Пьер Жюль Теофиль Готье (31 августа 1811, Тарб — 23 октября 1872, Нейи близ Парижа) — французский прозаик и поэт романтической школы, журналист, критик, путешественник.
Творчество Теофиля Готье относят к литературному течению середины XIX века, известному как «искусство для искусства». Несмотря на повышенный интерес к технической стороне художественного мастерства, это направление имело и свою философскую систему, и в какой-то мере предвосхищало возникновение символизма. В поэзии Готье философские образы и мотивы органично сочетаются с изяществом и высочайшим мастерством формы:
Искусство тем прекрасней,
Чем взятый материал
Бесстрастней:
Стих, мрамор иль металл.
О светлая подруга,
Стеснения гони,
Но туго
Котурны затяни.
Прочь лёгкие приёмы,
Башмак по всем ногам,
Знакомый
И нищим и богам.
Скульптор, не мни покорной
И мягкой глины ком,
Упорно
Мечтая о другом.
С паросским иль куррарским
Борись обломком ты,
Как с царским
Жилищем красоты.
Прекрасная темница!
Сквозь бронзу Сиракуз
Глядится
Надменный облик Муз.
Рукою нежной брата
Очерчивай уклон
Агата,
И выйдет Аполлон.
Художник! Акварели
Тебе не будет жаль!
В купели
Расплавь свою эмаль.
Твори сирен зеленых
С усмешкой на устах,
Склонённых
Чудовищ на гербах.
В трёхъярусном сиянье
Мадонну и Христа
Пыланье
Латинского креста.
Всё прах! — Одно, ликуя,
Искусство не умрёт,
Статуя
Переживёт народ.
И на простой медали,
Найдённой средь камней,
Видали
Неведомых царей.
И сами боги тленны,
Но стих не кончит петь,
Надменный,
Властительней, чем медь.
Работать, гнуть, бороться!
И лёгкий сон мечты
Вольётся
В нетленные черты.
Перевод Николая Гумилёва
Одно из самых выдающихся произведений Теофиля Готье — поэтический сборник «Эмали и камеи» („Emaux et Camées“). Тщательная работа над книгой велась в течение последних двадцати лет жизни поэта. При жизни Готье сборник выходил в шести изданиях, постоянно пополняясь новыми миниатюрами. В окончательное издание 1872 года вошло 47 стихотворений:
В часы всеобщей смуты мира
Оставил Гёте ратный стан
И создал «Западный Диван»,
Оазис, где рокочет в мире.
Для Низами забыв Шекспира,
Он жил мечтой далеких стран
И ритмы звучным, как орган,
Пел о Гудут, живущей сиро.
Как Гёте на свою тахту
В Веймаре убегал от прозы
Гафизовы лелеять розы.
Оставив дождь и темноту
Стучится в окна мне сильнее,
Я пел «Эмали и Камеи».
Перевод Николая Гумилёва
Стихи сборника «Эмали и камеи» объединены сквозными мотивами. Один из них можно назвать ключевым — это мотив дома. Парадокс в том, что побывавший во многих странах мира поэт предпочитает представлять себя не путешественником, а домоседом. С его точки зрения, сидение дома, вдали от суеты, равносильно восточной мудрости, а беготня по улицам уподобляет людей бродячим псам. С образом дома ассоциативно связывается и мотив закрытых окон, и тема оазиса, упомянутая в предисловии к сборнику. Сам дом, в целом любое жилище, наделяется у Готье живой душой, потаённой жизнью:
Там под деревьями сокрыта
Совсем горбатая изба;
На крыше сор, стена пробита,
И мох у каждого столба.
Окно — оно закрыто тряпкой;
Но из норы, как бы зимой
Пар теплый рот пускает зябкий… —
Дыханье видно над трубой.
Как будто пробочник из дыма
Уходит струйкой в высоту,
Души, что в этой мгле томима,
Уносит новости к Христу.
Перевод Николая Гумилёва
Как представитель «чистого искусства», Теофиль Готье провозглашал единство слова и живописи. Его стихи, в частности, из сборника «Эмали и камеи», представляют собой разнообразную по оттенкам словесную живопись, получившую название эксфрасиса. В широком смысле экфрасис — это словесное описание любого рукотворного предмета, в более узком значении — описание предмета, несущего изображение других предметов, в том числе описание сценки или сюжета. Также следует указать на связь экфрасиса с античным жанром эпиграммы («надпись на предмете»), представлявшей собой стихотворение, говорящее о какой-либо вещи; таковы, например, стихотворные рассуждения о предметах изобразительных искусств, отклики на произведения словесности и др. В стихах Готье можно найти целый ряд пьес о предметах, и в этом смысле поэта можно сравнить со знаменитым датским сказочником Гансом Христианом Андерсеном, обладавшим уникальной способностью видеть в каждой вещи её внутреннюю историю.
Кстати, нередко это зловещая, трагическая история. Так, в «Этюдах рук», в «Лаценере», у Теофиля Готье даётся описание мумифицированной кисти руки, некогда принадлежавшей убийце:
Но для контраста, для примера,
В бальзам не раз погружена,
Рука убийцы Лаценера
Мне рядом с той была видна.
Я с развращенным любопытством
Коснулся, сдерживая дух,
Её, исполненной бесстыдством,
Одетой в красноватый пух.
Набальзамирована славно
И фараона рук желтей,
Она простерла пальцы фавна,
Сведенные в пылу страстей.
Казалось золота и тела
Зуд ненасытный клокотал
Ещё покой их омертвелый
И как тогда их выгибал.
Здесь в складках кожи, все пороки
Вписали когтем хохоча,
Незабываемые строки
Для развлеченья палача.
Видны в морщинах этих темных
Бесчеловечные дела,
Ожоги от печей огромных,
Где брызжет адская смола;
Разгулы, с грязною любовью,
Игорный дом и лупанар,
Залитые вином и кровью,
Как старых цезарей кошмар!
Но, мягкая и злая, все же
Для праздных зрителей она,
Та гладиаторская кожа,
Жестокой прелести полна!
Аристократке преступлений,
Тяжелый молот не мешал
Изяществу её движений,
Её орудьем был кинжал.
Мозоль работы терпеливой,
Здесь не лежит твой след.
Зверь явный и поэт фальшивый
Был только уличный Манфред.
Перевод Николая Гумилёва
Одно из самых проникновенных и трагически звучащих стихотворений сборника — «Игрушки мёртвой». В нем содержится подробное перечисление кукол, принадлежащих ушедшей из жизни девочке, что делает описание внутренней атмосферы дома по-настоящему мрачным. Сжавшийся и обвисший на коврике «облупленный паяц», обездвиженная и лишённая бодрости кукла, горсточка бумажных солдат — атрибуты утратившего смысл мира, одухотворяемого ребёнком:
Скончалась маленькая Мэри,
И гроб был узким до того,
Что, как футляр скрипичный, в двери
Под мышкой вынесли его.
Ребенка свалено наследство
На пол, на коврик, на матрац.
Обвиснув, вечный спутник детства,
Лежит облупленный паяц.
И кукла только из-за палки,
Что в ней запрятана, бодрей;
Как слёзы на картоне жалки,
Струясь из бисерных очей.
И возле кухни позабытой,
Где ласковых тарелок ряд,
Имеет вид совсем убитый
Бумажных горсточка солдат.
И музыкальная шкатулка
Молчит, но если заведут
Её опять, то странно гулко
В ней вздохи грустные растут.
Ах! Слышно головокруженье
В мотиве: «Мамочка, не ты ль?»
Печальная, как погребенье,
Звенит «Уланская Кадриль».
Как больно сердце замирает
И слёзы катятся, когда
Donna е mobile вздыхает
И затихает навсегда.
И, погружаясь в сон недужный,
Всё спрашиваешь: неужель
Игрушки ангелам не нужны
И гроб обидел колыбель?
Перевод Николая Гумилёва
К отдельному разряду можно отнести пейзажные зарисовки. Здесь с наибольшей очевидностью проявляется одна из ключевых особенностей метода и стиля Готье: объект реальности в его первозданном виде он тут же переводит на язык созданного причудливой фантазией живописного полотна — и лишь потом записывает словами получившееся изображение:
Вот лебедь, плавая, закован
Среди бассейна Тюльери,
А сад, как будто заколдован,
Весь в серебре и макетри.
На вазах белой сеткой иней
Цветы рассыпал из теплиц,
И на оснеженной куртине
Звездится след прошедших птиц.
На пьедестале, где, ликуя,
Ласкал Венеру Фокион,
Зима поставила статую,
Что зябкой сделал Клодион.
Перевод Николая Гумилёва
Можно выделить ещё одну черту, свойственную поэтике Теофиля Готье — это эпатаж, нарочитое пренебрежение ко всему серому, безликому, заурядному. Так, в «Поэме женщины», посвящённой известной парижской красавице г-же Сабатье, открывается не подлинный облик этой женщины, а возникает экзотический образ стилизованной восточной султанши:
Султанша юная в серале
На смирнских нежится коврах,
Любуясь в зеркало из стали,
Как смех трепещет на устах.
Потом грузинка молодая,
Держа душистый наргиле
И ноги накрест подгибая,
Сидит и курит на земле.
То Эндра пышной одалисткой
Вздымает груди, как в бреду,
Назло порядочности низкой,
Назло тщедушному стыду!
Ленивая, оставь старанья!
Вот дня пылающего власть,
Алмаз во всем своем сияньи,
Вот красота, когда есть страсть!
Закинув голову от муки,
Дыша прерывисто, она
Дрожит и упадает в руки
Её ласкающего сна.
Как крылья, хлопают ресницы
Внезапно затененных глаз,
Зрачки готовы закатиться
Туда, где царствует экстаз.
Пусть саван английских материй
То, чем досель она была,
Оденет: рай открыл ей двери,
Она от страсти умерла!
Пусть только пармские фиалки,
Взамен цветов из стран теней,
Чьи слезы сумрачны и жалки,
Грустят букетами над ней.
И тихо пусть её положат
На ложе, как в гробницу, там,
Куда поэт печальный может
Ходить молиться по ночам.
Перевод Николая Гумилёва
«Эмали и камеи» переполнены мифологическими аллюзиями, реминисценциями, ассоциациями, прямыми отсылками к произведениям, картинам. Очень важная тема у Готье — тема «Эльдорадо», то есть утопии.
Искусство для французского поэта не то, что противостоит жизни, а то, что дополняет ее, выступает как сверхприрода. Заурядный мир окрашивается яркими тонами, наделяется новой сущностью — отсюда столь часто возникающий мотив маскарада:
Не знает кто у нас мотива:
Тра-ля, тра-ля, ля-ля, ля-лэр?
Сумел он нравиться, счастливый,
Мамашам нашим, например.
Венецианских карнавалов
Напев излюбленнейший, он
Как легким ветерком с каналов
Теперь в балет перенесён.
Я вижу вновь, ему внимая,
Что в голубых волнах бегут
Гондолы, плавно колыхая
Свой нос, как шейка скрипки, гнут.
В волненьи легкого размера
Лагун я вижу зеркала,
Где Адриатики Венера
Смеётся розово-бела.
Соборы средь морских безлюдий
В теченьи музыкальных фраз
Поднялись, как девичьи груди,
Когда волнует их экстаз.
Челнок пристал с колонкой рядом,
Закинув за нее канат,
Пред розовеющим фасадом
Я прохожу ступеней ряд.
О, да! С гондолами, с палаццо
И с маскарадами средь вод,
С тоской любви, с игрой паяца
Здесь вся Венеция живет.
И воскрешает в пиччикато
Одна дрожащая струна
Смеющуюся, как когда-то,
Столицу песен и вина.
Перевод Николая Гумилёва
В «Эмалях и камеях» можно также выделить отдельную группу стихов, где источником изображения становятся не предметы и вещи, а литературные произведения. Так, знаменитое стихотворение «Кармен» есть не что иное, как «репродукция» уже готового литературного образа — образа цыганки, созданного в одноименной новелле Мериме; в стихотворении «Инес де лас Сьеррас» Готье следует сюжету рассказа Нодье, а в «Рондалле» пересказывает испанскую любовную серенаду:
Кармен худа — коричневатый
Глаза ей сумрак окружил,
Зловещи кос её агаты,
И дьявол кожу ей дубил.
Урод — звучит о ней беседа,
Но все мужчины взяты в плен.
Архиепископ из Толедо
Пел мессу у её колен.
Над тёмно-золотым затылком
Шиньон огромен и блестящ,
Распушенный движеньем пылким,
Он прячет тело ей, как в плащ.
Средь бледности сверкает пьяный,
Смеющийся победно рот,
Он красный перец, цвет багряный,
Из сердца пурпур он берёт.
Она, смуглянка, побеждает
Надменнейших красавиц рой,
Сиянье, глаз её вселяет
В пресыщенность огонь былой.
В её уродстве скрыта злая
Крупица соли тех морей,
Где вызывающе нагая
Венера вышла из зыбей.
Перевод Николая Гумилёва
Итак, главная идея Теофиля Готье — это идея о единстве, полноте и совершенстве бытия, которая может быть воплощена в искусстве. Это одна из возможных реализаций мечты, выявляющая в жизни её идеальное и нетленное начало. Всеми возможными, подчас противоречащими друг другу гранями, поворачивается мечта к читателю в стихотворениях Готье: Ватто наряду с Рабле, человеческая мощь наряду со слабостью и беззащитностью, древность и современность. Так в границах одного художественного произведения становится возможной удивительная культурная эклектика:
На черепицах, там, где кошка
Выслеживает воробья,
Выглядывая из окошка,
Мансарду замечаю я.
Чтоб сделать вид её приветным,
Я мог бы — лгать и мне дано —
Плющом, горошком незаметным
Для вас убрать её окно.
И показать вам хохотушку
Пред старым зеркальцем своим,
Что отражает только мушку
Над подбородком молодым.
Иль у холодного камина
С открытой шеею Марго,
Что поливает из графина
Растенья сада своего.
Или поэта молодого
Над сибиллическим стихом,
Следящего в дали лиловой
Монмартр и мельницу на нём.
Моя мансарда — ах. Не сказка;
Её окошка плющ не скрыл,
И только старая замазка
Видна над брёвнами стропил.
Артист, весёлая гризетка,
Вдовец и юный холостяк
Мансарду любят очень редко,
И только в песнях мил чердак.
Когда-то под косою крышей,
Ценя ремённую кровать,
И сам Амур взбирался выше
С Сузанною потолковать.
Но, чтобы ощущать блаженство,
Нужны хрусталь и серебро,
Шелков и кружев совершенство,
Кровать из мастерской Монбро.
Марго однажды спозаранку
Ушла на улицу Бреда,
И уж Сузанну-содержанку
Не забавляет резеда.
Давно поэт с горящим взором
Оставил рифм восторг и боль:
Он стал газетным репортёром,
Ведь небеса не антресоль.
И за окошком всё страшнее
Старуха тощая молчит,
Погружена в Четьи-Минеи,
И нитку пальцами сучит.
Перевод Николая Гумилёва
Теофиль Готье скончался 23 октября 1872 года неподалеку от Парижа, в городке Нейи. Причина его смерти не освещается. Могила поэта находится на кладбище Монмартр. Сегодня его фото публикуют в учебниках по истории зарубежной литературы и искусства:
Я вас люблю: моё признанье
Идёт к семнадцати годам!
Я — только сумрак, вы — сиянье,
Мне — только зимы, вёсны — вам.
Мои виски уже покрыли
Кладбища белые цветы,
И скоро целый ворох лилий
Сокроет все мои мечты.
Уже звезда моя прощальным
Вдали сияет мне лучом,
Уже на холме погребальном
Я вижу мой последний дом.
Но если бы вы подарили
Мне поцелуй один, как знать! —
Я мог бы и в глухой могиле
С покойным сердцем отдыхать.
Перевод Николая Гумилёва
