Подписаться на instagram #буквенного сока
Михаил Квадратов // Александр Етоев. «Я буду всегда с тобой. Циркумполярный роман». Издательство «Азбука», 2018
Часть 1. Заметки о книге
«Сердце у туземца в олене. Туземец без оленя как без земли крестьянин. Оторвёшь его от оленя — он умрёт, сопьётся, в городе жить туземцу всё равно что в могилу лечь, оседлости его не научишь. А у наших любомудров ведь как: кочевая жизнь, жизнь оленная — это не советское, это не наше. Человек должен к месту прикреплён быть. Чтобы всегда был виден, всегда был определён. Чтобы, если война, знать, куда повестку прислать, а если на войне помер — куда похоронку».
Чем дальше от природы, тем более похож человек на диковинный нарост, что-то неестественное, а ведь это опасно, высосет все вокруг, а потом и замертво отвалится, сам себя приговорит. Наверное, одна из линий романа об этом. Действие происходит за полярным кругом, в тундре, а там часть природы пока в нетронутом виде. Островки так называемой цивилизации — лагеря для врагов народа.
Основной, внешний, сюжет прост: замполит лагеря строит карьеру, использует ради этого, само собой, заключенных, мелких пешек и пешек покрупнее из местного конвоя, а в качестве врага народа выставляет местного шамана, это уж сам бог велел. (Но какой у него, правда, бог.) Опытный читатель будет продираться сквозь красивости описаний тундры, непонятности местной мифологии, чтобы наконец добраться до обличения репрессий, но так и не доберется, и тут может начать негодовать. Так не по методичке. Все описано неправильно.
Роман можно распутывать, в нем много интересных сюжетных линий. Шаманизм. Подневольный футбол в лагере. Ритуальный футбол отрезанной головой. Любовь в неволе. Любовь земная и любовь небесная. Одна из главных линий — нависание хама над художником. Но это ж не обязательно в лагере, такое происходит в каждом дворе.
А вот еще, три разных персонажа разной степени положительности зовутся Дмитриями Быковыми. Наверное, это просто какая-то особенная привязанность писателей, такое бывает.
Часть 2. Художественные приложения
« — Чёрт-те что с природой творится. — Степан Дмитриевич улыбнулся сконфуженно, будто лично был виноват в случившемся. — Мне однажды в Екатеринбурге нанесла визит шаровая молния. Я как раз работал над Карлом Марксом, ну и поначалу не понял, слишком ушёл в работу. Потом чувствую, кто-то сзади возле моего уха пристроился, как бы дышит, только уж очень жарко. <…> Хорошо, я успел пригнуться, ну молния и ударила Карлу Марксу в лоб. Во лбу кратер, как на Луне, а через час должна явиться комиссия. Маркс бетонный с мраморной крошкой, в общем повозиться пришлось…
<…>
— С этим Марксом потом смешно, — продолжал рассказывать Степан Дмитриевич. — Чем-то он кого-то там не устроил, и поручили мне тогда вместо Маркса что-нибудь помонументальнее изваять. Мысли у меня кое-какие были, и я им соорудил памятник освобождённому человеку в шестиметровую высоту. За образец я взял Микеланджело, его Давида, только заказчикам не раскрыл, откуда взята идея. Ну и опять беда, начальство сказало: стоп! Правду, давай нам правду. Чтобы измождённое тело, чтобы руки в узлах, чтобы сразу всем ясно было, что человек не баранки жрал, а страдал от угнетения в тюрьме народов. Я им на это и говорю, что, мол, правда, конечно, правдой, но она должна быть зовущая, не констатирующая вчерашнюю измождённость, что такой правды, когда человек калека, в новой жизни быть не должно, что в новой жизни правда и красота обязаны быть единым целым. Ну вроде уговорил, установили моего Давида на площади, а тут опять незатыка. Прозвали весёлые горожане статую Ванькой Голым. Простоял он, может, года четыре, а потом моего Ивана Давидовича погнали с площади. Чтобы он своим голым видом не возбуждал нездоровых чувств. Мне один знакомый потом сказал, что его в городском пруду утопили. Страшное это дело — красота. Евгений Викторович Вучетич говорил, помню, что если всех на свете людей раздеть, жуткая получится картина. Но вот если на выбор, по одиночке, то бывает, что глядится красиво».
Егор Фетисов // Владимир Буковский. «И возвращается ветер…» Издательство «Хроника», Нью Йорк, 1978
Часть 1. Заметки о книге
Есть книги, которые прочесть нужно. И чем раньше, тем лучше. Потому что в них есть жизненное и нравственное, и вместе с тем очень высокохудожественное. Роман Буковского, его же словами, о «борьбе мертвого с живым». Она все еще продолжается. Когда читаешь о сталинских лагерях или, скажем, «Россию в концлагере» о досталинских, невольно делаешь поправку на то, что все это дела давно минувших лет. Но книга «И возвращается ветер…» — о временах, до которых подать рукой. Совсем недавно была эта «оттепель», с ее арестами за чтение стихов, кореженьем людских жизней, психбольницами, в которые сажали без намека на закон или гражданские права и «залечивали» до смерти или инвалидности. А мы ведь привыкли думать об этих годах как о периоде, наиболее близком к социализму с человеческим лицом. Ну да, события в Чехии, да, процесс над Синявским и Даниэлем, но в остальном… Буковский показывает, что эти годы СИСТЕМНО ничем не отличаются от сталинских. Буковский, прошедший через тюрьмы, следственные изоляторы, психушки, описывает их не только очень подробно и местами с горьким юмором, но и встраивает эти годы в общую картину, как будто смотрит на все произошедшее откуда-то сверху. Это и психологически тонкий роман о ценностях людей и их отношениях, и прекрасный учебник истории, если хотите, только вот читаешь и понимаешь, что не история это еще, что все это еще про нас с вами, местами так и вовсе не отличишь — как в описании событий 1966 года, связанных с Указом Президиума Верховного Совета СССР, вводившим статью 190-3 об «организации или активном участии в групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок или сопряженных с явным неповиновением законным требованиям представителей власти…» Статья против митингов и демонстраций. Нам кажется, что те страшные годы уже позади, они не вернутся. Вот только возвращается ветер…
Часть 2. Художественные приложения
«Отделение напоминало просто воровской притон. Упрашивать санитаров принести водки было не нужно— — сами спрашивали, не сбегать ли. Лишь бы деньги были. Стакан — санитару, остальное себе. В первый же вечер мы с Санькой пустили в оборот мой червонец, и я с непривычки после двух стаканов водки совершенно осовел. Меня заботливо уложили санитары в постель, чтоб не заметил дежурный врач во время обхода, а сами побежали в магазин за новой порцией. И так у них шло каждый день. С утра — похмелялись, в обед — пили, к вечеру — напивались. Такая карусель.
Однажды пропились вдрызг. Ни копейки не осталось даже у санитаров. И в долг никто больше не дает. Как быть? Тут один карманник предложил санитарам:
– Отпустите меня на часок. Проедусь только на автобусе от больницы до станции и обратно, и будем с деньгами.
Сказано — сделано. Переодели его в нормальную одежду, а один санитар поехал с ним на всякий случай — отмазать, если попадется: дескать, сумасшедшего везу в больницу, не обращайте на него внимания. Действительно, через часок вернулись оба с двадцатью пятью рублями. И опять пошел пир горой».
«Оказалось, что за отсутствием туалетной бумаги снесли они в туалет Полное собрание сочинений Ленина. Естественно, каждый из них видел разные страницы этого собрания, с разными статьями, а иногда и разных периодов, и, конечно, они не могли прийти к единому мнению, что же он проповедовал. Таков действительно Ленин, такова его диалектика. Попробуйте раздайте его сочинения людям и спросите потом их мнение: дай Бог, если двое из ста сойдутся. Не удивительно, что существуют на свете десятки марксистко-ленинских партий, и все — истинные! У него просто не было принципов, кроме одного: всегда подвести теоретическую базу под какое-то свое конкретное решение».
Егор Фетисов // Сергей Носов. «Фигурные скобки». Роман. Издательство «Лимбус Пресс», 2015
Часть 1. Заметки о книге
Современная литература упорно пытается высвободиться из трясины реальности, задаваясь вопросами о природе человека, природе времени и природе самой реальности. И один из главных вопросов: насколько действительность, в которой мы существуем, подлинна. Не фокус ли она. Не трюк ли. В этом смысле ближе всего к книге Сергея Носова стоит роман Евгения Клюева «Андерманир штук» с его параллельными мирами, несуществующими адресами и размытой гранью между фокусом и чудом. Правда, есть существенное различие: Сергей Носов с самого начала иронично дистанцируется от происходящего с главным персонажем Капитоновым, что находит свое выражение в стиле романа с его многочисленными инверсиями. Автор на стилистическом уровне как бы дает понять, что читатель имеет дело с реальностью художественной, постоянно подчеркивает стилизованность, не давая читателю вжиться в происходящее. Подобно одному из героев романа Мухину и самому Капитонову, которые, заключая себя в фигурные скобки, как бы говорят этим «я в домике», сам автор тоже прикидывается, что он «в домике»: в фигурных скобках стилистики текста. Тем пронзительнее эпизоды, в которых текст выходит за скобки и в нем проявляется подлинная лирическая глубина, например, поездка Капитонова по зимнему ночному Питеру. Шофер везет Капитонова по наиболее красивым местам города, а сам Капитонов, мучившийся до этого двое суток бессонницей, спит на пассажирском сиденье. В этом эпизоде хорошо выражена глубокая ирония всего романа: человек не совпадает ни с жизнью, ни с самим собой, он чужд и времени, и месту. Человек не понимает себя, как Капитонов не понимает природы своей сверхъестественной способности угадывать загаданные другими двузначные числа. Это данность. Как и вся жизнь. Как и смерть. Как и любовь, которой заканчивается роман, — главный выход за скобки, туда, где человек становится уязвимым перед лицом вечности и где он (скорее всего) начинает жить по-настоящему.
Часть 2. Художественные приложения
«Петербургские зимы славны равно сосульками и гололедом. Гололед на данном пути страшнее сосулек. Шаг неверный — и шею сломаешь или шейку бедра.
— Женщины, Капитонов, большие фокусницы, — говорит Нинель. — Не на сцене, там господствуют мужики, а по жизни, в быту… да и в мечтах!.. Нас жизнь заставляет. Заставляет хитрить, сочинять номера, мистифицировать простодушных. Взять тот же возраст. Вот мне. Думаете, сколько?
— Я об этом не думаю, — откликается Капитонов, идя-продвигаясь (то здесь, то там падают пешеходы).
— Почему же не думаете? Вы подумайте. Вам трудно задуматься? Ну, представьте, представьте, сколько мне лет?
В мозгу Капитонова, как-то совершенно само по себе, вне зависимости от желаний хозяина мозга, образовывается число 36. Что до самого Капитонова, он молчит.
— Вы подумали, 36! Очаровательно, Капитонов, я готова влюбиться в вас, но нет, не пугайтесь, я на это не пойду ни за что!
— Откуда вы знаете, что я подумал?
— Я прочитала вашу мысль! Поверьте, она не сложная! Вам понравился мой фокус? Хотите, я выдам секрет?
Капитонов не отвечает.
— Капитонов, это же элементарно! Я просто выгляжу на свой возраст.
И она заливается заразительным смехом, но не настолько заразительным, чтобы заразить Капитонова. Тот молчит. Так и идут.
— Капитонов, что с вами? Очнитесь! Я Нинель Пирогова. Вспомнили? Я режиссер трюков. А вы молодец. Вы стойко себя повели. Только как же я трюк вам поставлю, если вы отказались от трюка?
— Нинель, — говорит Капитонов, — но ведь это действительно так: он первый, кто загадал 99. И последний, надеюсь.
— Ах! — она поскальзывается, но с его помощью удерживается на месте.
— Посмотрите, — говорит Капитонов. — Туда же Некромант идет. Его же чуть не побили!
— Значит, так надо. Идемте, идемте. Если ноги ведут, значит, надо идти.
— И ноги не ведут, и разум не хочет! — сокрушается Капитонов».
