Фёдор Сологуб (Фёдор Кузьмич Тетерников, 1 марта 1863 года — 5 декабря 1927 года) — русский поэт, прозаик, публицист. Помимо литературного творчества, занимался переводами и вел педагогическую деятельность. В начале творческой деятельности публиковался под своим именем, причем в значительных объемах.
Стихи Фёдора Сологуба — яркий образец русской декадентской мысли. Это квинтэссенция всего мрачного, депрессивного, ассоциирующегося с одиночеством и неприятием окружающего мира. Образы и герои стихов Сологуба смутны и загадочны, сами стихи наполнены мистицизмом. Один из ключевых мотивов творчества Сологуба связан с философией Шопенгауэра: жизнь как иллюзия, «злое томление», морок, нечто противоположное подлинному мирозданию, поэтому смерть — это избавление от иллюзорности бытия, её не стоит бояться, ибо человек и так мёртв по своей природе:
***
Живы дети, только дети, —
Мы мертвы, давно мертвы.
Смерть шатается на свете
И махает, словно плетью,
Уплетенной туго сетью
Возле каждой головы,
Хоть и даст она отсрочку —
Год, неделю или ночь,
Но поставит всё же точку
И укатит в черной тачке,
Сотрясая в дикой скачке,
Из земного мира прочь.
Торопись дышать сильнее,
Жди — придет и твой черед.
Задыхайся, цепенея,
Леденея перед нею.
Срок пройдет — подставишь шею, —
Ночь, неделя или год.
Жизнь Сологуба, начиная с детских и юношеских лет, была совсем не простой — его семья держалась на домостроевских принципах, мать была властной и суровой женщиной, порола сына за каждую малейшую провинность, ставила на горох, била по лицу. Позже писатель работал учителем в городке Крестцы, потом — Великие Луки. Набрался на всю жизнь впечатлений о совершенно дикой провинциальной жизни (однообразный быт, пьянство, скандалы, бездуховность). Это повлияло не только на его мировоззрение, но и на главный замысел его жизни — роман «Мелкий бес», где главный герой— гимназический учитель Ардальон Борисович Передонов — аккумулирует в себе всё самое мерзкое, ничтожное, грязное, что только может быть в человеке. Он глуп, подозрителен, мелочен и страшен в своей невообразимой пошлости и душевной низости. Все его мелкобесовские причуды и страхи, болезненная подозрительность олицетворяются в образе Недотыкомки. Можно сказать, что этот мистический персонаж стал популярен в русской литературе и получил своё дальнейшее в ней развитие, трансформировавшись, к примеру, в образ Кыси у Татьяны Толстой. Сам же Сологуб делает недотыкомку ещё и одним из персонажей своей поэзии. Его стихотворение «Недотыкомка серая» — своего рода визитная карточка, дающая читателю представление о мировоззрении и образной системе автора:
***
Недотыкомка серая
Всё вокруг меня вьётся да вертится, —
То не Лихо ль со мною очертится
Во единый погибельный круг?
Недотыкомка серая
Истомила коварной улыбкою,
Истомила присядкою зыбкою, —
Помоги мне, таинственный друг!
Недотыкомку серую
Отгони ты волшебными чарами,
Или наотмашь, что ли, ударами,
Или словом заветным каким.
Недотыкомку серую
Хоть со мной умертви ты, ехидную,
Чтоб она хоть в тоску панихидную
Не ругалась над прахом моим.
Характерная черта поэтики Сологуба — двойственность восприятия. Морок внешней и внутренней жизни нередко показан как поединок двух существ, одно из которых, враждебное человеку, имеет демоническую природу. Чаще всего именно демон одерживает верх и торжествует, подчиняя себе волю и разум побеждённого. У Сологуба персонифицированный морок выражен в образах его индивидуальной мифологии: это не только Недотыкомка, но и, например, Мара. В разных традициях Мара — мифологический злой дух. Ночью она садится на грудь человеку и начинает его душить:
***
С врагом сойдясь для боя злого,
Свой меч я тяжко опустил.
Казалось мне, врага ночного
Я пополам перерубил.
Но вдоль согнувшегося тела
Безвредно сталь моя прошла
И, раздробившись, зазвенела,
Как отлитая из стекла.
Тогда последнего удара
Я равнодушно ожидал,
Но мой противник, злая мара,
Вдруг побледнел и задрожал,
Холодным тягостным туманом
Обоих нас он окружил,
И, трепеща скользящим станом,
Он, как змея, меня обвил.
Глаза туманит, грудь мне давит,
По капле кровь мою сосёт.
Мне душно! Кто меня избавит?
Кто этот призрак рассечёт?
Один из ключевых образов поэзии Сологуба — качели, олицетворяющие вечное кружение жизни, движение вперёд-назад, бесконечные падения и взлёты, Этой теме посвящено одно из лучших стихотворений Федора Кузьмича «Чёртовы качели», написанное в 1907 году, в один из самых трагических периодов жизни автора — в те дни, когда умирала его семья, а он сам был уволен с работы. Автор пишет, как, подхваченный силой таинственного злого рока, вынужден быть жертвой «стремительной доски» вплоть до своего трагического сближения с землёй:
***
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Натянутый канат.
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От черта томный взгляд.
Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —
Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах!
Качай же, черт, качели,
Все выше, выше… ах!
Трагедия человеческой жизни, по Сологубу, заключена в вечном маятном движении между небом и землёй, между жизнью реальной и единственно подлинной, между поиском смысла и неотвратимой бессмыслицей. По сути, это игра — мучительная, изматывающая, обессиливающая слабую душу, но необходимая для того, чтобы обрести новый смысл и «новые небеса», находящиеся где-то за пределами земного, очевидного. Поэта увлекает подобная игра, и этот мрачный игровой контекст становится как мировоззренческой, так и композиционной составляющей его творчества:
***
Я влюблён в мою игру.
Я играя сам сгораю,
И безумно умираю,
И умру, совсем умру.
Умираю от страданий,
Весь измученный игрой,
Чтобы новою зарёй
Вывесть новый рой созданий.
Снова будут небеса, —
Не такие же, как ваши, —
Но опять из полной чаши
Я рассею чудеса.
В своём стремлении уйти от реальности, обособиться от социума Сологуб может показаться самовлюблённым эгоистом, заносчивым и высокомерным человеком, который ставит себя выше других и которому доступно для понимания то, что для окружающих является тайной за семью печатями. Однако это не так — просто его мысли обращены к той особой Вселенной, куда поэт никого не хочет допускать. Приоткрыть завесу тайны над своими мыслями и чувствами для него равносильно духовному самоубийству:
***
Я — бог таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах.
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.
Моей божественной природы
Я не открою никому.
Тружусь, как раб, а для свободы
Зову я ночь, покой и тьму.
В необходимости скрываться и таить от окружающих свои заветные мысли и мечты заключена глубокая трагедия Сологуба — он очень одинок, но осознаёт это состояние своей души как естественное и нормальное для любого мыслящего человека. В то же время в предисловии к своей ранней поэме поэт пишет: «Когда я раздумывал, отчего это так глупо, бестолково и бесполезно прошла моя жизнь, я пришел к заключению, что виною здесь — мое одиночество».
***
Одиночество — общий удел,
Да не всякий его сознает, —
Ты себя обмануть не хотел,
И оно тебе ад создает.
И не рад ты, и рад ты ему,
Но с тоской безутешной твоей
Никогда не пойдешь ни к кому —
И чего б ты просил у людей?
Никому не завидовал ты,
Пожелать ничего ты не мог,
И тебя увлекают мечты
На просторы пустынных дорог.
В раннем творчестве Сологуба ещё можно встретить жизнерадостные мотивы, стремление увидеть в окружающем мире неизъяснимую прелесть и красоту. Но и там, в отдельных авторских интонациях и сюжетных ходах, уже угадываются черты декадентского мировидения с присущим ему желание побега от обыденности к берегам «заветной земли». Так, образ фиалки в одном из ранних стихотворений поэта имеет двойственное толкование — это не только знак невинности, кротости, добродетели и чистоты, но и символ печали, смерти:
***
Я люблю весной фиалки
Под смеющейся росой.
В глубине зелёной балки
Я люблю идти босой,
Забывая пыль дороги
И лукавые слова,
Высоко открывши ноги,
Чтоб ласкала их трава,
Опустившись по ложбинкам,
Через речку вброд брести,
Выбираться по тропинкам
На далёкие пути,
Где негаданны и новы,
Как заветная земля,
И безмолвные дубровы,
И дремотные поля.
Тем не менее, есть черта, отличающая Сологуба от прочих символистов. Он не чурался описывать отрицаемый ими вещественный мир, иногда становясь бытописателем. Его ранние стихи порой напоминают дневниковые записи с бытовыми зарисовками.
***
Я из училища пришел,
И всю домашнюю работу
Я сделал: сам я вымыл пол,
Как делаю всегда в субботу.
Я мыл, раздевшись догола,
А мать внимательно следила,
Чтоб пол был вымыт добела.
Порой ворчала и бранила.
В одной рубашке стол наш я
Накрыл. «Живей! Не будь же копой!
Ну, а салфетка где твоя?
Да ты ногами-то не шлепай!
Варила я, а ты носи!
Неси-ка щи, да осторожно, —
А то ведь, боже упаси!
И обвариться щами можно».
Сходил ко всенощной; потом
Возился в кухне с самоваром.
Весь раскрасневшись, босиком,
Я внес его, кипящий паром.
Чай выпит. «Ну, пора и спать».
И все благополучно было:
Сегодня не сердилась мать
И ласково благословила.
Сказала: «Раньше поднимись
Тетрадки править пред обедней,
Теперь же поскорей ложись,
И не читай ты светских бредней».
Особую роль в творческой биографии Сологуба сыграл журнал «Северный вестник». Именно в нём он стал широко публиковаться в 1890-е годы: помимо стихотворений, были напечатаны первые рассказы, роман, переводы из Верлена, рецензии. И, собственно, сам псевдоним (Фёдор Сологуб) был придуман в редакции журнала по настоянию одного из членов редколлегии Николая Минского. Другой член редколлегии, Волынский, предложил Соллогуб — фамилию, в то время вызывавшую ассоциацию с известным аристократическим родом, к которому принадлежал беллетрист Владимир Соллогуб; для отличия в псевдониме убрали одну букву «л». В печати псевдоним впервые появился в 1893 году в апрельском номере журнала «Северный вестник» под стихотворением «Творчество»:
***
Темницы жизни покидая,
Душа возносится твоя
К дверям мечтательного рая,
В недостижимые края.
Встречают вечные виденья
Ее стремительный полет,
И ясный холод вдохновенья
Из грез кристаллы создает.
Когда ж, на землю возвращаясь,
Непостижимое тая,
Она проснется, погружаясь
В туманный воздух бытия, —
Небесный луч воспоминаний
Внезапно вспыхивает в ней
И злобный мрак людских страданий
Прорежет молнией своей.
Как ни стремился Сологуб отгородиться от реальной жизни, на его долю выпало немало испытаний, связанных с исторической ситуацией в России начала 20 века: Первая русская революция, Февральская революция, Первая мировая война, которую поэт воспринял как роковое знамение, могущее принести множество поучительных, полезных плодов для российского общества, как средство пробуждения в русском народе сознания нации.
Однако к 1917 году Сологуб разуверился в мистических свойствах военных действий, убедившись, что никакого духа обновления от Первой мировой в обществе не ощущается. Проследить отношение писателя к войне и различным общественным вопросам можно по статьям, которые Сологуб еженедельно публиковал в «Биржевых ведомостях».
Также глубокой личной трагедией стала для Федора Сологуба смерть жены, склонной к депрессии. Вечером 23 сентября 1921 года, воспользовавшись недосмотром прислуги и отсутствием Сологуба, ушедшего для неё за бромом, Анастасия Чеботаревская отправилась к сестре на Петроградскую сторону. Но, не дойдя буквально нескольких метров до её дома, бросилась с Тучкова моста в реку Ждановку. Самоубийство жены для Фёдора Сологуба обернулась непосильным горем, влияние которого писатель не смог изжить в себе до конца своих дней. К памяти Чеботаревской Сологуб будет постоянно обращаться в творчестве.
***
Ты больна, но вся прекрасна, как мечта.
Ты святою тишиною повита.
Нет огня в твоих потупленных очах,
Нет лобзаний и улыбок на устах.
Мне не снять с тебя венчальный твой убор,
Не зажечь стыдом мне твой невинный взор.
Нет, мой друг, ты будешь мирно почивать, —
Стану я твой чуткий сон оберегать.
Люди злы, и нас с тобою осмеют.
Мы не пустим их в наш радостный приют.
С конца 1921 года книги Сологуба начинают издаваться и в Советской России: выходят поэтические сборники «Фимиамы» (1921), «Одна любовь» (1921), «Костёр дорожный» (1922), «Соборный благовест» (1922), «Чародейная чаша» (1922), роман «Заклинательница змей» (1921), отдельное иллюстрированное издание новеллы «Царица поцелуев» (1921), переводы (Оноре де Бальзак, Поль Верлен, Генрих фон Клейст). Наравне с преобладавшими стихотворениями последних лет, были помещены и те, что были написаны несколько десятилетий тому назад. Своею цельностью особенно выделялся сборник «Чародейная чаша».
Фёдор Сологуб, отказавшись после смерти жены от идеи эмиграции, остался в СССР и продолжал плодотворно трудиться, много писал — но к середине 20-х его почти перестали печатать. Чтобы продолжать активную литературную деятельность в таких условиях, Сологуб с головой ушёл в работу петроградского, с 1924 г. ленинградского Союза Писателей (в январе 1926 г. Сологуб был избран председателем Союза).
В мае 1927 г., в разгар работы над романом в стихах «Григорий Казарин», Фёдор Сологуб серьёзно занемог. Болен он был давно, но болезнь более-менее удавалось подавить. Теперь же осложнения оказались неизлечимыми, с лета 1927 года писатель уже не вставал с постели. Осенью началось обострение… Последние стихотворения поэта помечены 1 октября 1927 г.
Умер Фёдор Кузьмич Сологуб 5 декабря 1927 г. в 10 ч. 30 мин. утра. Смерть наступила от миокардита, осложнённого атеросклерозом и воспалением лёгких. Похоронен на Смоленском православном кладбище рядом с могилой А. Н. Чеботаревской.
***
Никто не убивал,
Он тихо умер сам, —
Он бледен был и мал,
Но рвался к небесам.
А небо далеко,
И даже — неба нет.
Пойми — и жить легко, —
Ведь тут же, с нами, свет.
Огнём горит эфир,
И ярки наши дни, —
Для ночи знает мир
Внезапные огни.
Но он любил мечтать
О пресвятой звезде,
Какой не отыскать
Нигде, — увы! — нигде!
Дороги к небесам
Он отыскать не мог,
И тихо умер сам,
Но умер он как бог.
