Игра с языком до добра не доводит, «о беге боге и веках / кровь пропускающих на швах», хотя какая это игра. Всякий век только делает вид, что поменялся, вон даже номер на жетоне другой выбит. Подстережёт писателя, взовьётся, клацнет медными зубищами: а не надо ничего, кроме положенного (хотя кем положено?) «Как же любит твой век прижиматься щекой / и щетиной колоть, как нетрезвый отец…» Роман Смирнов ведёт жизнь поэта, он настоящий, сам виноват, поэтому — «смотри товарищи твои / лови за крылья не лови / выходят в окна как в тираж». Хотя, конечно, и «поэтический снег идёт / милейший», и как всё нежно начиналось: «Мы выходили из ЛИТО. / Качалась музыка апреля». Но ведь понятно, «…как быстра et cetera / и как изношена культура». И не только культура, и сама жизнь держится из последних сил, но что поделаешь.
Михаил Квадратов
Роман Смирнов. Родился 17 января 1979 в городе Электросталь Московской области. Публикации в журналах и электронных изданиях Homo Legens, «Дружба Народов», «Урал», «Зеркало», «Эмигрантская Лира», «Графит», «Сетевая Словесность», «Формаслов», Textura, «Чайка», «Плавучий мост», «Гостиная», Prosodia и др.
Роман Смирнов // Прощай, дворовый постмодерн
***
Говорил отец: «Не садись на углу стола,
а иначе, Ромка, не будет свово угла».
Говорила бабка: «Судить никого не смей,
ведь за душу борются ангел и чёрный змей».
Говорит мне мать до сих пор про всё,
что ей вспомнится, если рассыплю соль.
И когда я в гости хожу, где сажусь за стол,
понимаю сразу — из Ромки не вышел толк,
да всплывает образ семьи во главе стола,
у которого нету ни одного угла.
***
смотри товарищи твои
лови за крылья не лови
выходят в окна как в тираж
и говорят вот это раж
вот это музыка вокруг
записывай посмертный звук
пиши о русской череде
о бреде броде и беде
о беге боге и веках
кровь пропускающих на швах
и про меня товарищ спой
пришёл рассвет на водопой
вчерашней ночью на виду
в жз повесили звезду
и слово вышло за июнь
как рядовой за линию
***
Прощай, дворовый постмодерн,
дельфины, вкопанные в землю,
ракеты в рост, привет, Жюль Верн,
качели, вместо карусели
белья сушилка и турник,
песочница, берёза, лавка,
изрезанная, как дневник —
Петро, Наташка, Тёмыч, Славка…
Я вспоминаю утром звук
молочника с его товаром,
где шёл с бидоном чей-то внук,
а следом кандидат наук,
и дядя Вася с перегаром…
Я вспоминаю этажи
опасного подъезда рядом:
там собирались типажи,
там участковый на девятом.
Я много помню, но прошу
понять, как прошлые обиды.
Прощай, прости, что я пишу
сорокалетний и небритый.
***
Как же любит твой век прижиматься щекой
и щетиной колоть, как нетрезвый отец,
и рычать, как собака на грешных щенков,
замечая: а этот, кудлатый, борец!
Как жалеет жалеть неразумных своих,
невиновных и винных, и плакать в углу;
чёрным хлебом давиться — соли не соли —
да смотреть, как поэт подпирает скулу.
Он, конечно, из тех, что других вековей.
По-иному как будто бывало у нас.
Наедайся, кути, философствуй, говей,
не мешай только делать ему свой фриланс.
***
Снова воздух впадает в лёд
будто меньше его не меньше
поэтический снег идёт
милейший
пессимизма письма весьма
привлекательна перспектива
ни рассвета тебе ни сна
и весна далеко красиво
потому что и лёд и снег
и Альбрехт который Дюрер
чёрно-белые да и нет
обнимаются на гравюре
***
Мы выходили из ЛИТО.
Качалась музыка апреля.
Ты говорила мне не то,
и я не этому не верил.
Плавильно таяли катки.
Сосульки бились, как посуда.
Луна сбивала городки.
Аллитерация повсюду.
Тянулись жарко свитера
и руки, полные кутюра.
О, как быстра et cetera
и как изношена культура,
как было это всё давно,
в расплохе юношести глупой,
и рифма первая — вино,
и образ совершенногубый.
