В этом рассказе большое значение имеет динамика, связанная с «темпом» развития внутреннего чувства. Сначала автор описывает нам некую психологическую ситуацию, достоверно и довольно подробно. Мы видим героев, наблюдаем за их поведением, понимаем их характеры и отношения. Потом повествование вдруг срывается (как срываются чувства человека в тех жизненных обстоятельствах, которые описаны) — ускорение ритма абсолютно оправдано здесь, форма органична содержанию. И концовка — тонкая, без единого фальшивого слова: переворот в душе героини произошёл неявно, без сентиментальности и надрыва — боль не исчезла, но впереди открылся будто воздух дальнейшей жизни, уже не регламентированной художественной условностью литературы.
Андрей Тимофеев
Ксения Михайловна Вежбицкая родилась в 1989 году в городе Новокузнецке Кемеровской области. С отличием окончила Кузбасскую государственную педагогическую академию. Работает внештатным автором в печатных и интернет-изданиях. Публиковалась в журналах «Москва», «Дон», «Русское эхо», «Российский писатель» и др. Лауреат конкурса «Поэзия русского слова» в номинации «проза». Живет в Реутове.
Ксюша Вежбицкая // Сюрприз
— Это сюрприз.
Так говорили в декабре. Когда спрашивала его о планах на Новый год. И когда ее спрашивали друзья, тоже так отвечала, растягивая в томной улыбке пухлые, будто от детской обиды, губы. С тайной радостью подмечала завистливый огонек в глазах. Конечно, тут любой позавидует — полгода путешествий, подарков и нежных сцен. Уж как не пыталась поссориться, он все предупреждал — мягко, но уверенно. И ладно бы старик или любитель выпить, но нет же — волонтер в кошачьем приюте. Такое вообще возможно? Возможно, чтобы все это благородство не уравновешивалось досадным недостатком?
Подруга выпускала дым и говорила:
— Конечно, нет. Ты погоди. Вы же не жили вместе. Как поживешь с человеком недельку, так сразу и узнаешь какой он — неряха, скупец или маменькин сынок.
«Нет», — думала Криста, но в ее душе укоренялась смутная безотчетная тревога.
Узнать подробности сюрприза никак не получалось, Тимур таил загадочное молчание, начинавшее раздражать.
— Какие хотя бы вещи с собой брать? — допытывалась Криста.
— Возьми удобные, — улыбнулся Тим, разминая ее маленькую ножку, уставшую от каблуков.
Криста измучилась интригой, подруги строили самые разные предположения. Выезжали тридцатого в радостном настроении. Превозмогала любопытство, маясь им, как в детстве. Ехали очень долго, Криста удивилась, что взяли с собой так мало продуктов. «В ресторане будем ужинать», — подумала она и сладко потянулась, кутаясь в пушистую шубку.
Посыпала белая крупка, вечерело. За окном давно исчез оживленный предновогодний город, оставлен и чумазый пригород. На скучных полях тут и там зачернели шапки деревенских домов. От монотонной езды Криста задремала.
Очнувшись от легкого прикосновения Тима, ощутила странную тревожную тишину, не обеспокоенную ни одним звуком. Двигатель машины затих, они стояли среди белых снегов. Шея изрядно затекла, и девушка недовольно потерла ее рукой.
— Куда мы приехали?
— Пойдем, сама увидишь.
Криста нетерпеливо покинула машину. Вокруг стояла тьма. Только свет из окна искрил огромный сугроб. Она растерялась и даже испугалась.
— Тим, это что за глушь?
Тимур сделал вид, что не услышал вопроса, и ощупал запертую калитку.
— Есть кто?
Дверь дома скрипнула, и кто-то заторопился к ним, скрипя снегом.
— Приехали?
Из калитки показалось круглое лицо. Не дождавшись ответа, хозяйка крикнула в дом:
— Приехали!
Тимур тепло поздоровался с женщиной в платке.
«А-ля рус», — подумала Криста.
— Ну пойдемте скорее, а то с дороги-то, поди, устали.
Хозяйка очень суетилась, что-то бубня под нос, пока они шли к следующему дому — настоящему деревянному срубу. Калитка вела к подбитому брусьями крыльцу.
— Вот и пришли, вот домик-то.
Криста не нашла слов. Круглая женщина привела их к древнему деревенскому дому. Пахло влажным сеном и снегом. Надтреснутые брусья зияли черным.
— Ну заходите, мы натопили, погреетеся.
В проеме пришлось низко наклонять голову. Внутри было светло, тепло и сухо. Укутанная серпантином и «дождиком» елочка в земляной кадке распространяла новогодний аромат.
Хозяйка, бодрая женщина в годах, взволновано показывала им дом. В нем оказалось всего две комнаты, не считая холодных сеней. Тимур с вежливым любопытством интересовался. Криста безмолвно замерла на крашеном полу, к ногам в капроновых чулочках крался холод, проникающий сквозь дерево из земли.
— Ох, не замерзли бы, — оглядела хозяйка гостей. — Вам принести чего, носков у нас вязаных девать некуда, валенки есть.
— Спасибо большое, Антонина Мироновна, мы как немного освоимся, скажем обязательно, — улыбался Тимур.
— Ой, да какая Мироновна, баб Тоня и все тут, — отмахнулась хозяйка и засуетилась. — Голодные? Сейчас, несу-несу.
Когда баб Тоня скрылась, Криста готова была взорваться.
— Тим, ты шутишь, да?
— Тебе понравится, — отвечал он уверенно.
— Понравится что — этот сарай? — Догадка вытянула ее лицо в букву «О». — Ты что, планируешь здесь Новый год праздновать?
— Подожди, вот увидишь, как здесь красиво. Не хуже, чем на горнолыжных курортах, я, кстати, лыжи взял…
— Я просто не верю, — Криста высвободила свои руки из его теплых ладоней. На глазах наворачивались слезы. Вот так сюрприз! Действительно сюрприз.
Тимур мягко обнял ее за плечи и произнес примиряюще:
— Я обещаю — тебе понравится, ты еще не знаешь, какой нам завтра предстоит праздничный ужин!
— Никакого ужина не будет, поехали домой, Тим, это не смешно. Отвези меня домой! — повысила раздраженно голос.
Тим не успел ответить, в сенях скрипнула старая дверь, показалась расторопная хозяйка.
— Вот, принесла, принесла, — говорила она чуть нараспев, выгружая котелки на стол. Тимур бросился ей помогать. — Для гостей у нас тут самовар есть, вот краник-то. Чайник тоже есть, но в нашем доме только-то.
От запаха еды в желудке сладко заныло, Криста неохотно приняла приглашение перекусить. На вышитую белую скатерть баб Тоня сервировала красивые винтажные тарелки.
— Ну, кушайте. Я вас больше не буду беспокоить, вы если шо, сами-то к нам заходите, если шо надо-то.
Тимур сердечно отблагодарил хозяйку, которая немного боязливо поглядывала на молчаливую недовольную гостью. Еще немного посуетившись, она наконец оставила их.
Криста с подозрением покосилась на дымящийся котелок.
— Жаркое, — пояснил Тим, он уже успел наложить себе полную тарелку и нетерпеливо принялся за дело.
Голод взял свое. Со вздохом Криста протянула холеную ручку к деревянному черпаку. Хмыкнула.
— Аутентично, — продолжал Тимур. — Представь, что ты в гостинице. Только вот такой натурально русской.
— Не хочу представлять, — капризничала Криста, пробуя на зубок ароматный кусочек. Жаркое оказалось горячим и очень вкусным. Пришлось есть. — Закончим и уедем.
Тим положил ложку.
— Ну не будь ребенком. Завтра при свете увидишь, как тут здорово. Покатаемся на лыжах.
И добавил, подумав:
— Тут животные есть, тебе же нравятся лошади.
— Мне не нравится идея справлять Новый год в какой-то глуши с лошадьми, — снова повысила голос Криста. — Я просто не представляю, что расскажу всем — как я тусовалась в деревне на конюшне?
— А тебе так важно, что все подумают? — Тим положил вилку и очень внимательно взглянул на девушку.
Криста не сконфузилась.
— Да, мне важно, представь себе, мне важно, где и с кем я провожу праздники.
Она ворчала еще некоторое время, разговор зашел в тупик. Наконец, Тим сказал:
— Ну куда мы сейчас поедем на ночь глядя, дорога скользкая, да и я устал. Давай завтра, если тебе тут совсем не понравится. В чем я сомневаюсь.
Криста колебалась, но пришлось уступить. И правда уже поздно. На том и сошлись.
После ужина Криста хотела проверить лайки в «Инстаграме» и полистать ленту. Но ее ждал еще один сюрприз.
— Вы что, серьезно?! — интернета на телефоне не было вовсе, да и связь ловила только на улице. — Ну прекрасно!
Тим сладко потянулся на кровати.
— Отдохнем без интернета. Ты же сама мечтала, чтобы нас никто не беспокоил.
— Ты издеваешься? Тут каменный век какой-то.
Криста маялась и мерзла. Со скуки листала старые фотографии в телефоне. Это она в Европе. Это она в Азии. А теперь она здесь.
Криста навела объектив телефона на стол. Потом на кровать. Выходило бедно и некрасиво. Стало грустно. Тим задремал. Казалось, окружающая тишина давит со всех сторон, словно толща воды. От этой тишины, не прерываемой ни шуршанием шин, ни дребезжанием трамвая, ни лаем собаки или смехом прохожих, стало жутко. В тишине в голову приходили мысли. Криста не привыкла рано ложиться, и долго, после того как отыскала деревенский умывальник над ведром и переоделась в шелковое домашнее, скучала и вздыхала. В постели было неудобно, и она толкала Тимура, пытаясь его разбудить. Передумав свои маленькие мысли и возненавидев все вокруг, Криста уснула в тревоге.
Спала долго и тщательно. Ватное стеганое одеяло грело надежно, и Криста нежилась, пока не открыла глаза и не вспомнила, где находится. Подушка Тима сиротливо пустела, прогнувшись ямкой от головы. Со стены смотрели старые советские черно-белые портреты: юная большеглазая девушка, муж и жена — серьезные, неулыбчивые, человек в шинели, маленькая девочка с бантом. Детское ощущение праздничного тридцать первого декабря сладко свербело где-то внутри. Криста села, кожу обжег холод, видимо, печка давно уже протопилась. Перепрыгивая с ноги на ногу и стуча зубами, добралась до умывальника и на мгновение кожа онемела от ледяной воды.
Умывшись, стала деловито собираться. Куда же Тим запропастился? Со стола исчезла грязная посуда, зато появились оладьи и стопка кругляшков-блинчиков. Отвернулась брезгливо — завтракать жирным тестом? Ну уж нет.
Во дворе скрипнула калитка. Криста сделала обиженное бескомпромиссное лицо. Но вместо Тима в дом с ведром угля протиснулась баб Тоня.
— Ну слава Богу, я уж испугалась, что разбужу — буду ведрами греметь. А не затоплю — замерзли бы совсем. Как спалось, хорошо?
Баб Тоня была обезоруживающе дружелюбна, и грубость застряла у Кристы где-то между языком и губами.
— Да… Прохладно только.
— Ой, да это ничего, сейчас натопим-то, печка быстро разойдется. Снегу навалило-то, — приговаривала баб Тоня, подкладывая уголь в печь. — Еле к вам тропинку-то расчистили! Муж ваш лопату у меня отобрал, сам говорит буду чистить! Хороший человек, — хозяйка искоса посмотрела на Кристу. Девушка торопливо одернула краешек занавески и ахнула.
— Замело!
— Да, да, замело, — вторила баб Тоня. — Теперь ни одна машина не проедет, пока Геннадьич не очнется. Хорошо, что вы до четвертого. К четвертому-то поди протрезвеет! — Баб Тоня залилась громким задорным смехом.
— Да вы что, — выдавила из себя Криста, готовая взорваться в ту же минуту. Она вышла вслед за хозяйкой на крыльцо и остолбенела на пороге. В слякотном городе, скупом на снегопады, никогда не случалось столько снега зараз. Пушистые снежинки заполонили небо, было немного пасмурно, но от снега в преддверии новогодней ночи все казалось праздничным. Сугробы давно превысили шокирующую для горожанина отметку в «по пояс». Из калитки наконец показался Тимур в ярком лыжном костюме. Он лучезарно улыбался и не скрывал радости. Кристу это разозлило еще больше.
— Доволен? — мрачно спросила она.
— Ты погляди, этот снег — что-то невероятное! — Тим подхватил девушку и закружил.
— Да пусти меня! — Криста вырвалась и убежала в дом. Там она подхватила собранную сумку и поспешила к калитке, игнорируя просьбы Тима прекратить истерику и объять красоту зимнего мира. За неуместный романтизм Тим был незамедлительно назван дураком. Пусть сами тут празднуют, в этой деревне! Она здесь оставаться не намерена. Подумаешь дорогу немного замело, не первый день в северной стране живем.
Криста с трудом открыла калитку. Сухое дерево трамбовало снег. Машина была заботливо откопана по периметру, но впереди, словно белая стена, вырос сугроб.
— Ну куда ты, ну? — спрашивал Тим из калитки.
— Домой! — Криста села за руль и бурно разрыдалась. Тим молча устроился рядом и стал гладить ее по руке. Криста разразилась упреками: и Новый год он ей испортил, и сюрприз у него никудышный, и дом этот грязный, холодный, и не хочет она в него возвращаться, и полночь будет тут встречать — в машине! Глядел на нее почти с жалостью, утешал, но его упрямый оптимизм действовал на нервы.
Надоело уговаривать, тропинка в дом хрустко освежилась следами. Кристу хватило на сорок минут. В машине стало скучно, и она отправилась сердиться в дом хозяйки, намереваясь устроить образцовый скандал с критикой сервиса. У дома Криста услышала сладковатый земляной запах сена и навоза. Подозрительный шорох заставил остановиться у крыльца. Девушка оглянулась и увидела прямоугольную коровью морду. Криста показала ей язык. Корова сделала вид, что это ее не касается.
В доме хозяйки было все по-другому. В отдельной комнате перед входом теснились бидончики, накрытые сверху марлей, от которой исходил кислый дух. Все это казалось непонятным. Криста вошла без стука, из-за шума ее не заметили. Праздничные ароматы атаковали со всех сторон — она явственно ощущала запах поджаренной мясной корочки и в то же время сдобного пирога, смолу еловых ветвей и что-то еще, неуловимое, словно запах новой иллюстрированной книжки из детства.
Тепло дома окружило ее, и замерзающие второй день ноги моментально согрелись. Тим по уши закопался в муку и тесто, и с таким задором хохотал, что Криста чуть не задохнулась от зависти. Смех перебивало громкое ворчание телевизора, где новогодний Шурик кидал «докторскую» колбасу злой собаке.
— Ктой-та? — вскрикнула вынырнувшая из соседней комнаты юркая маленькая старушка, которую Криста до смерти напугала. Она едва не выронила горшок, бережно укутанный в несколько полотенец. — Тоня-я!
— Ой, это же Кристина, — Тимур наконец-то выглянул из мучного облака.
— Проходите, проходите, — крикнула баб Тоня, окруженная, словно генерал, армией комочков теста.
— Нет, ну послушайте, — начала Криста строгим голосом, не поздоровавшись. — Мне, например, нужно уехать в город сейчас, я что, не могу это сделать?
— А шо, Тоня, звони Геннадьичу, — хлопотала маленькая старушка, с невероятной проворностью для своих лет управлявшаяся по дому.
— Да толку-то, баб Паш, — отвечала хозяйка, отряхиваясь от муки, — он в запое еще со среды. — А шо случилось-то?
— Мне нужно домой, — чеканила Криста сквозь зубы.
Геннадьич не отвечал. Баб Тоня пожимала плечами, тыкая в кнопки телефона допотопной модели.
— И что, без Геннадьича вашего никак? Нет у вас райцентра или трактора какого-нибудь?
— Да какой райцентр! — всплеснула руками старушка. — Раньше сорок два человека на покос ходили. А щас в деревне никого не осталось ведь. Мы да три дома. Летом приезжают на дачи. Зимой-то никого нет, — и громким шепотом баб Тоне:
— Чой-то она нервничаыт, Тоня, ты погляди, шо случилось мож?
— Вы не заболели? — тревожилась хозяйка. — Погодите, может завтра проспится-то Геннадьич, я сразу его к нам пошлю, расчистит он, только у него техника-то.
— Спасибо, — кривилась Криста, пятясь к выходу.
Вернулись в дом. Хмуро заявила Тиму, что хочет есть и принялась яростно истреблять горку холодных тончайших блинов, как назло отчаянно вкусных, но вкуснее всего была сливочная домашняя сметана — густая и сладкая, как крем. Хорошо, что ее фитнес-тренер не видит.
А потом и обед подоспел.
Криста предавалась отчаянию. В домике не было даже телевизора. Оказывается, никто здесь телевизором не интересовался. Связь ловила с трудом. Криста набрала номер, но голоса прерывались, слова нещадно кромсало, в трубке булькали обрывки фраз. Тим подвергался упрекам и гневным взглядам ежеминутно, но не сдавался. Он продолжал смаковать будущую поездку на лыжах по окрестностям и праздничный новогодний ужин.
Как-то незаметно наступил вечер. Самый магический вечер в году — канун Нового года. Обычно Криста праздновала Новый год в красивом платье, с друзьями, в роскоши, с музыкой. Здесь же стояла тишина, помноженная на абсолют. Тишина раздражала. Все раздражало. Особенно неуместный романтизм Тима. Со стены прямо в душу смотрели старые портреты. Криста поежилась.
Снег продолжал обуревать землю с неслыханной щедростью. Сугроб почти дорос до окна. Не перестававшую капризничать Кристу снабдили теплой «тужурочкой» для дома и чуть ли не дюжиной огромных шерстяных носков всех расцветок. Наконец согрелась. Пока ждали ужина, Тим предложил сыграть в игру для влюбленных. Нужно было вытаскивать карточки и отвечать на вопросы. Криста неохотно согласилась. Но и здесь не задалось. Выяснилось, что Тим знает о Кристе все, а она вроде как про него совсем мало. И как не хмурила лоб, сжимая карточку «Его любимая музыкальная группа», не могла вспомнить, а от этого еще больше злилась.
Вечером баб Тоня накрыла удивительный стол, которому позавидовал бы самый въедливый специалист по русской кухне. Криста даже немного развеселилась.
— Я-то думала, русская кухня — это пельмени и гречка, — удивлялась она, осторожно пробуя мневую ксень.
— Говорят, это русское фуа-гра, — вдохновенно рассказывал Тим, большой любитель гастрономических историй.
Баб Тоня смущенно отмахивалась. Казалось, снег вот-вот засыплет окно. Печка уютно потрескивала, прогорала, отдавая жар в дом. На елочной ветке покачивался разноцветный петушок. Криста только сейчас заметила, что все игрушки, украшавшие их елочку, были очень старыми. Как и все здесь. Отчего она так злится? Отчего столько мыслей в голове — беспокойных? И скучно от этого, и плохо. И накатывает тоска. И телефон сел. Она то принималась размышлять о работе. То о Тиме. То о подружках. Ведь они всегда поздравляли в мессенджерах. Но никто не звонит. В полночь позвонить догадалась только мама, но связь прерывалась. Отчего ей никто не звонит? Криста успокаивала себя — да просто все написали, а она не видит, интернета же нет. Но все же хорошо, чтобы кто-то позвонил. Никого. И заснула. Впервые в жизни не гуляла в новогоднюю ночь до утра, пока все шампанское не выпито, все танцы не станцованы, все кости не перемыты. Просто уснула, едва минутная стрелка перевалилась в Новый год. Раз и все. Как в детстве, когда ждешь этого момента весь вечер — так томительно и сладко.
***
Просто лежать и смотреть, как на елке от потока горячего печного воздуха раскачиваются спиральки серпантина. Просто лежать. Как давно она не валялась вот так без торопливых сборов. Без ленты в телефоне. К утру снегопад наконец успокоился и за окном мерцало тихим морозным январским утром. Тим уже во всю уговаривал ее пойти с ним на лыжах.
Криста впала в странную апатию и наотрез отказывалась покидать нагретое одеяло, хотя каталась недурно, они часто ездили с друзьями на курорты. Заботливая баб Тоня принесла праздничный завтрак, от ароматов у Кристы защекотало в желудке. Почему-то вспомнилась бабушка. Своя бабушка, которая уже давно умерла, когда Криста еще училась в школе. Она тоже вставала спозаранку и готовила для них с сестрой блинчики. Криста плохо помнила, но где-то внутри все равно стало тепло.
Баб Тоня снова звонила злосчастному Геннадьичу. На этот раз абонент был недоступен. Тим уговаривал пойти с ним даже дольше, чем следует, но потом, насупившись и погрустнев, ушел в снежную белизну один. Стало очень тихо. Криста невольно прислушалась. В печи временами раздавался сухой треск. Поскрипывал старый дом, будто живой. Портреты со стены опять уставились на нее с укоризной. Криста вздохнула. Вскоре она пожалела о своем упрямстве — в доме нечем было заняться, и девушка тоскливо смотрела в окно на застывший зимний пейзаж. Снег переливался на солнце, поблескивал, пушился сугробами.
Как же непривычно. Кристе хотелось на работу. И к друзьям. Взяла телефон. Ни одного сообщения. И звонка. А вдруг она нужна на работе… кому-нибудь, а этой чертовой связи нет! «Никто тебе не писал, никто тебя не ищет», — шепнул противный голосок внутри. Что за кошмарный Новый год? Тима не было очень долго. Когда он вернулся, весь румяный с мороза, горячий, живой и счастливый, Криста достигла крайней стадии тоски. Начав очередной монолог упреков, сама не заметила тяжелых гранитных слов, которые вдруг вырвались из красивых губ. Тим как-то сник на глазах, сдался. Ничего не ответил. Посмотрел на нее только один раз с немым вопросом: «Ты действительно так считаешь?» «Да», — вздернула брови Криста. И он ушел сушить мокрые с улицы вещи. И больше не приставал ни с развлечениями, ни с уговорами. И стало совсем гадко. И еще более тихо. Криста слушала эту тишину, когда Тим сел читать книгу. Портреты на стене насупились.
А потом был другой день. И еще один. Криста сама звонила Геннадьичу. Звонила еще куда-то. В эвакуаторную службу даже. Все сговорились не отвечать. Хотя по одному номеру ответили, что такой деревни нет на карте. Тим молчал. Криста так соскучилась одна, страдая от вынужденной немоты, что даже отправилась в хозяйский дом. Тима там поили чаем. Криста отказалась и забилась в самый дальний угол стола.
— Вот так мы и обустроилисс, — рассказывала баб Тоня об открытии туристического домика в стиле «русская деревня». — И печка в доме была настоящая, ничего переделывать не пришлось, только крышу латали, побелка, пол чинили. Кой-какую мебель меняли. Вот нам из города привозили даже старинное.
— Что же, баб Тоня, и иностранцы к вам приезжают? Я в отзывах видел.
— Приезжают, приезжают. Один вот был до вас, дай Бог памяти, имена-то нерусские… Патрик, вспомнила. Патрик был. Петя, как баб Паша назвала. А до этого вот два друга приезжали. Так они, прощаясь, чуть слезы не лили. Напугали Галю в сельпо-то, как заявились! И давай ей на иностранном-то. А там какой иностранный! Там по-русски хоть бы владела, два слова-то связать. Скупили у ней пол-магазина, нам говорят: на, бабУшка. Так и говорят они — бабУ́шка. Кушай, бабУшка, дорогая. Так баб Паша запричитала. Все слезами обливались, никак расстаться не могли. Не думала сроду, что иностранцы такие. Телевизор-то послушать, нас все бомбить хотят, а тут вот на, бабУшка.
БабУшка в разговоре не участвовала. Баб Паша в толстых очках смотрела телевизор, изредка делая ремарки по поводу артистов новогоднего концерта. Криста тоже стала смотреть, краем уха слушая Антонину Мироновну. Та рассказывала, изредка поднимая задорные искорки глаз от вязанья. На столе перед ней лежала почти законченная исполинская варежка.
— Зимой-то? Да когда нам скучать. За скотиной столько уходу. Мы много не держим. Где мне одной справиться? Баб Паша уже слепая, за ней самой скоро уход. Да и гости. Когда гости, это ж завтрак сделать, то сделать, тесто, у-у, — машет рукой. — В городе, может, и скучно кому. Нам не скучно.
Криста не верила.
На следующий день Геннадьич протрезвел и вспомнил о существовании телефона и засыпанных снегом жителей соседнего села. Было еще совсем рано, когда Криста услышала его шумный мотор. Пока она спешно собиралась, Тим возился с найденной где-то гитарой, тихо напевая в другом конце комнаты.
Снегопад к утру успокоился,
Устелил подоконник ватою.
И сияет дорога дальняя,
Вся раскатанная снегокатами.
Он остановился, чтобы немного натянуть струну. Потом продолжил тихо, но приятно:
Не поехать ли нам за счастием?
Вдруг оно за опушкой прячется?
В белом тереме, в красных валенках,
Улыбается, отворачивается….
Музыка прервалась стуком в дверь. Всегда хлопочущая баб Тоня объявила, что дорога до большого шоссе свободна от снега. Можно ехать. Криста сдержанно поблагодарила ее и сама села за руль, когда Тим закончил со всеми прощаться.
Мерно шумел двигатель. Тим смотрел в окно. Криста отмахнулась от уколов совести. Она ощущала злость за деревенское заточение. Не терпелось скорее узнать последние новости, повидаться с друзьями, стряхнуть пыль с платьев, накупленных к праздникам.
В самое лучшее платье она не влезла. Подруга ухмылялась:
— Ничего так кормили в деревне, я смотрю.
Криста злилась еще пуще. Какое счастье, что Тим не звонил, уж она бы ему опять все высказала. Через время вспомнила о нем. Даже хотела написать. Но отвлеклась и забыла. Она никогда не испытывала недостатка в мужском внимании. А Тим сделал все неправильно. Сюрпризы так не делаются. Только неприятные. А неприятных сюрпризов никто не любит, это всем ясно.
— Ясно, — поддакивали подружки.
***
Криста нравилась себе в этом блестящем платье. Мир кружился под музыку, и она парила над ним. Легкая на подъем, такая яркая, талантливая, еще юная, еще тонконогая, летящая, еще уверенная, что ее лето никогда не кончится. Лето…
У нее было столько планов, когда позвонила мама. Криста держала трубку, и краски мира блекли, хотя день стоял ясный. Веру прооперировали. Срочно. Опухоль. Вера старше Кристины всего на четыре года. Она молодая, сильная и со всем справится. Мама молчала в трубке, потом начала всхлипывать.
Не работалось. Криста все еще держала в руках телефон, взгляд мутнел в оконном стекле. Она поедет к ней в больницу сразу после работы. Сразу поедет. И купит апельсинов. Или что полагается возить в больницу. Опухоль вырезали, теперь все будет хорошо. Главное, что ее вырезали. Почему Вера не рассказала? Вера так может. Она не болтун, как Криста. Вера серьезная. У нее хорошая работа. Престижная. Но другая, не такая, как у Кристины. Им всегда нравились разные вещи, но они держались друг друга. Мы — семья, такое правило.
В больнице совсем другой мир — тихий. Криста сразу вжала голову в плечи, так здесь было неуютно. Вера лежала в реанимации. Она держалась хорошо, даже шутила. Мама постоянно плакала, промакивая отекшие глаза и теребя бумажный платок. Вера просила не плакать, ведь операция прошла хорошо, осталось только подождать. Узнать, что рецидива не предвидится.
Все пошло не по плану. Мамины слезы полились нескончаемым потоком, а Криста растерянно наблюдала, как ее живая и красивая сестра на глазах превращается в бледно-серую тень. Криста постоянно терроризировала врачей: не найти ли хороший препарат, не сдать ли кровь, не попробовать ли другой метод лечения. Врачи медленно выдыхали воздух из легких. Потом слегка наклоняли голову и чуть виновато объясняли: она, Кристина, ничего сделать не может. Но они, врачи, делают то, что сейчас необходимо.
Когда Веру положили в хоспис, мама запила. Кристина никогда в жизни не видела ее такой. И еще она остро чувствовала, что должна быть с сестрой. Начальник, хоть и знал о причине постоянных отгулов, начал прозрачно намекать, что Кристина не справляется со своими обязанностями. Молча слушала, не чувствуя сил возразить или попросить отпуск сейчас — в разгар сезона.
Однажды Криста вернулась из хосписа домой и пожаловалась на усталость. В голове воспаленно пульсировало, пока она расстегивала пуговки затвердевшими негнущимися пальцами. Мужчина, с которым они в то время жили вместе, поставил сериал на паузу.
— Знаешь, — сказал он, отрезая кусок диетического белкового блюда для наращивания мышечной массы, — я слышал, что девушка не должна вываливать на своего мужчину проблемы. Только ласка. Только «все хорошо». Мужчина должен быть доволен.
Кристина на мгновение застыла на месте, пережидая, пока услышанные слова перестанут жечь нутро так сильно, что не набрать воздуха. Мужчина ел свое блюдо. Криста обулась обратно, взяла сумку и медленно вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Кажется, вслед что-то кричали, не разобрала. В тот день она впервые рыдала на улице, как те плачущие женщины в метро, от которых все жалостливо и брезгливо отворачиваются.
Все хлопоты, связанные с похоронами, пришлось взять на себя. Память, как мутные кадры из кино: вот она кричит на мать в утро похорон, а ты дышит в ответ горьким спиртом, вот раздает свои сбережения серым похоронным менеджерам, вот равнодушно принимает соболезнования, не глядя никому в глаза. Кажется, что она сама мертва, но вынуждена оставаться на земле, потому что некому больше хоронить Веру.
Когда все закончилось, она отправила маму на такси домой. Опускались летние сумерки. Мягко тускнел до невозможности ясный теплый день. Кладбищенская зелень умиротворяюще шелестела. Почему все не так, как в романах, когда герою плохо и льет дождь, небеса разверзлись и «слезы слились с каплями дождя»? Почему? «Потому что это не роман», — ответил тихий внутренний голос.
Кристина села за руль. Посмотрела перед собой. Потом поехала. Ближайшее шоссе показалось ей смутно знакомым. Она направилась по нему в область. «Только не домой», — просило все внутри. «Ладно», — ответила Криста. Ехала. Сначала наугад, инстинктивно. Потом целенаправленно в это место по указателям. Летом оно оказалось совсем другим. Все зеленело и благоухало. Остановившись возле знакомого дома, Криста вышла из машины. Калитка была открыта. Девушка тихо вошла и села на расписанный пень во дворе. Только теперь она почувствовала усталость — руки и ноги, а пуще всего голова весили тонну, тело оцепенело от тяжести.
В сенях зашуршали. Баб Паша схватилась за сердце.
— Тоня! Тоня-я! Ты погляди, ктой-та там сидит!
Баб Тоня выглянула в распахнутое окно. Прищурилась. Потом узнала и всплеснула руками. Через минуту Криста уже плакала у нее плече. К удивлению Кристины, хозяйка не собиралась ее прогонять после стакана воды с валерьянкой. Мало того, уговаривала остаться в гостевом домике.
«Денег не надо», — отмахнулась баб Тоня. Предыдущие гости съехали, а следующих еще нет, и на ночь домик пустовал. Криста не собиралась оставаться, но скоро сдалась. Совсем стемнело. От валерьянки она отупела и едва могла выговорить слово. Старушка разогрела еду, но Кристина отказалась. Все внутренности заполнила пульсирующая боль, и для еды не осталось места, хотелось лечь.
Баб Тоня под руку отвела ее в дом и заботливо расстелила чистую постель. Елку с игрушками сменили пучки полевых трав, источающие земляной аромат. Хозяйка наполнила умывальник, тихо бормоча под нос. Едва Криста оказалась на хрустящей от чистоты простыни, как тело одолел свинец. Не было сил даже, чтобы улечься поудобнее. Обняв колени и скрутившись в маленький, полный боли комок, Кристина уснула.
За деревом стены пел петух и шла своя летняя жизнь. Проснувшись, долго не шевелилась, боялась начать жить, снова чувствовать. Комната была та же, но казалось прошла вечность с тех пор, как Тим привез ее сюда на зимние каникулы. Со стены сочувственно глядели знакомые портреты, и Кристина вдруг явственно ощутила тепло их ушедшей жизни. Удивительно, подумалось ей, всего лишь портрет, а сколько за ним скрывается чувств и переживаний длинною в жизнь. Ведь у этого человека был свой мир, и любовь была, и сны, и свои заботы. Тут же внутри словно что-то разорвалось — мама. Она забыла вчера позвонить маме. Погибая от вины и стыда, Кристина искала телефон. Почему никто не звонил? Потом вспомнила — связь здесь плохо ловит. Мама, наверное, обыскалась.
Криста поторопилась на улицу, но на крыльце невольно остановилась. В безоблачном небе мягко стелилось теплое летнее утро. Воздух уже наполнился жужжанием шмелей и пухлых мух. Кристина взобралась на небольшой холм. Трава мягко касалась ее ног, не жаля, и солнце согревало тонкие холодные руки. С пригорка открывался зеленый вид, и Криста медленно вдохнула, словно выпила, травяной, древесный воздух. В телефоне несмело обозначилась маленькая палочка связи. Но пропущенных звонков не оказалось.
Мама еще спала. Не искала. Слава Богу. Чуть полегчало. Где она? Она в порядке. Хорошо. Борясь с головокружением, Кристина прижалась к теплому, шершавому стволу дерева. Так и застыла, обнимая его, и боль из воспаленного виска по капле уходила в кору.
— Тоня-я, Христина тут.
— Я только спасибо сказать и поеду, — тихо произнесла Кристина на пороге хозяйского дома.
— Куда поедете-то, покушайте у нас сначала, — баб Тоня настаивала, и Криста не возражала. — Шо ж вы рано так проснулись, я бы вам принесла завтрак-то. Вон какая бледненькая! — Хозяйка суетилась вокруг гостьи, с поражающей быстротой накрывая стол.
Кристина вдруг обнаружила внутри свербящий голод и накинулась на оладьи.
— Настояшшая, — баб Паша поставила на стол густую домашнюю сметану.
— Кушайте, — заботилась хозяйка.
— Молоденькая? — вдруг спросила баб Тоня, когда Кристина закончила есть. Криста поняла.
— Только 32 года, — уставшие глаза вновь затянуло соленой влагой.
— Ой, молоденькая, — сокрушалась хозяйка. — Вот по што медицина у нас, все болезни лечит, а это не лечит? По што люди умирают такие молодые? И богатые, и бедные. И деньгами ведь не вылечить-то.
— Шо деньги, от денег этих заботы одни, — вторила баб Паша, с проворностью фокусника очищая лесные грибы.
Хозяйка вдруг извлекла из кармана мятый платок и принялась промакивать глаза.
— Нина, покойница, сестра моя, когда умерла… — баб Тоня махнула рукой не в силах продолжать и спрятала лицо в платке.
Кристина положила ладонь на ее шершавую сильную руку. По щекам ползли разъедающие кожу слезинки, которые срывались у подбородка и капали на колени.
Баб Тоня высвободила руку, чтобы высморкаться, и продолжила:
— Она, старшая, всегда строжилась, когда я еще такая была, — хозяйка махнула рукой к полу, — Тоня, делай это, не делай то, Тоня, учись хорошо. Не обижала никогда. Но сама намучалась, намучалась… Муж у ней пьяница был, пропил машинку ее, машинку швейную, от матери досталась. Такую уж не найти, да и где там. Уж когда она помирала, говорила: «Высвободилась я, Тоня». И дом тот, — баб Тоня кивнула в сторону гостевого домика, — нам от ей перешел. Деток не было у них.
Баб Тоня снова спрятала лицо в платок.
— Тоня, ты прекрашшай, — строго сказала баб Паша, кинув очередной гриб в маленький тазик. — Я смертей этих столько повидывала, не дай вам Бог, не дай Бог… И муж помер, и сын помер, и братья, зятья. Слезы все выплакала, что у-у… а когда горевать-то, когда? В утро корова мукает недоенная. Пойдешь, пойдешь, слезы у-у, а доишь все равно. Полы грязные. Малые исть просют. Живая ты и не плачь, не плачь. Шо слезы-то, шо? Богу лучше поди знать, кому когда помирать. Я вот скоро тоже помру. Все не помираю.
— Баб Паш…
— Всех пережила бабка, и ты смогешь, Христина, — в помутневших глазах старушки Криста обнаружила твердую уверенность в правильности хода жизни. Как ни в чем не бывало, та вернулась к своим грибам, да и баб Тоня, смахнув последнюю слезу, засобиралась на огород. Кристина не поддавалась уговорам остаться. Она знала — дома ее ждет мама, горе которой еще больше, еще глубже, еще неуемнее и страшнее.
— Такой хороший парень с вами тогда был, — сказала вдруг баб Тоня, прощаясь.
— Да как-то не сложилось, — ответила Криста, теребя сумку.
— Жаль…
— Я сделала нехорошо, — призналась девушка.
— А вы от сердца попросите прощения.
Кристина молча кивнула.
Напоследок присела на деревянную скамейку у забора. Беззаботно жужжало летнее небо. Внутри было странно пусто. Убаюканная боль улеглась пониже, томилась. Криста знала, что та нескоро оставит нутро, но в эту минуту наедине с собой и летним, не обезображенным городом небом, на миг ощутила покой.
