14 марта 2021 в формате Zoom-конференции состоялась пятьдесят восьмая серия литературно-критического проекта «Полёт разборов»: стихи читали Ольга Алтухова, Антон Солодовников и Роман Мичкасов. О стихах говорили Юрий Казарин, Константин Рубинский, Антон Азаренков, Василий Геронимус и другие, а также ведущие этой серии проекта – Борис Кутенков и Ростислав Русаков. Представляем стихи Ольги Алтуховой и рецензии Юлии Подлубновой, Константина Рубинского, Василия Геронимуса и Бориса Кутенкова о них, а также репортаж Людмилы Казарян о мероприятии.
Борис Кутенков
В первую очередь хочется поблагодарить всех организаторов, спикеров и участников за столь интересный и интеллектуально насыщенный «Полёт», нечасто от обсуждения поэтических текстов испытываешь такое наслаждение.
Очень понравилось, что каждый из обсуждаемых авторов был непохож на других, талантлив и интересен. К сожалению, мне показалось, что Ольгу Алтухову критиковали, по сравнению с другими, слишком сурово и не всегда справедливо, поэтому большую часть моих заметок я посвящу ей.
Как мог возникнуть казус такого отношения к Ольге Алтуховой? Ей просто не повезло: её судили по законам, которые именно к её эстетике неприменимы. Для Ольги Алтуховой поэзия – дом родной. И вот она ходит по дому, гладит корешки книг, разговаривает с ними, шутит, нежно с них пыль сдувает. И дом этот очень знакомый, куда все мы ещё школьниками за книгами захаживали. И вдруг приходит в гости суровый священник и говорит: что за святотатство! что за неуважение к канону! Поэзия – это высокое искусство, книга – святыня, не прикасайся к ней без благоговения, молись и кайся! И он, ориентированный на иератическое, жреческое отношение к поэзии, по-своему прав. Просто к этому поэту такие критерии неприменимы. Она у себя дома, с друзьями, – и читателю в этом доме тоже тепло и душевно.
Что касается иронического способа цитирования текстов из числа общеизвестных и канонических – то приём этот в арсенале современной поэзии принят, им с блеском пользовался, например, Тимур Кибиров в своих поэтических посланиях. Лично мне так и осталось непонятным – почему бы каким-то строкам и не вызывать у читателя улыбку, не работать на снижение пафоса?
Все трое авторов интересны, в том числе и по своему отношению к традиции.
Ольга Алтухова играет с переосмыслением канонических текстов.
Антон Солодовников строит текст из кирпичей, на которых давно стёрлись чьи-то имена. Помимо того, что само понятие «центонность» использовалось неверно, А. Солодовников в своей поэзии не только центонов не создаёт, но и цитат не использует, просто его стихи (за некоторыми исключениями) литературны, однако автор уже встал на путь преодоления этой литературности. Я бы остереглась порицать автора за пристрастие к поэтическим штампам. Возможно, для него они выступают как знаки поэтической речи (ведь автор прибегает к верлибру и интегральному стиху – а они в таких знаках нуждаются). Сферическая оригинальность в вакууме – это глоссолалия, говорение на несуществующих языках. А художественный текст всегда связан с предшествующими текстами, с традицией. Как замечательно сказал Роман Осминкин: «Можно сказать, что подражание уже вшито внутрь цифрового и социально-сетевого бытования текста, где индивидуальный профиль размывается в коллективном дискурсивном потоке, выбрасывающем на поверхность постлингвистические сгустки контента…»
Третий из поэтов, представивших свои тексты на «Полёт разборов», Роман Мичкасов, обращается к одической традиции XVIII-XIX века (к которой обращался и Бродский – что и заставило комментаторов отметить и даже преувеличить сходство поэта с Бродским). Сознательное обращение к архаической лексике усложняет текст, подчёркивает его глубинные смыслы, при этом для понимания не надо обращаться к словарям и энциклопедиям – эффект остранения достигается средствами русского языка.
Всё же основным ощущением от события было ощущение полёта – а это не на каждом «Полёте разборов» случается, спасибо всем за стихи и за увлекательные дискуссии.
Людмила Казарян
Рецензия 1. Константин Рубинский о подборке стихотворений Ольги Алтуховой
Я давно знаю Ольгу Алтухову, даже и не считал, сколько уже лет: мне посчастливилось много работать с ней на поэтических мастер-классах. Поэтому имею некоторое право проследить логику движения её поэтики внутри достаточно обширного временного отрезка.
В данную подборку Ольга включила тексты из двух своих практик: первые (их большинство) – условная силлабо-тоника, они написаны не сегодня; вторые (их всего два) – из нынешнего времени. Первая группа – сложившиеся, законченные, как для читателя, так во многом для автора; вторые – спорные, но олицетворяющие сейчас поиск и переходный период к новой поэтике.
Сперва о текстах первого, раннего периода. Это стихи очень непринуждённо, не вымученно интеллектуальные и наблюдательные – как по отношению к внешнему миру, скажем, явлениям природы, так и к фонетике, лексике, их многообразию, сложности, движению; к соседним наукам – биология, химия, история; к мировой литературе и культуре – тексты пронизаны цитатами и аллюзиями, реминисценциями, как узнаваемыми сразу – «нейрон нейрону говорит», «нет у эволюции конца», «тятя, тятя, не вытянуть сети», «мы не вечные странники, мы постоянные спутники», так и не столь очевидными – «осень тянется, поблёскивает купол, крест маячит в середине интертекста» – да, интертекст здесь буквально сам за себя свидетельствует.
Стоит отметить, что цитатность легка и ненатужна, и опять же она тут вовсе не ради умствования – просто Ольга поневоле чувствует, что почти каждое её слово есть невольный отклик на речь какого-либо предшественника и их слова естественно вплетаются в её сегодняшнюю речь, неразрывно связываются с нею. Но даже иронически цитируемое у Ольги оборачивается серьёзным и личным, а любая вещно-конкретная деталь мира (регистрируемая даже вскользь очень живописно) насыщается метафизическим, многослойным содержанием.
При этом многообразии в текстах присутствует удивительная сдержанность формы – всё-таки силлабо-тоника сглаживает их насыщенность и концентрированность. Однако уже здесь чувствуется, как Ольге внутри классического катрена тесновато; ей впору и вправду крикнуть, как в одном из стихотворений: «Усмири наши атомы, боже!» – потому что атомы, нейроны, все эти «гидро и окси» уже беспокоятся, взыскуют новой формы, новой подачи.
Новый период работы ознаменован большим вниманием к верлибру (хотя спонтанно иногда рифмующемуся и как бы вспоминающему о силлабо-тонике в каких-то шагах, переступах, перепадах) и влиянием культуры киберпанка. Этот дискурс представлен в подборке текстами «Туманы Авалона» и «Натюрморт». В них находим антураж, диктуемый новой технической реальностью – играми, интернетом, робототехникой и даже электронными помехами, такими как остаточные аберрации из-за помех видеокарты.
Киберпанк лично для меня не самая близкая история, зачастую откровенно трэшевая, причисляемая к поп-культуре, но Алтухова делает эту историю поэтической аллегорией и усложняет в своих текстах, а значит, своеобразно возвышает. Здесь техногенный, компьютерный антураж всегда символ происходящего именно с человеком и его чувствами. Ольга пытается говорить о человеческом, оттеняя разговор любимым кибер-инструментарием, через него удобнее и проворнее повествовать об уязвимости человека, о его вдохновении, травмах, свойствах памяти. Иногда кажется, что именно так детям будущего станут объяснять сложность человеческого: через метафору компьютерного. Ведь это будет понятнее. Вот, например, про несовпадение людей: «Жили-были, и было у них замечательное программное обеспечение, да железо в который раз подкачало».
Иногда одну фразу у Алтуховой, которую можно с разным эффектом перевести как на язык, например, эротический, так и на язык пользователя ПК: скажем, «выйди, войди с начала».
Опасность в одном: если в «силлабо-тоническом» периоде к тексту было очевидно трудно подобрать ключ без известной начитанности, то здесь это только усугубляется: ни «туманы Авалона», ни многие другие реалии не оценить и не понять без серьёзного погружения в контекст киберпанк-культуры. Возникает вопрос: могут ли быть эти стихи поняты кем-то исчерпывающе, кроме сравнительно узкого круга адептов киберпанка? Но ведь они при всём этом сделаны по сложным и интересным поэтическим лекалам и предназначены не только для фанатов биороботов, кибертерроризма и синтетических стимуляторов? (Говорю так подробно, потому что знаю не только два текста в подборке, но читал и другие из данной практики).
Я бы мог осторожно посоветовать Ольге работать в найденном ключе, но хотя бы ради эксперимента иногда отходить от освоенного и любимого антуража. Вообще интересно: а какую бы историю она могла бы рассказать без интертекстуальной подпорки, призрачно простыми словами? Не призываю автора свести всё к обычному натюрморту, но жду эксперимента: а можно ли поработать с рутинной реальностью без обращения к каким-либо аллюзиям, – киберпанковским ли, или просто известным цитатам – создать что-то с ноля, прямо с примитива; создать то, что не будет выступать явной игрушкой сторонней/предыдущей культуры? Интересно увидеть авторские тексты как tabula rasa, «без подпорок и опор» – хотя бы мельком. Да Ольга же и сама к этому взывает в своей подборке: «чтобы за руку я не держала / никого, никого, никого».
То есть ни Лермонтова, ни Бродского, ни даже Уильяма Гибсона. А вдруг?..
Рецензия 2. Юлия Подлубнова о подборке стихотворений Ольги Алтуховой
Поэтическая манера Ольги Алтуховой в целом заставляет вспомнить поэтов постакмеистической линии 2000-х годов, испытавших влияние Бродского и в разной степени преодолевших его: от раннего Геннадия Каневского до ранней Веры Полозковой. Признаками такого рода поэзии стали силлабо-тоника со всеми возможными модификациями и экспериментами по ее мягкой деконструкции, неизменные тоска по мировой культуре и интертекстуальность, довольно целостный субъект, подчас решающийся на прямое лирическое высказывание (хотя и не стремящийся в парадигмы «новой искренности») и в целом смысловое письмо, ориентированное на визуальный образ. Здесь же нередко можно было заметить моделирование фигуры Бога как «своего другого». Из подборки Ольги Алтуховой:
вот он идет, на пуховик Его
нисходит кристаллическая влага,
настанет вознесенье Н2О ‒
и ничего, ей-богу, ничего
не вытерпит намокшая бумага
К 2010 годам, когда многие из авторов эволюционировали, стали писать иначе, обозначился герметизм такого рода письма, связанный как с вынужденным самовоспроизведением узнаваемых приемов, так и с удивительным отсутствием инструментов резонанса с современностью. Словно бы время остановилось этак в 2005‒2008 (хочется добавить: вместе с развитием страны), и на месте «конца истории» остались только реалии частной жизни. Отсюда востребованность любовной и пейзажной лирики, ценность разного рода экзистенциального опыта, впрочем, без возможных экстремумов, уютная предметность ‒ я бы назвала все это таким поэтическим хюгге, эскапистской попыткой отгородиться от болезней и сломов эпохи.
и было у них
замечательное
программное обеспечение,
да железо в который раз подкачало ‒
кажется, это наиболее современные реалии, попавшие в подборку Ольги Алтуховой.
Однако обращение к верлибру, пусть и весьма робкое, думается, здесь совсем не случайно. Мы знаем, что многие современные авторы ‒ от Елены Фанайловой до Ирины Котовой ¬‒ перешли от силлабо-тоники к верлибру, когда перед ними встала задача отражения/конструирования современности в своем творчестве. Сколь бы комфортно ни чувствовала себя Ольга Алтухова в мире нулевой событийности (без истории, политики и социальности) и частных драм, необходимость развития ‒ уже, как мне кажется, наметившегося ‒ может привести ее в самое сердце современности и, что важнее, вынудить заговорить на другом языке и даже изобрести его самой.
ааа
плачет
пустое пространство
просит о молоке
человечьей ласки
ууу
в воздуховоде
в водопроводной трубе
Рецензия 3. Василий Геронимус о подборке Ольги Алтуховой
Всякая поэзия неизбежно складывается из двух составляющих – с одной стороны, та или иная литературная традиция (факт прошлого), с другой, авторская индивидуальность, более или менее глубоко укоренённая в настоящем, где эта индивидуальность является.
Поэтому поэтика перифразы, которая так много значит у Алтуховой, в принципе очень плодотворна. Она сигнализирует о том, что автор (в данном случае – Алтухова) существует не в вакууме, а в поэтическом контексте. И в то же время принцип перифразы указывает на то, что Алтухова творчески самостоятельно варьирует классические цитаты, включая их в свой собственный контекст, например:
над можайским, над левобережным
майский гром наяривает ритм
ночь нежна пустыня неизбежна
и нейрон нейрону говорит.
Даже интеллектуально неискушённому читателю скорее всего ведом лермонтовский текст, с которым играет Алтухова. Или, во всяком случае, параллель с Лермонтовым напрашивается, несмотря на то, что Алтухова варьирует первоисточник не только лексически, но также несколько меняет его падежную структуру. Ночь и пустыня всё-таки напоминают об известных стихах Лермонтова.
И в принципе идея перифразировать классику в контексте современности остаётся многообещающей. Действительно мироздание едино, и сегодня вместо лермонтовских звёзд могут говорить друг с другом любые иные единицы мироздания – например, нейроны.
Более того, подчас несколько абсурдное наполнение классической матрицы, смещение, сдвиг в соотношении привычных смыслов плодотворно ведёт к иррациональному началу от ушедшей в прошлое эпохи Просвещения, эпохи Разума, когда начинала формироваться классика.
Алтухова продолжает повествование о диалоге нейронов и его смысловом поле:
разметав логические цепи
за овалом сонного лица:
нет у эволюции ни цели,
ни конца – тем более конца.
По мысли убедительно! Автор указывает на то, что эпоха позитивизма давно миновала, не говоря о Просвещении, которое отжило свой век ещё раньше позитивизма. Однако читаем далее:
неизменна смена парадигмы,
в темноте сминаются пласты…
Авторскую мысль невозможно оспорить, да, происходит смена парадигмы, и само понятие классики возможно отживает свой век (не отсюда ли некоторое пародирование Лермонтова?). Но литературное произведение – не есть просто высказанная мысль. Нейроны, парадигма – суть те словоформы Алтуховой, которые знаменуют не эстетическую метаморфозу образов Лермонтова (пусть даже сколь угодно рискованную), а перевод этих образов в понятия.
Если же мы имеем дело с понятиями, то уход из классической ясности в непознаваемое, иррациональное, который в принципе намечается у Алтуховой, становится заведомо затруднённым, ставится под вопрос.
«Нейроны» и «парадигма» у Ольги Алтуховой невольно препятствуют той высшей бесцельности, той свободе от прагматики, которую автор силится угадать в таинственном ходе мироздания…
Одно – пересоздать классический образ, другое – подвергнуть его постмодернистской деконструкции, разложить на понятийные элементы. И тогда перед нами является умственная или филологическая поэзия, или поэзия мысли, которая не становится ездой в незнаемое, как по аналогичному поводу выразился Маяковский.
В русле постмодернизма Алтухова воспринимает мир едва ли не в качестве гипертекста, где классика и китч или эстрада контекстуально соседствуют. Их сопряжению способствует глобализм – узнаваемая примета современности.
тятя тятя не вытянуть сети из речки смородины
пишет Алтухова, узнаваемо перифразируя Пушкина, и в том же стихотворении является прозрачная аллюзия на эстрадную песню:
надежда – наш компас небесный
Классика и эстрада становятся логически совместимы не в семантическом, а скорее в смысловом отношении. Сегодня они принадлежат к единому информационному полю.
Абсурдно было бы оспаривать право на существование постмодернистского гипертекста, хотя бы уже потому, что мы все живём в эпоху постмодернизма. Из неё не выпрыгнуть! Рецензент не утверждает, что де гипертекст – это беспринципно. Он просто есть, он просто данность.
Но может ли поэтический образ родиться из малосовместимых сегментов, знаковых единиц? И где пролегают те силовые линии, которые соединяют Пушкина и эстраду? (Вопрос, разумеется, не в том, является ли данная ассоциация эстетически кощунственной – разумеется, нет, потому что поэт в принципе может позволить себе очень многое).
Между тем, автор, который свободно работает с общеизвестными цитатами (взятыми из разных контекстов), напоминает филолога, который свободно владеет материалом – т.е. не просто знает предмет, но способен с ним виртуозно играть, смело и самостоятельно взаимодействовать. Такого рода филологическая сноровка имеет право быть (более того, она восхитительна!), но создаёт ли она сама по себе поэтический образ? или для образа здесь чего-то не хватает? Как раз понятийно «тятя» и фраза эстрадной песни взаимосвязаны благодаря массовому или простонародному контексту, но является ли эта понятийная связь различных текстов (или отрывков текстов) их образным контрапунктом?
Переводя образы в понятия или воспринимая образы в понятийном (а не семантическом) поле, Алтухова приходит к самопародии на грани саморазрушения, которое едва ли входит в сознательный авторский замысел.
Например, в своей религиозной лирике Ольга Алтухова пишет о конце света:
…я ещё попрошу об одном:
в день, когда из горящего шара
развернулся пожар мировой –
чтобы за руку я не держала
никого,
никого,
никого.
Какие страшные и проникновенные, какие величественные слова! Предстоя перед вечностью, лирическая героиня Алтуховой ожидает встречи с Абсолютом, общается с Ним, и внутреннее не-одиночество лирической героини требует её внешнего одиночества. Отсюда её нежелание ни с кем излишне брататься.
Однако своим тотальным скепсисом, атакой логики на семантику образа Ольга Алтухова невольно несколько профанирует собственное величие (или, если быть педантически точным, величие своей лирической героини). Не говорим уж о несколько комическом «горящем шаре», из которого вдруг является «пожар» (цирковой трюк?)! Примечательны не только печальные метаморфозы шара. И в предшествующих строках присутствует чуть ли не лубочная компонента:
но ускорить сумеем, похоже,
появление парня с трубой
Превращение архангела, который вострубит о последнем часе земли, в упрощённое существо – художественный ход, который в принципе имеет несомненное право на существование, однако в данном случае он несколько противоречит трагическому одиночеству, на которое обрекает себя лирическая героиня Алтуховой. Она фактически отрицает всё мироздание, но тем самым отрицает и себя как один из внутренних центров этого мироздания, изначально поставленный весьма и весьма высоко. Скептической усмешке едва ли не байроновского толка подвергается и субъект этой усмешки.
Одно из самых сильных и выверенных стихотворений подборки, на взгляд рецензента, – это стихотворение «наплакаться и выйти на крыльцо…». В нём тщете мира последовательно противостоит отрешённый Абсолют:
и он тебя не слышит
Поэзия Ольги Алтуховой во многом построена на игре с общеизвестными цитатами, на интертексте, и он в свою очередь уверенно пародируется, Алтухова пишет:
крест маячит в середине интертекста
Ольга Алтухова заявляет о себе как личность, которая не только знает классику, а также и не классику (универсальный интертекст), но знает и нечто большее, что позволяет Алтуховой словами Ахматовой, сказанными по другому поводу, «над всем так мудро и лукаво шутить, таинственно молчать». Никто не может воспрепятствовать такой заявке.
Однако она не во всём творчески последовательна. Во-первых, в своём тотальном скепсисе Алтухова подчас начинает шутить и над собой, но тогда становится не вполне мотивированной её тенденция взирать на вещи насмешливо свысока. Иерархия мира у Ольги Алтуховой несколько хаотична, она находится в известном противоречии с собой… При несомненных достоинствах стихов Алтуховой – при наличии в них второго дна, плодотворной игры – у неё подчас является некое подобие дурной бесконечности: например, намеренное издевательство и пародия, а затем – пародия на пародию и т.д.
И главное, во-вторых, тотальная игра с интертекстом у Ольги Алтуховой подчас ведёт не к синтезу – источнику всякого поэтического образа, а к аналитическому расчленению реальности – и значит, к формированию не столько образов (пусть даже трагических), сколько нулевых или негативных понятий.
Наконец, в-третьих, благодаря своей цитатной и перифрастической структуре стихи Ольги Алтуховой во многом становятся стихами о стихах – не случаен упомянутый самой Алтуховой интертекст! Никто не отказывает ему в априорном праве на существование, однако в случае Алтуховой происходит некоторое сужение авторского познавательного горизонта. Мироздание сужается до литературы – прежде всего, до поэзии – но и поэзия становится объектом некоего намеренного эстетического издевательства.
Система приёмов, которыми пользуется Алтухова, убедительна, самостоятельна, интересна, но не всегда за понятиями у Алтуховой недвусмысленно угадываются художественные образы.
Рецензия 4. Борис Кутенков о подборке стихотворений Ольги Алтуховой
Ольга Алтухова относится к числу авторов, которым удобно транслировать своё индивидуальное высказывание через мировую культуру, – и, поскольку я сам к ним отношусь, очень хорошо понимаю её метод. Так, первая же строфа подборки пробуждает количество ассоциаций, которое может показаться избыточным для этих четырёх строк, – это и интонационная зависимость от песенного интертекста («На границе тучи ходят хмуро…» и в целом ритм фронтовой песни), это и тютчевская «гроза в начале мая», и название романа «Ночь нежна» и соответствующего кинофильма, в то же время в той же строке есть отсылка к хрестоматийной фразе Набокова – «Олень – животное. Воробей – птица. Россия – наше отечество. Смерть неизбежна», которое, казалось бы, вступает в эстетический диссонанс с этим «Ночь нежна». Но парадоксальным образом всё работает. Василий Геронимус в вышеприведённой рецензии не зря отметил нахождение песенной и поэтической цитаты в едином информационном поле, создание определённого гипертекста, где всё рифмуется со всем). Не говоря уже о финальной строке, которая очевидным образом отсылает к Лермонтову. Разумеется, можно не считывать этих отсылок, но без них восприятие стихотворения будет заведомо неполным (и это даёт нам определённую читательскую свободу); в то же время Ольгу Алтухову никак нельзя назвать постмодернистом в чистом виде, механическим образом сочетающим эти отсылки, – нет, перед нами стихи живые, и перед нами именно работа с голоса, а не испытание эрудиции читателя на прочность. В то же время в этом стихотворении есть ещё одна черта, которая в дальнейшем проявит себя как важная интенция всей подборки, – это пресечение эмоции строгой научностью, заключение её в те самые «логические цепи»: в этом Ольга наследует Алексею Цветкову, у которого могли бы встретиться эти «изогнутые аксоны», «смена парадигмы» и разговор «нейрона с нейроном», никак не мешающие силе лирического высказывания, а органично встраивающиеся в его структуру; именно о Цветкове Михаил Айзенберг сказал, что «я периодически забываю, что значит у него такое-то слово, потом вспоминаю, и это не мешает мне воспринимать стихотворение». Сама лексика у Ольги Алтуховой выставляет барьер против «боли», и это «не в состоянии спасти» определяющая интенция: в дальнейшем мы встретим мотив «неслышимости Бога», просьбу «не держать за руку никого» «в день, когда из горящего шара /развернётся пожар мировой» и прочие мотивы хрупкости, непостоянства, ранимости, которые словно бы вступают в конфликт со строгостью научного разума – и последний поддерживает этот мир «за полмига до срыва», как сказал бы Валерий Шубинский (к стихам которого строгой архитектоникой и этой попыткой выстроить мир из развала и непостоянства вновь отсылает лирика Алтуховой).
Если говорить о минусах, то второе стихотворение мне кажется чуть слабее остальных в этой подборке – мне кажется, оно бы выиграло, если бы угадывание Бога было бы спрятано в глубинный ассоциативный подтекст – у автора для этого есть чувство вкуса; в то же время мотив «неслышимости» в финале уже кажется несколько заезженным, хотя сама рифма «снега» и «Бога» обыграна здорово – как и неочевидное соседство «он идёт» (о снеге; написано со строчной буквы, рядом – пуховик Бога, что подчёркнуто именно написанием с заглавной буквы). Понимаю, что именно такое сопоставление было задачей автора. Однако стоит вспомнить, что такое прямое сращение, параллель – «пуховик Бога» (заставляющее вспомнить Вознесенского: «чайка – это плавки Бога», автора, которого мы ещё вспомним в связи с нашим следующим автором, Антоном Солодовниковым, у которого тоже есть этот пуховик в контексте снега), – такое сращение это не самый высший уровень метафоризации; от стихотворений Ольги всё же хочется высшего уровня – метаметафоры, или метаболы, когда наглядная реальность и то, что за кадром, невидимый, метафизический план находятся в сложном взаимопроникновении, а не наличная реальность впрямую подлежит переводу на язык того, что за ней. В то же время есть фрагменты, суггестивная сила которых невероятна: «в чём-то белом, как ветер над бором, / как пылающий метеорит, / в чём-то синем, как пламя, в котором / всё, что мы разлюбили, сгорит» – здесь работает всё, как заклинательная сила рефрена, так и видимое спокойствие, с которым произносится страшное (и это свойственно лирике Ольги и рождает в ней самый сильный эффект – отсюда и присутствие холодной научности, осекающее этот чувствуемый ужас на минус-приёме – отчего ужас высвечивается этим страшным метафизическим пламенем горения. Неподдельно сильно и это почти канцелярское «если не сложится», когда с видимым безразличием словно перебираются разные варианты, – и художественная сила тем заметнее, чем более контрастно это безразличие теме сгорания мира, тому самому страшному, что и составляет сущность поэтики Ольги). В финале царапает именно то, как это «чтобы за руку я не держала / никого / никого» контрастирует с обиходным, с тем, что, казалось бы, должно произноситься на этом месте – молитва об удержании за руку, о взаимопомощи, – но автор говорит нам нечто принципиально другое, это и интересно, это и рождает индивидуальный характер высказывания.
Следующее стихотворение вновь продолжает эту тему непостоянства мира, образ «постоянного спутника», коррелирующий с финальным «перешагиванием через сброшенное тело». Очень мужские стихи – не может не вспомниться Ахматова с её «увы, лирический поэт обязан быть мужчиной». Здесь цепляет образ чужой рубашки – это образ выросшего из себя, но в то же время измены, предательства; само слово «обнаруживать» – очень страшное, следовательское, детективное, но всё это вновь произносится с тихой и ненадрывной, почти религиозной интонацией, как данность.
Гетероморфные стихотворения Ольги тоже апокалиптичны – здесь у меня меньше эмоций, я не вижу в них той силы, что есть в стихах условно «регулярных», но одно ясно – они подчёркивают именно научную, именно механистичную сторону дарования Ольги, именно строгость математического расчёта, а не эвристичность лирики. Читая такие стихи, понимаешь, например, почему Ольга стала автором журнала Text Only. Эти стихи близки к презентализму Алексея Парщикова – но если его тексты отражают человека на фоне научно-технической революции, то Алтухова больше говорит о конце света, о неминуемой «линии отрыва» и «чувствовании исчезновенья» конкретного индивида.
Финальные строки – про линию отрыва – главные в подборке; любовь в этой лирике происходит именно по линии отрыва, но за всем – затаённая боль от этого исчезновения и его, этого исчезновения, понимание. В некотором смысле эти стихи – именно такое сбрасывание с себя кожи, постоянное перешагивание сброшенных с себя тел и риск споткнуться – и уход от этого спотыкания на каждом шагу. Отсюда их мозаичность – и отсюда их удивительная сила, которая простирается далеко за пределами словесного.
Подборка стихотворений Ольги Алтуховой, предложенных к обсуждению
Ольга Алтухова родилась в 1993 г. в Москве. Окончила филологический факультет Московского государственного университета. Работает преподавателем английского языка. Публиковалась в журнале «Стержень», в сетевых изданиях «Полутона», TextOnly и др. Автор сборника стихов «Кожа и душа». Живет в Москве.
***
над можайским над левобережным
майский гром наяривает ритм
ночь нежна пустыня неизбежна
и нейрон нейрону говорит,
разметав логические цепи
за овалом сонного лица:
нет у эволюции ни цели,
ни конца — тем более конца:
неизменна смена парадигмы,
в темноте сминаются пласты;
мы с тобой сознанье породили —
но не в состоянии спасти,
костным опоясаны кессоном.
ночь над эстакадами плывет.
в небе, от пульсации бессонном,
молния изогнутым аксоном
зацепилась за громоотвод
***
наплакаться и выйти на крыльцо —
все признаки мороза налицо
и снег идет
и много, много, много
частиц его ложится на лицо
и ты вдали угадываешь Бога:
вот он идет, на пуховик Его
нисходит кристаллическая влага,
настанет вознесенье Н2О —
и ничего, ей-богу, ничего
не вытерпит намокшая бумага
надорванных по краешку небес,
где каждый метр выпарен и выжат.
на выдохе — в разреженную взвесь:
зачем мы все существовали здесь?
но снег идет
и Он тебя не слышит
***
усмири
наши атомы
боже
мы не то чтобы спорим с тобой
но ускорить сумеем, похоже,
появление парня с трубой:
в чем-то белом, как ветер над бором,
как пылающий метеорит;
в чем-то синем, как пламя, в котором
все, что мы разлюбили, сгорит,
разлетится на гидро и окси
(говорили — гори все огнем).
впрочем, если не сложится, отче,
я еще попрошу об одном:
в день, когда из горящего шара
развернется пожар мировой —
чтобы за руку я не держала
никого
никого
никого
***
тятя тятя не вытянуть сети из речки смородины
мама мама бездельник и песенник вышли в запой
и пошли, и пошли, панораму невидимой родины
прикрывая собой
закрываются к ночи кабак и почтовая станция
половинчатый месяц качается неба среди
а на пыльных тропинках земли, ну конечно, останутся
эти ваши следы —
погоди до утра, погляди-ка: такая распутица
и звезда за звездою в дорожной грязи рябит
мы не вечные странники мы постоянные спутники
переменных орбит,
и надежда — наш компас небесный, а нежность — оружие,
ведь не зря нас учили вынашивать и рожать
и растить, и чужие рубашки в шкафу обнаруживать,
и чужие лучи отражать
***
туманы авалона
наползают на твой подоконник
а
для меня авалон — это вроде игры
из хорошего, но малоизвестного фильма
прошлой ночью, когда
я спала у тебя на диване,
мне снились овечки —
такие курчавые, вроде строительной пены:
и у каждой на пузе, промежду ног —
бортовой отсек
для двух батареек аа
ааа
плачет
пустое пространство
просит о молоке
человечьей ласки
ууу
в воздуховоде
в водопроводной трубе
поворачиваешься на спинку,
расскажи, говоришь, мне сказку, —
и я
не знаю,
что рассказать тебе
НАТЮРМОРТ
лезвие
входит наискосок
но задевает мякоть
кожура разматывается, как лента,
распадается на слои,
желтеют надрезанные края
уже принесли губку,
вытерли край столешницы и даже линолеум,
унесли —
а сок
продолжает капать
это,
любовь моя
называется артефакты:
уничтоженные продукты
некоторое время переливаются на фоне обоев
от этого
не избавиться, даже убавив резкость —
виною всему не устройство вывода,
а память
видеокарты
и вот однажды
когда ты войдешь на кухню
у себя в Чебоксарах или в Чите,
Чайна-тауне,
Токио-сити,
у стоящей над мойкой будут мои черты
(кто еще моет овощи так же тщательно,
и фрукты вот так же тщательно,
и главное, очищает их так же тщательно)
ты положишь четыре пальца на выключатель,
щелкнешь им —
а лампочка не потухнет
и ты
не обращай внимания
это
остаточное свечение
жжение
капелька кислоты
выйди, войди с начала:
жили-были
и было у них
замечательное
программное обеспечение,
да железо в который раз подкачало
***
эти доски, приколоченные криво,
рамы держатся, и то на чистой вере.
я люблю тебя по линии отрыва,
то есть — чувствую твое исчезновенье,
точно свечку, не идущую на убыль,
освещение пустующего места.
осень тянется. поблескивает купол,
крест маячит в середине интертекста,
потому что позолота облетела,
и любовь моя шагает, как живая,
перешагивая сброшенное тело,
но споткнуться об него не успевая.
