Есть такое общее место: когда умирает человек (особенно — не очень старый), окружающие, те, кто видел его в последние дни или месяцы перед смертью, говорят: надо же, кто бы мог подумать… Я окажусь именно в такой ситуации: когда я пришёл домой к Николаю брать интервью (мы до этого не были знакомы), то увидел энергичного, предельно вежливого , с абсолютным отсутствием «звёздности» человека , который предложил пообедать и вообще окружил заботой и вниманием. Кто бы мог подумать… К сожалению, интервью не успело выйти при его жизни, так что теперь эта беседа будет In memoriam.
Николай Арутюнов (1958-2021) — советский и российский певец, композитор, блюз- и рок-музыкант. Вокалист групп «Лига блюза», «Четверг Арутюнова», «Funky Soul», «The Booze Band», «Николай Арутюнов & The Blues Barbarians», «Арутюнов & Quorum». В 2018 году выступал в телешоу «Голос 60+», где один из номеров спел с ним его сын Сергей. В 2019 году написал гимн ФК «Динамо Москва» и исполнил его на открытии нового стадиона «Динамо». Вскоре гимн, как и планировал автор, записали дуэтом Лев Лещенко и Сергей Арутюнов в сопровождении Московского Государственного Симфонического оркестра и хора «Ариэль». Также Николай написал музыку песни «Игры, Которые Мы заслужили» — официального гимна кампании по выдвижению Сочи столицей Зимней Олимпиады 2014-го года (автор текста — Карен Кавалерян).
— Здравствуйте, хотелось бы начать с детства. Когда вы впервые почувствовали страсть к музыке?
— Страсть к музыке… да, наверное, именно страсть. С самого раннего возраста, сколько себя помню, столько я реагировал на музыку и пел. И при поступлении в музыкальную школу в шесть лет пел уже громко, и нужную мелодию мог спеть.
— Музыкальная школа по какому инструменту?
— Фортепиано. Музыка окружала. Мы жили в глубокой провинции, сейчас это уже заграница — на Украине, в Кременчуге. Там висели — вы, может быть, не помните — репродукторы на столбах…
— Чёрные?
— (Смеётся.) Чёрными были воронки, а репродукторы — серебристые. Но неважно. В пионерлагере музыка лилась постоянно, начиная от обязательной программы — «Ленин всегда со мной» (или с тобой) и кончая советской эстрадой — «Чёрный кот» и так далее. Мы пели про Ленина точно, а эстраду — наверное, тоже. Были пионерские мероприятия, я был музыкальный парень, играл на барабане и всё время пел. Потом мы переехали в Москву. Мне было десять лет. Я, естественно, пошёл в школу и тут же, буквально через месяц-другой, мне дали друзья послушать или я сам где-то услышал рок-музыку. И всё, я про дедушку Ленина с тех пор не пел, да и «Чёрного кота» тоже.
— Что это была за музыка?
— Без вариантов, для второй половины шестидесятых, это «Битлз». Я их, естественно, услышал, как и все, первой из рок-групп. Конечно, на меня, как и на всех, это произвело сногсшибательное впечатление. Я был ещё ребенок, и всё — я к этой музыке прикипел навсегда. Потом я стал ей интересоваться «ширше и глубжее». Выяснилось, что не стоит на всю жизнь быть пленником этой группы. Я пошел дальше. Сейчас я понимаю, что тогда у меня пробудился интерес знать как можно больше. После этого быстро, в конце 60-х и в 70-е годы, я начал слушать ритм-энд-блюзовую музыку — то, что впоследствии станет моей основной специализацией. Тогда я ещё этих слов-то не знал ужасных, но музыка нравилась: John Mayall, Jimi Hendrix, Rolling Stones, Ten Years After — моя любимая группа до сих пор. Потом я стал очень много слушать.
В 70-е годы появился доступ к пластинкам. Вначале это случалось эпизодически, потом я понял, что мне это нужно, и поставил процесс на постоянную основу. Я ходил в места, где собирались пластиночные барыги: на Арбат в магазин «Мелодия», потом в ГУМ. Там был обмен. Я тогда не мог покупать много, был некредитоспособен, но люди приносили пластинки и менялись ими. Я создал минимальный фонд из нескольких пластинок и обменивал их. Потом, в конце 70-х — начале 80-х, было место встреч на Самотёчной. Там много народу собиралось, действительно был выбор. Я регулярно это место посещал, и у меня образовался доступ к нужной информации. Милиция их гоняла. Но я мог выбирать то, что мне было интересно, и я выменивал, изредка покупал. Таким образом всё это к концу 70-х приплыло, а там я начал и сам петь.
— Был такой момент, когда вы поняли, что всё: это станет вашим основным занятием?
— Нет, не было. Это было в меня настолько вшито, что у меня реально не было выбора. Я не то чтобы малосоциализированный, но — малоспособный к другим видам деятельности, несмотря на то, что закончил институт. Кстати, я закончил Педагогический институт имени В. И. Ленина, прошу отметить (смеётся) — филфак. Я работал в том числе и в школе после института. Хочу сказать — это работа не для всех. Потом я старался найти какие-то формальные работы. По-другому не могло быть: я по сути был музыкантом. Конечно, при коммунизме с той музыкой, которую я предпочитал играть, не было никакой речи о профессиональной работе.
— Если открыть Википедию, там написано, что «Лига Блюза» появилась в 1979 году. Как проходили ваши концерты? Вы были на легальном, нелегальном, полулегальном положении?
— Из трёх слов — легальный, нелегальный и полулегальный — я не выбираю ни одного. Потому что нас просто не было. Легально, понятно, мы не могли быть. Нелегально — мы не были борцами с системой, и нам незачем было особенно «шифроваться», полулегально — то же самое. А вот четвертый путь (смеётся) я выбрал, и мы его придерживались, — путь «нас нету». Это был для нас самый удобный вариант. Чуть позже, примерно в 85-м году, образовалась Московская рок-лаборатория, тогда мы уже более или менее окрепли, могли туда вступить. Но я знал, что такое советская власть, и по столкновениям с ней на почве музыки я понимал, что могут закрыть серьёзно. Поэтому доктрина была простая — «нас нет».
Мы редко выступали. Одно из выступлений как раз дало пищу для размышлений: я тогда понял, что лучше не связываться. Я не был наделён провидческим даром и не понимал, что через 2-3 года мы станем профессиональной группой. А вот на излёте «застоя» мы однажды выступили. Это был большой концерт, выступало несколько групп, но «плохишами» там оказались мы, потому что пели на английском. Женщина, которая нас приютила в этом концерте, на следующий день звонит в панике: «Приезжайте срочно, поговорить надо». И сказала — «Меня могут уволить за организацию этого концерта».
— Это был какой-то ДК?
— Да более того, это был ДК «Динамо», и там, значит, искусствоведы…
— …в штатском?
— Да. Они всё это пытались контролировать. И она действительно искренне говорит: «Коля, давайте запись, которая осталась, уничтожим». Помню, мне было неудобно перед ней, потому что мы её подставили. Она нас запустила, а в зале началось — там были фэны, и не только наши, — они начали слегка портить имущество, ну — люди отвязались. Мы за это всё отдувались, а она бы точно поплатилась. Я помню, что пошел ей навстречу, помог выкрутиться из этой ситуации. Интеллигентная женщина, очень приятная. И тогда я понял, что лучше «не светиться».
— Какой это был год?
— 84-й или 85-й. Так мы и существовали. А потом в 87 году — бабах! — и мы уже профессионалы.
— В этот момент перелома Ваша жизнь, наверное, очень сильно изменилась? Ваша и музыкантов, с которыми Вы играли? Как вы это ощущали?
— Это было пролонгированное ощущение счастья и удачи. Настаиваю на слове «удача», потому что я до сих пор считаю, что это был не «закономерный процесс», это просто удачное стечение обстоятельств. И для нас, и для страны в целом. Горбачёв так изменил ситуацию. Если бы не он, то не знаю, что бы я и мне подобные делали. Я-то ладно: я был аполитичный, никогда не пел социальных текстов, и у меня есть свои соображения на этот счёт. А были люди, типа ДДТ, которым хана бы точно настала, их просто вообще могли закрыть. Они всё время по лезвию бритвы ходили. Я не разучился это ценить, до сих пор говорю — я благодарный человек. Если бы этого не произошло, я бы влачил существование, а не жил. Я к тому моменту был женат, и сын уже был, и я где-то работал, конечно. Но я был бы тотально неудовлетворён. А так, всё — с конца 1987 года я уже профессиональный музыкант.
— Вы только что упомянули о соображениях, почему вы аполитичны. Вы могли бы этим поделиться?
— Я буду краток. У меня есть свой взгляд на социальную жизнь в нашей стране. И тогда был. Но тогда я не считал нужным его афишировать, потому что это было чревато. Для меня музыка слишком дорога, я готов ради своей музыкальной деятельности поступиться гражданскими правами. Кстати, сейчас то же самое происходит. Я слишком мрачно смотрю на положение вещей и в мире, и в нашей стране, но выражать это в своих песнях не считаю уместным. Да и потом это невозможно, потому что нужно быть поэтом ТАКОЙ силы, которой у меня, к сожалению, нет. А поверхностно петь об этом — это пошло. Поэтому: свой взгляд имею, безусловно, и очень мрачный. Но я всё-таки музыкант, и я бы не хотел отвлекать внимание публики от музыки слишком перегруженным серьёзным текстом. Для меня главное, чтобы публика слушала, как я пою, что я пою в смысле музыки, мелодии.
— В продолжение вопроса: изрядная часть вашего репертуара, — помимо песен, например, в соавторстве с Кареном Кавалеряном, — это то, что называется кавер-версии. Когда вы выбираете чужую песню для исполнения, вас привлекает в большей степени музыка…
— Однозначно, можете даже не продолжать.
— Текст всё-таки вторичен?
— Там тем более. До этой минуты мы говорили о текстах для моих песен, где я стремлюсь не демонстрировать свою мизантропию. Наоборот, я хочу, чтобы люди были в хорошем настроении и я в хорошем настроении. Может быть, вы заметили, у меня есть специфические тексты, — может быть, легкомысленные, «ни о чем». Особенно те тексты, которые я пишу. Я — такой. Это другая сторона меня — я достаточно приветливый, позитивный человек, притом, что я сказал раньше. Это же может совмещаться в человеке. И вот ещё не хватало мне свою желчь выливать на публику! Конечно, нет.
А в том, что касается чужих песен: у меня сразу срабатывает рефлекс. Наряду с английскими песнями я иногда пою чужие русские песни, меня приглашают что-то записать. Честно сказать, я не очень это люблю, но иногда ситуация такая, что я не могу отказать хорошему человеку: меня позвали, я — спел. Естественно, мне нужно, чтобы музыка мне нравилась. В этом случае, даже с русскоязычным текстом я особо не заморачиваюсь — не моя песня. Вот вы её написали, вы сядете в тюрьму (смеётся). Шучу. А на английском языке — тем более. У нас его не все знают, я знаю достаточно для того, чтобы понимать, о чём идёт речь. Иногда там такая фигня… но музыка мне нравится! В моей музыке часто встречаются тексты в лучшем случае никакие. И это хорошо, есть рок-стандарт, это в основном песни, не обременённые серьезными месседжами. Или часто бывает — тексты с чуждой мне начинкой. Ну и хрен с ним. То есть в англоязычной песне ещё более срабатывает такой допуск. Поэтому я люблю на английском петь — вышел, вообще ни о чём не думаешь, клёво. Надо понимать, конечно, о чем поёшь, — но за это точно я не отвечаю.
— Прежде чем поговорить об англоязычных авторах, вы можете рассказать, чьи песни российских музыкантов вы пели и при каких обстоятельствах?
— Могу, потому что их немного. Живьём — это единичные случаи. Это не говорит о моём пренебрежении, у нас много хороших песен. Под многими из них я бы подписался, в смысле — смог бы их исполнять, я хотя бы отчасти разделяю их текстовую начинку. Но это крайне редко бывает, в основном, на записи. Я записывал несколько таких произведений. В русскоязычной версии Jesus Christ Superstar в 92 году я пел первосвященника Каиафу. Потом был большой перерыв, и вот недавно я записал для Маргариты Пушкиной одну арию в её готической опере. Мне было тяжело. Я Риту очень люблю, но эта поэзия полярна тому, что я предпочитаю в рок-поэзии. Это здорово, но это не моё. Но Рита моя подруга, я не могу ей отказать. Она сказала, чтобы я спел какого-то злодея. Всё время злодеев мне поручают!
Потом у Алексея Рыбникова я пел в рок-опере «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Он пять лет назад перередактировал её и снял фильм. Я участвовал в саундтреке, и опять пел плохого — Диаблеро, то, что раньше называлось Смертью. Этот персонаж — негодяй, циничный мерзавец, и я пел его арии. Но я получше себя чувствовал, потому что это классическое произведение, и хоть персонаж — отрицательный в кубе, — там всё цельно. Мне понравилось. А потом — Алексей Львович рядом, он очень симпатичный мужик, с ним приятно общаться. Я видел, что я ему нужен, а это всегда вдохновляет.
Для Алексея Шелыгина — это сейчас один из ведущих классических композиторов, — я спел пару пьес для несостоявшегося мюзикла «Трое в лодке, не считая собаки» на русском. Он мой друг, и я для него тоже записал пару песен. Мне понравились тексты, их написал Игорь Жуков, ну а про музыку я не говорю.
— Вы упомянули, что есть русскоязычные тексты, под которыми вы бы подписались. Вы можете их назвать?
— Ну не подписаться, я мог бы их петь. Костя Никольский. Есть песни, которые я понимаю, это мне близко. У него такой мрачноватый оптимизм. Все классики русского рока в той или иной степени писали хорошие тексты. Другое дело — смог бы я это спеть, именно эти тексты? Группа «Браво» — там полный порядок. Это мне совсем близко.
— Из «Воскресения» именно Никольский? А Алексей Романов, Андрей Сапунов?
— Может быть. Я понимаю эту эстетику. Главное, что отсутствуют героизм, дидактика и вся остальная такая хрень. Люди могут говорить поэтическим языком о серьёзных вещах и при этом вполне заземлённо. Я так не умею. Я вообще не умею писать стихи, хотя много песен для себя озвучил, написал тексты, но таланта у меня нет. А с другой стороны — у меня этого таланта нет, но совершенно точно никто не напишет лучше меня то, о чём я хочу рассказать, пусть это даже не что-то великое.
— Вы играли с такими людьми, как B. B. King, Johnny Copeland, Pete Brown. Общение с кем из них на вас произвело наибольшее впечатление и почему?
— Продолжительное общение у меня было только с английской группой The Booze Band. Они неделю прожили в Москве, я пел с ними. Англичане — это немножко другие люди, и они — люди выпивающие. Я как раз должен был держаться, я же певец. Это меня напрягало. Как только они уехали, я тут же всё скомпенсировал.
Это для меня был феноменальный опыт, потому что вот с этим человеком — видите, плакат, — я стоял рядом на сцене. Вот написано Humble Pie, и вот справа Clem Clempson. Он играл в этой группе, а я в его группе пел. Это для меня — вообще всё, плоть и кровь. Это было событие, к которому я шёл всю жизнь. Британский рок — это то, что я больше всего люблю, я всю жизнь жил этой музыкой. И вот они приехали. В этой группе было ещё пару чуваков таких, как он, корневых.
С Би Би Кингом — это были эпизоды. Он запредельно тёплый человек, от него жар. Он тучный, и когда рядом с ним находишься, тепло физически. И как он меня встретил, конечно, это удивительная вещь.
Джони Коупленд был такой же. Их, к сожалению, уже нет с нами. Джони Коупленд еще и прикольный чувак из Техаса — Texas. Жутко позитивный, расположенный и здорово меня принял, как своего. Это был мой первый опыт общения с гигантами. Я, естественно, волновался, а он общался в таком духе — «не ссы, чувак». Это, конечно, дорогого стоит.
Пит Браун — это другое. Это поющий поэт, который написал основные песни британского блюза. Он приехал сюда по моей инициативе и выступал с группой Funky Soul. Он хорошо поёт, у него свой материал. Но это другое, он интеллектуал. С ним можно было говорить о литературе, о кино. У него богатейшая биография, он один из первых поэтов-битников в Англии, и он всё это мне рассказывал. Он в этом доме борщ ел.
— Как ему борщ, кстати?
— А у него русские корни. Еврейские, но они там не различают. Имеется в виду, что его предки из России, или, по-моему, из Литвы, и он знает, что это такое. Он хороший в общении, приятный, не снобский чувак. Он гостил у меня дома.
Что ещё было? Группа Roomful of Blues — это америкосы, они все хорошие ребята. Да, англичане чуть посложнее, американцы попроще. Так, по крайней мере, в этой сфере, я не знаю, как в других.
У меня было много встреч, но я не буду этим бравировать. Например, группа Colosseum. Самое главное, что я пел с людьми, музыку которых я хорошо знаю. Это моя музыка. Я считаю себя частью этой музыки, просто я живу в России, а они — там. Вот такое ощущение. И никто из них не возражал против этого ощущения, они меня принимали за своего.
— Насколько фундаментально вы следите за тем, что происходит в музыке, за новыми группами, исполнителями? Производят ли на вас впечатление группы, которые появляются? Если да, то какие? Отличается ли ситуация в мире и в России?
— Оба вопроса легко объединяются в один. Я не слежу. То есть слежу пассивно. Слушаю, если мне рекомендуют новую блюзовую команду. Никому в голову не придет порекомендовать мне рэп-группу.
И за ситуацией в мире я слежу пассивно. Я человек старой закваски, люблю старый рок. Конечно, я слушал достаточно современных, молодых групп, которые играют старый рок. Я не имею ничего против, похвально, что люди поддерживают традицию. Но все же это эрзац. Это хорошие команды, но они — второе, третье поколение. И потом, для меня ещё не все открыто в старом роке — 50-х, 60-х, 70-х годов. Для кого-то я человек, который живёт в старом времени. Но я в этом не вижу ничего страшного.
То же самое в России. У нас с этим похуже, совсем немного молодых групп, которые аутентично играли бы старый рок во всех проявлениях — неважно, блюз, фанк. Они, конечно, есть, и я им за это благодарен, за их энтузиазм, они корень держат, но…
Такая тенденция есть во всем мире, уже произошло расслоение. Современные молодые люди просто физически не могут понять ту музыку, если только не сильно этого хотят. Молодые энтузиасты, люди, которые слушают старый рок, вызывают страшную симпатию. Это здорово. Но вообще-то я считаю, что в каждом времени своя музыка. Та музыка, которую я люблю, уже физически скоро умрет, потому что уходят люди, носители этой музыки. Её будут играть более молодые люди, но через поколение, через два, — это уже другая история. Я на это смотрю нормально, а что же — так и должно быть. В широких массах, конечно, эта музыка нахрен никому не нужна (смеётся), я прошу прощения. Вот так.
— То есть назвать отечественную или зарубежную группу из относительно молодых, произведшую впечатление, не сможете?
— На меня до сих пор производят впечатление наши старые музыканты, мои ровесники, те, кто постарше или чуть помоложе. А среди молодых… Наверное, имеются в виду всё же группы с каким-то медийным выхлопом?
— Необязательно.
— Я способен оценить. Случайно куда-то попадаю, вижу, отмечаю для себя — о, это неплохо. Но чтобы я следил пристально, такого нет.
— Сакраментальный вопрос: необходимо ли хорошему музыканту высшее музыкальное образование?
— Вы знаете, раньше я смотрел на это чуть проще. Я сам необразованный музыкант, у меня нет образования.
— Но музыкальную школу вы закончили?
— И то не закончил. Тем более я никогда не учился вокалу. Я раньше думал, что это так же нормально, как и иметь образование. Сейчас наша практика и репетиционный процесс всё-таки подталкивают к тому, что лучше бы иметь образование. Для оптимизации процесса. Я, конечно, в состоянии донести свои мыслишки до музыкантов и в состоянии их понять. Но, наверное, гораздо быстрее идёт процесс, когда люди изъясняются нотами. Поэтому я очень ценю музыкальное образование. Но не знаю, чему бы я научился, если бы пошел в наше учебное заведение. Всё, что я умею, не имеет ничего общего с тем, что там преподают. Я не говорю, что преподают плохо, просто это эстетически другое. Как говорил Синявский, «у меня с Советской властью эстетические разногласия». Я понимаю, что мог состояться только так, как состоялся. И поэтому я всегда говорю: ребята, я вообще не пример. Ко мне периодически обращаются попреподавать или поделиться. Я этого вообще не понимаю, я «вещь в себе». Я этим не горжусь, так же, как я этим и не брезгую. Как факт.
— Вы автор музыки официального гимна кампании 2006 года по движению «Сочи — столица зимней Олимпиады 2014 года». Как это получилось? Вам позвонили и сказали — напишите? Или проводятся какие-то конкурсы?
— Это была заказная работа, за которую я получил хорошие деньги. Извините за цинизм, я для этого её и делал. Хотя было приятно, когда ко мне обратились. Это было, с одной стороны, случайно, учитывая, что у нас целый сонм официальных государственных композиторов, а с другой стороны — неслучайно. Потому что я в свое время, в 90-е, в 2000-е, — сейчас я этого уже не делаю — записал очень много рекламы. Мне это тоже нравилось, и это был хороший заработок, серьёзная подпорка. Я сотрудничал с одним агентством. Наверное, уже не вспомню, как оно называется, и не знаю, существует ли оно сейчас. Надеюсь, что существует. У нас установился хороший контакт, они звонят и просят написать какой-то «напиток» или «шоколадку», или ещё что-нибудь. Я по шоколадкам ударял в основном (смеётся). Я у них едва ли не в штате был.
Когда было голосование в 2008 году (или в 2006-м?), выбирали столицу олимпиады, это агентство выиграло тендер на медийную поддержку кампании. Нужно было обеспечить мероприятию всенародную поддержку. Надо было писать гимн, и, естественно, они позвонили прямиком мне. Конечно, я обрадовался. Хотя, когда они это озвучили, помню, я долго смеялся. Сейчас-то мы уже привыкли, что зимняя Олимпиада прошла в Сочи. А когда мне первый раз сказали: «Коль, надо написать гимн для выдвижения Сочи в столицы зимней Олимпиады», я произнес историческую фразу: «Окей, я сделаю, но с условием, что я пишу тогда и гимн для летней Олимпиады в Мурманске».
Дмитрий Чернышенко, ныне вице-премьер, выступал в качестве основного заказчика, он был во главе синклита. Очень симпатичный дядька, вменяемый, он знал, кто я такой, что было важно. Я написал несколько демо, и он сказал, что ему все четыре варианта понравились. Они выбрали вариант, приняли его. Я подключил Карена Кавалеряна, он написал текст, и так мы с ним «вошли в историю». Конечно, для меня это была нетипичная ситуация. С одной стороны, типичная, это прикладная музыка, и я это умел делать. А с другой стороны, на таком уровне — нет, я раньше не делал. Я был доволен, даже несмотря на то, что эту песню переаранжировали, но я в это дело не вмешивался, потому что свою работу я сделал. Была некрасивая ситуация с текстами, этим вопросом занимался в основном Карен. В наш текст, как я считаю, очень удачный, вмешались. В песню вставили ещё рэп. Рэперы написали свою «телегу» и записали себя к нам в соавторы.
Но я гораздо больше горжусь другим своим гимном.
— Расскажите.
— Тут все было добровольно, и даже, я бы сказал, на общественных началах. Я написал гимн московского «Динамо», причем, замечу сразу, и музыку, и текст, потому что так было мне велено (смеётся). Динамовская общественность знает, что я старый болельщик. Когда построили наш новый стадион, возникла потребность всё перезапустить, и нужно было написать гимн.
— А до этого у «Динамо» не было гимна?
— Есть хорошие, очень удачные болельщицкие песни, но нужен был гимн, и руководство обратилось ко мне. Тут-то они не прогадали, я считаю. Если в Сочи — это такая поп-рок песня, от меня и требовали, чтобы была бодрая, позитивная песня, «полный вперёд», то здесь я написал гимн по всем канонам среднеевропейской гимновости, квазиклассическое произведение. Всё было тоже с перипетиями. Был только один вариант. Я написал демо, представил синклиту. Они очень меня вдохновили, были очень довольны музыкой. Я приложил текст, и дальше началась работа. Я записал две версии гимна. Первую — рок-версию. Получился такой арт-рок, квазиклассическая песня, я её сам спел. А потом я сделал то, ради чего всё это затеял — запись симфонической версии гимна. Выделили средства, и я записал гимн на студии «Мосфильм» с помощью аранжировщика. Мне нужен был аранжировщик, потому что симфоническую версию я бы не сдюжил. Я привлек Андрея Никитина, моего товарища из консерваторского оркестра, и он написал фантастическую аранжировку: симфонический оркестр из 70 человек и хор. И поют там два неких певца — Лев Лещенко и мой сын Сергей. Идея была в том, чтобы все это делали исключительно «динамовцы», поэтому меня попросили написать и текст тоже, чтобы было аутентично: чтобы «динамовец» написал и музыку, и текст. И Лев Валерьянович, и мой сын — болельщики «Динамо», плюс еще идея была, чтобы был болельщик возрастной и молодой. И вот мой Серёга рядом с Львом Валерьяновичем спел этот гимн, есть видео. Эта версия стала канонической и теперь звучит перед каждым матчем. Когда наши орлы выходят, звучит гимн, и болельщики его поют. Не все, мы всё-таки не в Англии, где люди могут вообще петь а-капелла всем стадионом, но я хотел бы этого. Я, кстати, писал эту вещь в расчёте на хоровое «а-капелльное» пение. Вот это для меня произведение сокровенное.
— Вы упомянули вашего сына. Он тоже музыкант?
— Тоже певец.
— А что за музыку он играет, чем он вдохновляется? Это продолжение вашей традиции, блюз-роковой?
— Нет-нет-нет, он другой. Несмотря на то, что он вырос в атмосфере почтения к рок-н-рольным корням и знает их очень хорошо, со многими моими зарубежными партнёрами он общался. Он знает того же Brown`а, и Colosseum, Криса Фарлоу, но практикует всё — от попсы, электронной музыки, до рока. Сейчас он прокатился по стране с программой из песен Scorpions и Queen. Ему удается этот вокал, он всё что угодно поёт, в хорошем смысле. У него главная задача — набрать медийность, он гораздо менее требовательный к содержательной, репертуарной стороне вопроса. Я им горжусь, потому что он действительно круто поёт. Поверьте мне, к этому не было никаких предпосылок ещё десять лет назад. Я был просто в панике, когда видел, что он хочет петь, но не умеет. Он усилием воли и интеллекта сделал из себя такого серьёзного певца. Он тоже без образования, мы с ним два исключения. Я с детства пел, и понятно было, что у меня голос есть, я умею петь, а он — нет. Для нас с женой это до сих пор загадка. Он начал практиковаться в ансамблях десять лет назад.
— Сколько ему сейчас лет?
— 32.
— Только сегодня из нашего разговора я узнал, что у вас филологическое образование. Мне стало интересно, вы следите за современной литературой — поэзия, проза, что-то читаете? Если да, то что производит впечатление?
— Вы знаете, нет. Я читаю, но кратно меньше, чем в молодости, в юности, в детстве. Я всё основное прочитал в детском саду и в школе. Тогда я был запойный чтец. К сожалению, не могу сказать, что я в курсе всех литературных новинок. Я читал Водолазкина, ещё что-то. Должен признаться, что если я и читаю, то в основном публицистически-историческую литературу, социально-политическую, мемуарную. С поэзией, к сожалению, вообще у меня не очень складывается.
— Из публицистической исторической литературы за последнее время была книга или книги, которые произвели такое впечатление, что об этом хочется сказать?
— Они все на меня производят впечатление, потому что они правдивые. Социально-политические проявления человека на меня производят сильное впечатление, негативное. Но я хочу докопаться до причин таких проявлений. Я достаточно много прочитал такой литературы — наша история, наши исторические личности. Я интересовался такой литературой и активно читал ее в 90-е и в 2000-е годы. Сегодня это мне интересно больше остального. Сейчас не то чтобы опасно, но точно не принято это афишировать. Не удивлюсь, если скоро этого не будет совсем.
— А в детстве, юности, когда вы запойно читали, какие были любимые книги?
— Их было очень много, но могу сказать, что одна книга осталась любимой навсегда — Ярослав Гашек «Похождения бравого солдата Швейка». Я считаю, что это общечеловеческий эпос. Недавно я его перечитал и понял, что это прям совсем моё. Таких книг было много, потому что раньше я очень много читал художественную литературу. Сказать, что я занимался, когда учился в институте, — это слишком громко. Я питал явную слабость к Андрею Платонову. Это моё. До сих пор это остаётся, я периодически к нему возвращаюсь. Как и вообще к русской литературе, конечно. Если поэзия, то Серебряный век. В своё время я прочитал всего Хлебникова. Наверное, это наложило отпечаток на моё развитие, всё это было не зря.
— Интересно, спасибо. Над чем вы сейчас работаете? Вы пишете какой-то новый диск, пишете какие-то новые песни?
— Сейчас происходят поиски музыкантов, я в очередной раз столкнулся с проблемой ротации в моем ансамбле Funky soul. Я ищу музыкантов, чтобы перезапустить группу. Параллельно я запустил пять новых песен в начале этого года, целиком моих. Сейчас ещё пять песен готово музыкально, я хочу их тоже сам озвучить. Я пока не нашел компаньона. С Кареном Кавалеряном мы уже не сотрудничаем, просто дружим. У меня нет такого человека, как раньше, кто писал бы мне тексты, как он. Поэтому мне придётся самому добивать это всё. Процесс идёт, конечно, с поправкой на нынешнюю действительность. Я стараюсь не стоять на месте с точки зрения репертуара, стараюсь его всё время обновлять, или своими, или кавер-версиями.
— Есть разные способы формирования группы: андеграундно-подпольный, он был свойственен питерскому подполью — нужно найти людей, которые тебе близки по-человечески, интеллектуально, мировоззренчески, а уж там играть как-нибудь, научимся в процессе.
— Которые читали с тобой одни и те же книги.
— Да-да, которые понимают тебя с полуслова, с полужеста. Второй вариант — сугубо профессиональный: меня вообще не волнует, какой ты человек, читаешь ты что-то или нет, мы собрались, я увидел, что ты профессионал, увидел, что можешь сыграть, — мы с тобой играем. Вам какой подход ближе?
— Опять же будет характерный для меня ответ — я всегда придерживался золотой середины. Я подхожу не радикально к этому вопросу, и ко многим другим. С одной стороны, мне важны профессиональные качества музыканта, это вообще не обсуждается. С другой стороны, мне так же важны и человеческие характеристики. Здесь как раз закавыка, потому что сейчас уже речь не идёт о книгах, которые мы одинаково читали с ними. Нет, и вполне возможно, они читали в тысячу раз больше, чем я. Я уже не задаю такие вопросы. Когда я приглашаю людей, убедившись, что они профессиональные музыканты, я пытаюсь с ними просто побеседовать и объяснить базовые вещи, которые стоит соблюдать — дисциплинарные, ментальные. Должен быть минимальный уровень интеллигентности и интеллекта. Никаких сверхпретензий у меня нет, но всё-таки нужна зона комфорта, потому что все мы «вещь в себе». Мы всё равно общаемся на репетициях, концертах. Конечно, очень тяжело, когда кто-то выпадает по базовым характеристикам. Поэтому я вынужден менять людей. А самое неудобное, неприятное в том, что люди не понимают. Человек, естественно, воспринимает себя как центр вселенной. Я говорю, что меня не устраивает, люди обижаются. Для меня до сих пор очень неприятен момент расставания, я предпочитаю, чтобы люди сами уходили от меня, мне так гораздо легче. Я не считаю, что у меня завышенные требования. Так что — выбираю середину между этими подходами.
Беседовал Николай Милешкин
Милешкин Николай. Родился и живёт в Москве. Учился в Педагогическом колледже № 6, Московской Государственной Академии Печати и Университете Истории Культуры. Куратор Арт-проекта «Бегемот Внутри»: литературные встречи, концерты, лекции, выставки. Один из составителей антологии «Уйти. Остаться. Жить», посвящённой рано ушедшим из жизни поэтам. Стихи публиковались в журналах «Арион», альманахах «Среда» и «Литературные знакомства», проекте «Живые поэты», антологии «Современный русский свободный стих», книжном приложении к «Независимой газете» «НГ Ex libris» и др. Автор книги стихов «Как можно не быть счастливым…» (Книжная серия альманаха «Среда»; Тула, 2017). Член Московского союза литераторов.
