Стихи Филиппа Хаустова вполне можно прописывать как целительное средство от агрессии, озлобленности, от хтонического кошмара, который многие почувствовали в себе и вокруг весной 2022-го, а время, кажется, только подзуживает к тому, чтобы ни в чём себе не отказывать. Читая эти стихи, нам постоянно приходится иметь в виду сразу несколько ракурсов: первый — хтонический (в заглавном стихотворении подборки автор не скрывает генезиса — это Мамлеев), второй — материализованная проекция этого ужаса, распространяемая на нашу с вами реальность, хотя ничего общего с публицистичностью мы тут не найдём. И, наконец, третий — связанный с противоборством света и тьмы — назовём его мыслительно-дидактическим: просветление здесь не отменяет наличия окружающей хтони, но непременно следует из этого наличия как авторская интенция. Бинарные оппозиции здесь имеют богатый контекст — от Бодлера до Фёдора Сологуба, от Виктора Ерофеева до Алексея Сомова, однако, в отличие от последнего, следуя той же дорогой живописания «тёмного», Хаустов как будто сознательно выбрал быть провозвестником света. И, пожалуй, гуманистическая мысль не просто о возможности остаться человеком вопреки всему, а о реальности этого, ощутимой на физическом уровне, — самое необходимое здесь и сейчас. Если это иллюзия и «сон золотой» — хорошо бы им стать направляющими хотя бы и в таком качестве.
Борис Кутенков
Филипп Хаустов родился в 1994 году в Красногорске, живёт в Москве. Образование — переводческое и немного литературоведческое: ко времени учёбы в университете начал также переводить англо- и франкоязычных поэтов. В 2020 году принимал участие в семинаре по переводу французской поэзии Елены Вадимовны Баевской. В 2021 году побывал в качестве «объекта критики» на литературно-критическом проекте Бориса Кутенкова «Полёт разборов». В настоящее время обучается на Высших литературных курсах Литературного Института им. А. М. Горького. Оригинальные и переводные стихи публиковались в коллективных сборниках, а также на порталах «Формаслов», «Сетевая словесность», «Прочтение».
Филипп Хаустов // Ощупай: всё в порядке
У Мамлеева
Во сне у Юрия Мамлеева
чернильной тьмою мир облит,
но из норд-оста бармалеева
благовествует айболит.
В ночи у Юрия Мамлеева
встают вампиры из-под плит.
Их бегемот ведёт налево,
чужие присказки вопит.
Невразумительные особи
над вечной жутью бродят по цепи,
плетя большую некросеть.
Всё ждут: зайдётся небо хохотом
и, погрозив раздутым хоботом,
провозгласит в аду рассвет.
Зачем?
Господи,
неужели война для того,
чтобы я на миру увидел,
как очень хорошие люди
говорят безумные речи,
не переставая быть собой?
В зубах не держат младенца,
вместо рук и ног не плывут акулы,
вместо сердца не стучат броненосцы,
вместо голов не ревут носороги.
Только в глазах и в сердцах
капли египетской тьмы,
но сердца по-прежнему бьются,
а глаза меня привечают.
Мертвечина
Не в силах мертвечина домертветь:
она ещё нежнее всех живых —
ведь в ней осталось воздуха на треть,
мышиный шорох, конопляный жмых,
косматый облак, розовая жижица,
огонь любви в пилюлях из металла —
вот почему она поёт, и движется,
и осязает всё, о чём мечтала.
Его жена курица
Куцекрыла наша доля,
кем ты, доля, суждена?
Встали утром дядя Толя
и куриная жена,
вышли в поле для застолья
из водицы и пшена:
то ли дьявольщина, то ли
благодать и тишина.
Кем за птицу ты сосватан?
Коль не помнишь, брось гадать!
Обернись к печали задом,
не грусти, смотри-ка, дядь:
синий воздух, зёрен злато,
тихий дождик, благодать.
Интуиция
Живи вслепую, но без няньки,
очисти кожу от коры,
хватай в земле и в небе знаки
и чутким сумраком гори.
Ощупав истину с изнанки,
отведай все её дары —
тогда грядущие писаки
тебя произведут в орлы,
тогда гниющие зоилы —
прелюбодейные роды —
тебя разжалуют в кроты,
а ты расти в преизобилии
вслед за календулой, за лилией
через воздушные гряды.
Радуга
Когда ты уснёшь, мы сделаем
из тебя любовный напиток.
Вместо крови в тебе течёт радуга,
вместо тела ты носишь душу,
а вместо души — непрерывную дружбу.
Будь осторожен!
Аз, буки, веди…
Будь осторожен, сынок:
из пьяниц глядят медведи,
женщин сосёт осьминог.
Эники-веники-беники…
Вышел курчавенький кто-то:
видишь, крадётся он, беленький,
к истине с чёрного хода.
Нигредо, альбедо, рубедо…
Заперт телесный храм:
там уже всё огрубело,
нет животворных ран.
А кругом хмыри незнакомые:
квинтеры-финтеры-жабы,
черти, вампиры, гномы,
красные шляпы.
Не бойся, сынок, не бойся —
крекс-фекс-пекс!
Вот те псалом у пояса,
вот те у сердца крест.
Втуне безумцы роются
в рыхлой коре мозговой,
ибо Святая Троица
мудро поёт над Москвой.
Не бойся, сынок, всё устроится.
Теремок
Среди отлюбленных богинь,
деревенеющих в чащобе,
во тьме «погибни» и «покинь»,
где тухнет «что» и глохнет «чтобы»,
построю детский теремок,
затеплю свет и верить буду:
авось пробьётся через мох
росток звезды, сокровный чуду.
Кутёж
Без дверей и без окон
в кухне молится огонь.
Без окон и без дверей
в кухне правит сельдерей.
Как у дома без окошек
ходит сторож с молотком:
поит он котов и кошек
чёрно-белым молоком.
Выпьют кошки молока —
жизнь окажется легка.
Выйдут кошки за котов —
выкуп свадебный готов.
А собаки-пустолайки
схоронилися под лавки,
все под лавками сидят,
кашу манную едят.
Как у наших у ворот
острозубый бродит рот,
кочевряжится, ломается,
просит кваса, хлеба, мяса.
Мы его накормим досыта,
посчитаем звёзды до ста
и отправимся в кровать
сновидения ковать.
Всё в порядке
Дили-дили! Дили-дон!
Ночь трепещет за горами.
Холодрыга Спиридон
засипел в оконной раме.
Внешне здесь почти притон,
но сердцами мы во храме.
Преждевремен смех и стон:
всё свершится по программе.
Дни ещё не сочтены,
мысли редки, звёзды рябки,
тени смотрят со стены,
червь работает на грядке.
Руку к небу протяни
и ощупай: всё в порядке.
