Надежда Косолапкина — член Союза детских и юношеских писателей, член Российской Ассоциации ТРИЗ. Тренер креативности, разработчик пособий для развития творческого мышления детей, организатор и ведущий креатив-турниров для детей и взрослых. Автор и педагог проектов «Школа новаторов» и «ТРИЗолёт», победитель премии «Рукопись года 2018». Среди её книг — «Снеш и Ежинка. Зимний детектив!», «Самый быстрый черепашонок», сборник сказок-озадачек для юных новаторов «Моя первая книга ТРИЗ». Также многие произведения автора изданы в сборниках и журналах.
Надежда Косолапкина // Трактор, тайга и небо
В семь лет родители повезли меня на лето к бабушке и дедушке. Мы ехали долгим поездом и прибыли за тысячу верст в тайгу, о которой я даже в книжках не читала. Родители пожили с нами недельку и вернулись обратно в город, а я осталась гостить.
Дни летели быстрыми стрелами: беготня в садоводстве (а ещё пять лет назад здесь тоже была тайга!), долгие дачные вечера с костерком, юморком и звонкой песней. И всё шло как по маслу: мягко, вкусно, с блинками, пока однажды дед не сказал:
— Бабка, я к Егорычу поеду. Надюшку с собой возьму.
Бабушка вынула руки из таза с водой, где мыла молодую картошку и потёрла запястьем нос.
— Удумал, дед. Куда её брать-то? На вас, старых, смотреть?
— Пусть тайгу посмотрит, по ягоды сходим. Сегодня суббота, вальщики не работают.
Бабушка тряхнула седыми кудряшками, исподлобья посмотрела на деда:
— Никакой тайги! Ты мне это брось! Девчонку неразумную в дебри тащить. Съездить — съездите, но в лес не ходите!
Дед крякнул, развёл руками и пошёл в гараж. А меня стали готовить в «дебри». И сапоги нашлись, и косынки, и какая-то особая куртка «супротивкомариная», как бабушка сказала. А ещё наказала двое штанов, колготки и панаму поверх всего безобразия. И взяла с меня слово — самой в тайгу не ходить и деда не пускать.
— Смотри, дед, за внучку головой отвечаешь! Можешь без неё вообще не возвращаться! — объявила бабуля, и дед согласно кивнул. После чего усадил меня плотно одетую луковку на заднее сиденье «Жигуля» и мы покатили.
***
Мы долго ехали лесной дорогой, пока не упёрлись в самодельный шлагбаум с неровными полосками. Только остановились, а к нам уже дед какой-то бежит.
— Здорово, Егорыч! — мой дед вышел из машины и протянул встречающему руку. Голос у дедушки звонкий, с особенным баском и горловой, раскатистой «Р».
— Горбуня! Наконец-то! С утра жду! Все гляделки проглядел! Нынче народ пошёл: компании по ягоды — не найдёшь! Всё возле тевелизоров сидят, кину смотрят.
Мой дедушка — «Горбуня», но он не горбатый, он просто всегда с кузовком за плечами ходит.
«Пошёл Горбуня по грибы, да ягоды раньше попались — пришлось два раза ходить», — шутит про него бабушка.
— Я не один, — дед кивком указал на мой любопытный нос, выглядывающий между передними сиденьями.
— Внучка? Не шутишь?
— Внучка.
— И как же мы? Как же мы по ягоды пойдём? — растерялся и засуетился Егорыч.
— Она — своя, — мой дедушка подмигнул мне, — не выдаст.
— А ну если так, — с сомнением произнёс Егорыч, — тогда, конечно. Заезжайте!
Мы въехали на территорию лесовалочного участка. Несколько квадратных вагончиков без окон, тьма пеньков, крепкий запах опилок и зелёный прицеп, где уже суетился Егорыч, брякая чашками и ругаясь на горячий чайник.
— А это что у вас? — спросила я деда Егорыча, поднимаясь в прицеп.
— Во-первых, меня зовут дед Егорыч, а тебя?
— Внучка Надя.
— Вот уже лучше. А у нас здесь лес валят.
— Ему же больно?
— Кому?
— Лесу.
— Хм, — усмехнулся Егорыч, — это смотря, для какой нужды. Если для баловства — больно, а для доброго дела дерево само под топор просится.
— Да-а? — удивилась я. — И вы тут живёте?
— Временно. Сторож я.
— Рабочих сторожите?
— Хм, — снова усмехнулся дед Егорыч, — а ты соображалистая. И рабочих, и лес, и технику!
— Как же лес могут украсть?
— А кто их знает?
— Я не знаю.
— Вот и я не знаю, — выкрутился дедушка-сторож. — Давай-ка, вот чайку попьём на травах таёжных.
Егорыч поставил три металлические кружки, налил ароматный чай. Отхлебнул, поморщился и обратился к деду:
— Горбуня, так мы за ягодой йдем?
— Идём, идём.
— Я такое место вчера приглядел — россыпью! — Егорыч говорил все быстрее, узловатые руки суетились, подсказывали, досказывали. — Идти только далековато… А мы не пойдём пешком!
— А как? — булькая в горле чаем, спросила я.
— А никак, — отрезал мой дед. Брови подпрыгнули вверх, лоб стянулся гармошкой: вылитый дедуля из мультфильма «Бобик в гостях у Барбоса». — Ты нас тут подождёшь, вот и книжка у тебя есть и раскраски.
— Я пойду! — смело заявила я. — Я бабушке ничего не скажу.
— Нет, не пойдёшь! — дед веско потряс указательным пальцем. — Не пойдёшь и точка!
Глаза мои набухли слезами, вот-вот и лопнут солёные чирьи:
— Дедушка, я буду слушаться. Дедушка, пожалуйста…, — я вскочила и потянула за рукав мягкой рубахи.
— Давай возьмём, — попросил Егорыч, — на тракторе пять минут, за полчаса управимся.
— Согрешишь с вами, — махнул дедушка. — Слёзы эти бабские!
Дедушка отхлебнул чай, хитро прищурился и спросил:
— А ты Таёжного Лиха не боишься?
— А кто это? — испугалась я.
— Это такое от чего потом и слова забываются, и всякие мозговые трудности возникают.
— Слова я хорошо знаю, и буквы выучила, — хорохорилась я. — Подумаешь, Лихо! Я их в городе тысячу раз видела! Я вообще смелая и трудолюбивая — так бабушка говорит.
Дедушка пригладил волосы и снова прищурился:
— А Водилу с Манилой узнаешь?
— Дедушка, ну что ты все сказками говоришь? Может фотокарточка есть? Так я бы запомнила.
— Фотокарточка, — передразнил дед, — от горшка два вершка, а туда же. Одевайся!
— Слышь, Горбуня, у меня накомарничек есть, возьму? Девчонке как раз впору. А то глаза выстебают. Мошкара нынче хуже чёрта. Здесь у нас пятак без леса, так поменьше гнуса.
— Бери.
Дедушки обули сапоги, надели плащи с капюшонами, пристроили в трактор блестящие горбовики[1], самодельные берки[2], туда же полетели широкие панамы с сеткой удивительной конструкции. Я видела только шляпки с вуалью, а тут ситцевая нарядная панама, а по краю — сетка пузырём.
Трактор выглядел чудовищно и завораживающе: зубастые гусеницы с комьями засохшей земли, ржавые отметины и краска волдырями по всей кабине. А запах от него прогорклый и металлический.
Мы забрались в кабину и закрыли двери. Мотор сначала тяфкал, а потом как зарычал, и вся кабина ходуном пошла, как мамина стиральная машина «Вятка», если её сверху не придавить. Из-под гусениц земля с глиной зачавкала — страсть, да и только. А Егорыч ухмыльнулся и знай себе — крутит руль, переключает палки-ходилки. Ехали громко, но не быстро и не медленно, как в сказке.
— Не вертись, — скомандовал мой дед, — голова укатится с горки. Видишь, подъём начинается?
И вправду, все круче и круче дорога. И с этого момента я помню всё как сейчас! Трактор карабкается, цепляется стальными когтями, пыхтит, квохчет. А впереди на вершине деревце маленькое виднеется, и больше ничего нет.
«Конец света, — подумала я, — там свалимся за край и сразу в лапы к Манилам и Водилам.»
Впереди поваленное дерево и трактор, ругаясь отборнымматцом, взбирается на бревно, и вдруг висит, раскачиваясь вперёд и назад. Дед крепко сжимает кулаки, играет желваками. И на длинную тревожную секунду в окно видно только небо. Я смотрю вверх, в живую небесную гладь с облаками-кручами, в бескрайнюю синеву дня. А может, мы едем на небо? За небесными ягодами? Вот и облака-лукошки, в них и сливки взбиты, и сахарной пудры намололи.
Трактор переваливается через бревно и ползёт гигантской улиткой на вершину мира.
— Егорыч, бес ты старый! — ругается дед на водителя и ударяет себя по бедру.
— Что ты, Горбуня! Каждый день ездим, вчера дорога чистая была, — оправдывается Егорыч.
— Скажешь тоже! Неужто Лихо бревно притащил?
Представляю Лихо: мохнатый, с лапищами-ветками и крючковатым носом-сучком. Волоком тащит старый кедр, посмеивается в моховую бороду, скалит гнилые шишки-зубы. А сейчас смотрит из-за куста и досадует, бежит вперёд и новые думки мыслит. Любит он гостей развлекать, любит, когда его имя во рту мусолят.
Трактор выехал на косогор и поехал по гребню. А внизу дали дальние, леса густые, непроходимые, конца и края не видно.
— Стоп, машина, — командует Егорыч, и трактор затихает.
Выпрыгиваем из кабины. Дед проводит инструктаж:
— Когда ягоду не берёшь — руки в рукава пхай, накомарник не снимай, иди со мной рядом, не отставай, будут кликать тебя незнакомыми голосами — молчи. Ушки на макушке, глазки с кадушку.
От таких наставлений повело живот. Вот она настоящая тайга: опасная, царская, заповедная!
— Здравствуй, здравствуй, Матушка-Тайга, — мой дед кланяется, — прими наши дары, разреши ягод набрать. Пришли с миром, уйдем с миром. Лишнего не возьмём, чужого не тронем.
Дедушка разговаривает с Тайгой, я про себя хихикаю, смешно это как-то. Дедушка ломает буханку белого хлеба на четыре части, кладет на четыре стороны света, достает овальный солонец, с поклоном кладёт перед собой, крестится.
— Ну, с благословением.
— Вот здесь прямо и сразу за ельничком. В прошлом году-то тут рядом ходили, а полянку прошли, — суетится Егорыч.
Я иду за дедом. В накомарнике плохо видно. А нужно смотреть: куда наступать, да по сторонам оглядываться, да чтоб ветки в глаза не попали. Комары и мошки пищат, просятся погреться, так и норовят найти лазейку и заглянуть в глаза, попробовать на вкус детскую кожу, попить сладкий гранатовый сок.
Как будто кто-то ухает за спиной, а в кустах что-то копошится. Хохочут таёжные невидимки, протягивают худенькие ручки деревья.
— Надя, не отставай, — командует дед.
Жарко. Чувствую, как по спине ручейки бегут, щекотно. Сапоги — негодники, ставят подножки друг другу, а ноги тяжёлые, ватные. А вот и дерево поваленное — можно дух перевести.
— Дедушка, я устала.
— Рано, ты устала. Мы ещё до места не дошли. Вот дойдём и отдохнёшь.
Поднимаюсь, слёзки на колесиках, но держусь. Плетусь следом.
— Вот она! Вот, — радуется Егорыч.
Он сразу припадает к сочным кустикам брусники, берок аккуратно снимает ягодки. И мой дедушка с ягодами возится. Достала и я свою кружечку на веревочке, повесила на шею. Беру ягодки. А на вкус — кислые. Не люблю кислые. Зато зимой мама достанет из морозилки брусничку, сахарком присыплет и вкуснее мороженого получится.
— Бери, внучка. Да спелее выбирай. На зиму запасы кому кроме тебя делать? — мой дед кряхтит, посмеивается, рад крупной добыче.
Собираю ягодки, за дедом краем глазом слежу, заглянула под юбочки кустиков, а дальше-то крупная как фасоль! Пробираюсь аккуратно, дед строго наказал ягоды не давить, кустики не мять. И вправду здесь ягода крупнее. Десять ягод и эмалированное донышко не видно. Дедушек слышу рядом, шепчутся, посмеиваются. А ягоды крупные, манят меня с полянки, уводят к валежнику. Прикладываю голову к земле, чтобы больше ягод увидеть. Смотрю, а дальше их видимо-невидимо. Поднимаюсь, и усталости как не бывало. Бегу и вижу: на пеньке горка ягод. Чудно! Ягодки уже собрали и специально для Наденьки положили. Да ягода не кислая брусника, а другая. Сладка-а-ая! Вкусная, да черная. Черника! Хватаю ягодки в кулачок, тащу в рот. Шепчет кто-то под кустом, кивает в сторону, мол там ещё больше.
Иду на голос, а он ускользает, и комары уже не пищат, тихо в тайге, затаилась беда, приманивает маленькую душечку. И дедушек уже не видно, и трактора нет, и чернички не осталось. Только в кружке десять ягод катаются, стучат о железные стенки. Бросилась к одному кусту — пусто, к другому — пусто, и ни души вокруг:
— Дедушка-а-а! Дедушка-а!
Катится эхо по узким коридорам тайги, разбивается о вековые кедры и смолкает.
Вдруг девушка выходит ко мне. Красивая-красивая, волосы светлые, вьются ветерком, закручиваются волнами. Глаза цвета голубики, щеки — румяные клубнички, а губки — словно вишнёвым соком намазаны. На голове венок из ягод, а платье цвета весенних березовых листьев.
— Наденька? — голос тоненький, как ранняя капель.
— А вы кто? — слёзы текут по щекам.
— А что ты плачешь?
— Заблудилась я… Дедушка-а-а! — кричу изо всех сил.
— Не кричи, девочка, тише, — красавица прикладывает палец к губам, — разбудишь дедушку Лихо — будет нам! А я — Ягодница. Это я тебя сюда привела.
— Зачем же? Я к дедушкам хочу…Я боюсь…
— А ты не бойся. Хочешь тебе венок свой отдам?
— Не хочу… Хочу к дедушкам.
— Не нравится у меня в гостях? Или ягоды не понравились?
— Очень нравится, но я тут одна, дедушка там остался, — показываю рукой наугад.
— А мы ему скажем — ты со мной была, он и простит, — девушка улыбается, протягивает хрупкую ручку. На запястье браслетик из лесных ягод, брусничными листиками блестит.
— А ты меня не обидишь?
— Нет. Я только светличку тебе покажу и к дедушкам отведу.
— Правда? Только обязательно дедушкам скажи, что я с тобой была, — я смелею и стесняюсь, очень уж красивая Ягодница.
Только я руки Ягодницы коснулась, а мы уже в светличке: на полочках компоты и варенья в круглых баночках, по углам корзины с ягодами свежими, сушеными, на стенах гирлянды земляники сахарной. Пахнет вишневым сиропом, сладкой дыней, чаем с шиповником и… любимым пирогом. Неужели? И вправду. На столе пирог с ранней малиной накрыт корочкой безе. Мама всегда такой пирог делает. Когда откусываешь — безе хрустит, сыплется на блюдце… Всё к чаепитию у Ягодницы готово. Кружечки фарфоровые в форме тюльпанов и роспись на них как живая, калейдоскопом узоры меняются.
— У вас и малина есть?
— У меня все есть, и даже арбузы! — похвалилась девушка.
И точно. На столе арбуз: мякоть сахарная, косточки черные скользкие, корочка трещит. Течёт арбузный сок по локтям, хорошо в гостях у Ягодницы.
— Наденька, нравится тебе моя светлица?
— Очень нравится.
— Оставайся у меня жить? Будем каждый день танцевать, пироги печь, арбузы кушать? У меня и подружки есть, и белка ручная. Останешься?
— Настоящая белка? Покажи, — завидно в гостях, хочется остаться.
И белочка тут как тут, глазками мигает, хвостиком водит. Села к Ягоднице на острое плечико, орешек грызет.
— Оставайся, сестричка! — голосок медовый так и льётся нектаром в доверчивые ушки.
— Не могу я, — откладываю арбузный ломтик, — бабушка деда моего домой не пустит без меня. Я обещала не выдать их с Егорычем, — говорю по-взрослому, брови сдвинула.
— А я не поведу тебя к деду! Нравишься ты мне! — Ягодница топнула ножкой, собрала складкой переносицу.
— Ты обещала! — слёзы подкатываются ближе, ищу накомарник. Не наш ведь — надо Егорычу вернуть.
«Бежать, бежать!» — бьётся сердце.
— А я вот сейчас Лихо разбужу! — девушка начинает расти, и вот она уже заполняет всю комнату, давит на стены… Бьётся стекло, лопаются ягоды брусники и красными кровавыми кляксами у меня на лице расползаются. Ядовитый сок стекает по щекам, щиплет и кусается как комар.
— Дедушка-а, — кричу из последних сил.
— Надя, Надя! — знакомый голос где-то надо мной. — Господи, как же тебя угораздило-то! Вот дурёха, — дед суетится надо мной. — Накомарник-то сполз, ведь всю покусали! Вставай, дочка, вставай.
Дед перепуган, хватает меня с земли, ставит на ноги, слезы вытирает, поправляет накомарник.
— Вот от бабки нам будет! Уснула, Надя?
Киваю, горькая дрема обволакивает, не отпускает, веночек ягодный мелькает средь кустов.
— Пойдём, пойдём, к трактору. Ох и горе мне с тобой. Всю поляну обыскали. Как ты в сон-траву забралась? Ой, дуреха.
Идём к трактору. Шмыгаю носом, реву. Егорыч возле трактора, глаза круглые, молчит, губы поджал тонкой ниточкой. Ягоды почти не набрали.
Садимся. Трактор трясется, дружелюбно ворчит. Дед смотрит на меня:
— Ой-ой, как лицо распухло. Ну, ничего, сейчас приедем содки с водой смешаем — сразу полегче будет, — дедушка наклоняется ближе, — а губы-то? В земле что ли?
— Я чернику ела…
— Ох и придумщица. Черника в этом месте и не водится. Али Водила с Манилой в гости звали?
Киваю. Утыкаюсь деду в грудь и плачу.
— Ну, ну, дурочка. Перепугалась, моя хорошая, — дедушка прижимает к себе, гладит по растрепанной головке.
***
Трактор спускается с косогора, доезжает до бревна, карабкается на препятствие, морду задирает, зависает на секунду и, наконец, переваливается как медведь. Оглядываюсь назад — неба-то и не видно. Облака налились ежевичным соком, чёрные виноградные гроздья раскатились по небу. Злится Лихо в тайге — гости никого на побывку не оставили. И Ягодница кручинится: кипит вишневое варенье на плите, стреляет горячими каплями, а красавица не видит, не слышит ничего — мечтает о младшей сестричке. Пресно одной в ягодной светлице живется.
[1] Горбовик — заплечный кузовок из алюминия или других материалов.
[2] Берок — самодельный совок, ковш для сбора ягод.
