Одним из спорных вопросов современности является вопрос национального. Действительно ли национальность — это некая объективная реальность или это умозрительный конструкт, упрощающий наше восприятие мира? Есть ли что-то общее между, скажем, английскими пиратами 12 века и английскими же менеджерами века двадцать первого? Или правы те, кто говорит, что общего нет ничего и английские менеджеры даже в гораздо большей степени похожи на современных японских коллег, чем на своих предков?
Ответы на эти вопросы могла бы дать… поэзия — как искусство, исключительно точно фиксирующее тончайшие движения человеческой души. Но в поэзии есть один непреодолимый барьер: язык. Дело даже не в том, что поэзия непереводима. Дело в том, что, переводя стихотворение, мы с неизбежностью «русифицируем» его, неосознанно делая его немножко более «русским».
Но нам повезло. Потому что мы имеем возможность читать поэтов, которые, не будучи русскими по национальности, пишут стихи на русском как на родном им языке. Речь, разумеется, идет о поэтах Украины, Белоруссии, иных постсоветских стран.
Эксперимент в данном случае еще и потому удачен, что социальный опыт жителей этих стран, в общем-то, совпадает с социальным опытом, который пережили жители России. Тут и распад Союза, и медленное мучительно-сложное приятие нового социального уклада.
Объединяет нас и общий культурный опыт. Мы смотрели одни фильмы, читали одни книги, слушали одни песни и смеялись над одними шутками. Что нас отличает? Национальность. То самое, наличие чего, вообще говоря, нуждается в доказательствах.
Последние политические события в Беларуси всколыхнули естественный интерес и к поэзии этой страны, так что мне хотелось бы поговорить о современной русскоязычной поэзии Белоруссии. О поэзии, созданной на белорусском языке (самоназвание — беларуская мова), умолчу ввиду незнания языка и отсутствия погруженности в контекст, хотя, насколько мне известно, в ней происходят достаточно интересные вещи.
Вдаваться в довольно болезненный для самих русскоязычных белорусских поэтов спор, частью какой из национальных литератур они являются, я также не буду. Как минимум бесспорно, что в российском литературном процессе на сегодняшний день активно действует целая плеяда замечательных поэтов. Многие из них награждены крупнейшими российскими литературными премиями, регулярно публикуются в ведущих российских литературных журналах. В общем, эти поэты давно стали неотъемлемой частью российского поэтического пейзажа. Поговорим о некоторых из них.
Мария Малиновская получила известность как автор авангардных стихов, но в последние годы ее творческий вектор сместился к тому направлению актуальных поэтических практик, которое называют «документальной поэзией». Микеланджело как-то сказал о своих скульптурах: «Я беру мрамор и отсекаю все лишнее». «Мрамор» Марии Малиновской — чужая речь. Именно от нее поэтесса лишнее и «отсекает».
Поэзия Малиновской внешне близка к новой социальной поэзии, она же — «поэзия травмы», которая приобрела определенную популярность в последнее время. Но есть и принципиальная разница: Мария Малиновская пишет не только о травме, по крайней мере, она отказывается концентрироваться на ней.
Будь то социальная проблематика или психические расстройства, как в поэме «Каймания», травма для Малиновской — это лишь внешнее обстоятельство человеческой жизни. Для Малиновской важнее сам человек, который оказывается сильнее обстоятельств. Характер человека формируется в преодолении травмы, его достоинство и внутренняя цельность проявляется в умении жить вопреки и помимо нее.
я не показываю когда страдаю
это просто самоуважение
и тем более не потерплю
чтобы это показывали другие
(«документальное искусство это подлость…»)
При всей эстетической несхожести в подобной ситуации оказался и поэт Андрей Фамицкий. Автор коротких силлабо-тонических стихотворений, в которых своеобразным образом преломляется опыт детства, он с первого взгляда напоминает поэтов новой провинциальной лирики, например Андрея Болдырева или Владимира Косогова. Но если для последних провинциальное детство предстает своего рода потерянным раем, то Фамицкий смотрит на прошлое без иллюзий, хотя и не без уважения. Во всяком случае, раем оно для него не является.
чай со вкусом пластмассы,
пустота чебурека —
наслаждайся, не стой москвичом.
снова точишь балясы,
а судьба человека —
в мельтешне узнавать что почем.
(«дом культуры»)
Настоящее, впрочем, его тоже особо не вдохновляет. А вдохновляет, по-настоящему завораживает процесс изменения реальности, удивительная непредсказуемость жизненных превращений. Эта непредсказуемость, нашедшая отражение в названии предпоследнего сборника Фамицкого «Жизнь и ее варианты», проявляется очень по-разному: изменился мир, изменялся отец, изменялся ты сам. Прошлое уже не кажется раем хотя бы потому, что ты перерос его.
Отражением лирического мира Фамицкого становится его поэтика. В ней нет той присущей «провинциалам» легкости, которую они унаследовали от Георгия Иванова. Напротив, в его стихе чувствуется «тяжесть», замедление, будто бы пауза перед выбором следующего слова. Тоже непредсказуемого.
Ольга Злотникова по своей поэтике расположилась словно между лагерем классических силлабо-тонических стихов, представленных Андреем Фамицким, и авангардной поэзией, представленной Марией Малиновской. Она умеет разное: и прозрачную силлабо-тонику, и верлибр, и суггестивную поэзию. При всем при этом в поэзии Злотниковой прослеживается ряд последовательных мотивов вне зависимости от способа исполнения задуманного.
Если предельно их упростить, то в ее стихах отображаются сразу два мира. Первый мир — дофизический и дословесный. Это мир, где человеческая душа существовала до своего земного воплощения и о котором периодически вспоминает и в текущей действительности. Символом пребывания души в этом мире становится рыба — как бессловесный обитатель чуждой человеку стихии.
Второй мир — эта окружающая действительность в ее физическом и социальном аспекте. В стихах Ольги Злотниковой этот мир — лишенное смысла и жизни пространство. В принципе, тоже довольно распространенный в современной российской поэзии подход.
Но лирический герой (героиня) Злотниковой не остается простым наблюдателем. Осмысление мира становится основной заботой лирического героя, что уже не совсем типично. Делами, которые придают миру осмысленность и значимость, являются бытовые хлопоты и повседневные задачи. Например, материнство, практически не присутствующее в современной российской поэзии, в стихах Злотниковой представлено как дело космической важности.
В моем столетье, наперекор здравому смыслу
с его ледяным цинизмом,
наперекор времени, схватившему себя за горло,
с какой-то тоской дремучей, трагической иронией,
с дрожью в голосе и прочими приметами
отчаянья, страха, надежды
называю сыновей библейскими именами:
Михаил, Даниил, Давид, Моисей, Иосиф.
(«Михаил, Даниил, Давид, Моисей, Иосиф»)
В позиции Злотниковой проявляется какое-то особое уважение к себе. Уход с позиции жертвы, умение найти в себе силы для противостояния миру — и противостоять ему довольно успешно.
Схожее ощущение остается и от стихов Анны Павловской. Стихи Анны Павловской спокойны, сдержаны и слегка ироничны. Поэзия Павловской практически лишена метафор или каких-либо внешних украшений, напоминает, скорее, разговорную речь. Остается только удивляться, как поэтесса примиряет свободу повествования, эти длинные и сложные высказывания, со строгой, отточенной стихотворной формой.
Поэтический мир, в котором обитает лирическая героиня Анны Павловской — безнадежен и мрачен. Это пустыня, в которой бродит одинокая человеческая душа.
Это чувство роднит ее со многими молодыми поэтами. Прозрачностью смысла и несколько скептическим отношением к миру она напоминает таких религиозных поэтов, как Светлана Кекова или Елена Лапшина. Но если у них взгляд преимущественно направлен вовне, на мир и на Бога, то Павловская успевает посмотреть и на себя.
И показать нам, что ее лирическая героиня— отнюдь не безвольная жертва, она обладает особой внутренней силой, позволяющей если не победить всемирную энтропию, то хотя бы некоторое время противостоять ей практически на равных. Лирическая героиня Павловскоц знает себя, свою силу и слабость и трезво принимает то, что не может изменить. Но что может исправить — то исправляет.
Всё то, что казалось узором,
чудной закорючкой витой —
проснётся с моим заговором,
по слову, что сказано мной.
(«Везде зашифрованы птицы…»)
Стихи Тани Скарынкиной — это взгляд на мир глазами ребенка, который еще не знает, что правильно, а что неправильно, и словно выстраивает заново связи между различными элементами мироздания. В результате стихи Скарынкиной выглядят близкими к традиции абсурда, хотя они и не более абсурдны, чем жизнь, если взглянуть на нее свежим взглядом.
Собственно, этим всматриванием в жизнь и занимается лирическая героиня Скарынкиной. В основе ее стихов — какие-то бытовые мелочи, обыденные происшествия. Но из всех мелочей и происшествий она выбирает не любые, а лишь те, которые благодаря удивительному стечению обстоятельств вдруг напоминают о незримой стороне бытия.
но Лёша на лету подхватил
и аккуратно поставил на землю
а меня никто до этого на руки не брал
то что в детстве не считается
и так это легко получилось
мне даже показалось
будто какая-то невидимая сила
сама собой меня с забора опустила
и Лёша вовсе ни при чём
(«Забор»)
Этот прием — наделение обыденных вещей свойством вызывать метафизические ассоциации — применяют многие современные верлибристы, можно вспомнить, например, Дмитрия Данилова. Но большинство из них видят в этой метафизической изнанке бытия холодноватую, замкнутую в своей непознаваемости пустоту. А Скарынкина находит там Бога. Она в принципе предпочитает видеть в мире «одно лишь положительное значение».
Это сочетание — оптимизма и легкого абсурда порождает очень светлую и неожиданную поэзию. Возникает своего рода метафизика с улыбкой, и это делает поэзию Скарынкиной практически уникальной в русскоязычной поэзии.
Наверное, мне могут возразить, что указанные мотивы, если они отмечены верно, являются элементами поэтики конкретных авторов и что вряд ли их можно распространить на всю национальную поэзию. Противопоставить этому аргументу мне нечего, кроме личных ощущений и интуиции. А она говорит мне, что русскоязычная поэзия белорусских поэтов добавляет в палитру русского искусства некий особенный компонент, white spirit, необычайно важную деталь. И очень радостно, что этот компонент у нас есть.
Баталов Сергей Алексеевич. Родился в 1982 году. Лауреат «Илья-премии» (публицистика, 2011), шорт-листер Волошинского конкурса (критика, 2014), лауреат премии «Пристальное прочтение поэзии» журнала Prosōdia (2018), победитель конкурса эссе к 125-летию Георгия Иванова журнала «Новый мир» (2019). Публиковался в «Литературной газете», в приложении «НГ-EX Libris» («Независимая газета»), в журналах «Арион», «Новый мир», «Кольцо А», Homo Legends, «Волга», Prosōdia, «Лиterraтура», «Вопросы литературы», «Формаслов», в альманахе «Илья» и др. Живет в Ярославле.
