как будет выглядеть жизнь без контроля и строгой системы правил. Что делать дальше? Во сколько вставать? Что надевать на работу? Сколько сидеть в ванной и сколько тратить воды?
А жизнь закончится быстро, надо только подождать. Ему исполнился сорок один год, и время быстро пролетело. Оставалось точно не больше этого срока.
— А пока сделать ничего нельзя… — сказала Олеся.
— Да, сделать ничего нельзя, — горячо сжал ее руку Толик.
