Чёт и вычет / Александр Габриэль. — Поэтическая серия «Объявленная ценность». — М.: Формаслов, 2021. — 125 с.
Эту книгу я начинала читать предвзято — любимейший поэт. Потому что уже и о предыдущей, с чудесной инверсией в названии — «Небосвод несвободы» — хотелось написать, да не успела.
В личной моей, очень субъективной, разумеется, табели о рангах Габриэль входит в пятёрку лучших на сегодняшний день — и пятёрка эта уже много лет не меняется, хотя во второй пятёрке смещения и ротации происходят для меня постоянно. У каждого из нас есть свой шорт-лист.
Чем же его стихи так привлекают? Если принять, что хорошая книга известного современного поэта — это 3D, трёхмерность, три степени свободы — то у Габриэля это 5D, а то и шесть. У его стихов есть дополнительные опции, которые делают их невероятно живыми и подвижными, функциональными. Какие?
Драматургичность, например. В его историях есть яркий сюжет, прорисованные герои, избыточность, роскошь событий.
Ещё есть опция восточного базара — с его непредсказуемостью, яркостью и внезапностью переключений и ассоциаций.
Чувство юмора есть у многих, а вот умение рассмешить — редчайший божий дар, и эту опцию Габриэль использует мастерски. А юмор очень сильно раздвигает границы метафоры, это родственные в общем-то ипостаси, и там, где для более серьёзного поэта уже точка, стена, ироничный Габриэль проходит сквозь стену — и там-то и обнаруживается кульминация образа…
«в пепельнице, похожей на пепелац, дотлевала очередная нетленка»,
*
«Бывает, ты еще в постеле — /а профиль твой негероический ваяет скульптор Церетели, /шерстишь ты критиков по матери, загадочен, как мишки Гамми, /тебя заносят в хрестоматии (хоть иногда вперед ногами)»,
*
«давай, давай, киномеханик, раздуй, раздуй киномеха»,
*
«замерли торжественно вороны /и выглядят серьезнее министра обороны, /распоряженья глупые бормочут нараспев»
Совершенно свободно автор управляет всей палитрой смешного — от тёплого дружеского подшучивания или самоиронии до злейшего сарказма. Смех — его оружие в борьбе с вещами и явлениями, принять которые невозможно. И читателю он тоже помогает выжить в абсурде происходящего — для меня в 2014 году его стихи стали настоящей психотерапией, той самой стихотерапией, если хотите. Спасибо, доктор. Его стихи правдивы, они ничего не обещают и ничего не приукрашивают. Но утешают — тёплой расположенностью к читателю. Помогают принять мир и остаться человеком.
На мой взгляд, Габриэль сегодня недооценён, меня всегда поражает дважды факт его участия в разных конкурсах: а) разве это его уровень, ему бы в жюри и б) да как же могло случиться, что не он победитель? «Российские журналы печатают меня мало и неохотно», — горько констатирует Габриэль. И тут же шутит. «Зато, хвала Озирису, древнеегипетские — совсем наоборот: охотно и много», — это он о своей публикации в «Детях Ра».
Человек играющий — говорит о нём в предисловии Сергей Плотов.
Бывают великолепные авторы — но при попытке вспомнить, о чём они пишут — выясняется, что писали они всю жизнь одно и то же длинное-длинное стихотворение…. Потрясающее, прекрасное. Но Габриэль не таков. Автор более десятка поэтических сборников — он фонтанирует, мало ему стихов — он ведёт то конкурс «пирожков», то марафон одесских анекдотов, и всё это перемежает целыми аналитическими статьями о политике… Ему всегда есть о чём говорить с читателем — ярко и полемично, поднимая важнейшие для себя проблемы — заразить и читателя своим беспокойством, или гордостью, или нежностью, или сарказмом…
Чем совершеннее поэтический аппарат автора, тем больше хочется такому мастеру верить. Он говорит именно то, что думает, что чувствует, ибо УМЕЕТ сказать — во всех тонкостях — именно то, что хочет.
Начинающий (или не очень зрелый) автор идёт вслед за «красным словцом» в себе — умея расслышать его, восхититься, оценить по достоинству — но ещё не умея включить в контекст, сделать сердцем живого организма стиха. Вместо этого незрелый литератор оставляет мысль божественно незаконченной — или забалтывает драгоценную фразу банальностями настолько, что не всякий читатель до неё доберётся… В итоге «мнение автора может не совпадать» с посылом стихотворения. Зато стихотворение звучит красиво и загадочно. Иногда так небрежно оформлены бывают замечательные находки. Ведь стих почти всегда может сказать больше, чем знает его автор. Ибо стих автор пишет не один.
В этом, я полагаю, причина моды на «полисемантику» — термин, сплошь и рядом прикрывающий полубессмыслицу у незрелого автора, которому не хватает техники оформить вразумительно некое большое и драгоценное открытие, продиктованное ему собственным талантом. И он представляет читателю свою находку в сыром виде. Так делают многие поэты, и это входит в моду. Ведь читатели в подавляющем большинстве — те же поэты…
А мастер излагает последовательно и логично, оттого красивые строки у него сияют в полную силу своего потенциала, а не теряются неорганичными вкраплениями.
Но поскольку большие мастера всегда в меньшинстве — моду диктуют не они. Мода — это для масс. То, что делает Габриэль — не модно, ибо это невозможно воспроизвести автору меньшего уровня мастерства.
Ну перепишите Габриэля без знаков препинания — ему ж без разницы. Это вам не капель, это река, её ничем не остановишь. Это капель надо декорировать, чтоб энергичней казалась, убирать даже запятые на её пути, чтобы рисунка не портили… А у Габриэля такой мощный поток образов, смыслов, эмоций, что запятые просто перестаёшь замечать. Цельность и осознанность, нарративность в хорошем смысле — в каждом стихе. Это на вес золота нынче.
Я рада была встретить подтверждение моей субъективной высокой оценке у Евгения Витковского: «Александр Габриэль — мастер, притом самого первого сорта, таких в нашей весьма не бедной литературе наберётся разве что десяток. Жаль, что я так поздно познакомился с его творчеством. И радостно, что все-таки познакомился. Видимо, такой и будет русская поэзия XXI века», — из предисловия к сборнику А. Габриэля «Искусство одиночества» («Водолей Publishers», Москва, 2006).
Название новой книги происходит из короткого, но важного стихотворения:
Жизнь — наплывами. И чёт сменяет вычет
апологией страстей и беспорядка.
Почему же я так странно половинчат,
симметричен так прилизанно и гладко?!
Оно заканчивается внезапной цитатой из Бродского:
Впрочем, что ж теперь…
Давайте о погоде.
Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Аллюзий, цитат и отсылок в книге множество, они равноправны с окружающими реалиями, составляют наравне с ними систему образов Габриэля.
Первый раздел книги называется «Цельсий и Фаренгейт», так кратко и ёмко поэт обозначил бытие по обе стороны Атлантического океана. До 1997 года он жил в Беларуси, сейчас — в Бостоне.
Роскошь авторских находок — «нелюблюз», «гордые деревья-декабристы на Сенатской площади двора», «воздух ветром искусан, как гнусом», «И душа моя дремлет кошачьим клубком / под ребром, не нуждаясь в подсветке», «Тротуар укрылся, словно пледом, слоем аллергической пыльцы».
Широчайшая эрудиция в самых разных областях и живой ум, умеющий применить эту эрудицию — вот и ещё одна степень свободы, отличающая поэта: «Жизнь спешит куда-то в темпе пронто», «Смотрит благосклонным взором фавна / солнце», «стреляные гильзы тополей».
При этом автор ещё и знаток современнейших реалий, проблем, технологий — многие из которых впервые нашли отражение именно в его поэзии.
Ещё одна опция — когда метафоры объединяет одна общая надметафора — а над нею порой ещё одна, а то и фракталы:
«…срываясь вниз, впадают реки в пустоту небесных теплотрасс… Мир как не нуждался в человеке, так и не нуждается сейчас.»,
*
«Впереди межсезонье — граница, транзитная зона, накопитель в большом и безумном аэропорту»
Второй раздел — «Радио ностальжи». Никакой бессвязности — и в то же время множество смыслов умещается в каждой строфе. В этом пазле нет зазоров, он собран единственно возможным способом. Над прошлым — «бурный рост бурьяна; / и да, прекрасная маркиза, / все хорошо. Зубовный скрежет — союзник горя от ума» — умение много сказать, не используя многобуков, не прибегая к размытости косноязычия, вполне вписываясь в рамки классического стиха.
В стихотворении «Латте» — строки повторяются, как волны прибоя, композиция стихотворения дублирует его содержание — все 5D, опять же, налицо.
В следующих разделах сентиментальность детских и ностальгических воспоминаний сменяется уже узнаваемой габриэлевской энергетикой! И тут уж слабое, человеческое преобразуется порой в настоящий ницшеанский порыв. Такова композиционная задумка книги. Сначала разбег — а дальше полёт. А энергичное и музыкальное всегда хочется декламировать вслух, испытать вместе с автором этот кайф стадии полёта.
«Взгляды на декады» — в третьем разделе поэт и правда пошёл по десятилетиям, давая исторические срезы: 60-е (он родился-то в 61), 70-е, 90-е… «И тянулась эпоха — голая, словно плац», — начинает поэт преспокойно, в уверенности, что сможет о целой эпохе стихом рассказать. Он знает свои силы и на них рассчитывает.
Тёплые стихи, дружески-доверчивые. Возможно, не вполне понятные тем, кто не рос в семидесятые в Союзе. Но моему поколению — родные.
Очень ёмкая и убедительная, узнаваемая мною, его ровесницей, панорама последних лет Союза, перестроечных. Он пишет об этом сейчас — а детали точны, будто пишет с натуры — память поэта умеет не терять былое, не обращать давно ушедшие эмоции в бесстрастное чёрно-белое кино.
«Не дозволялось заглядывать за ограды, / верить в любую роскошь. В одежки. В цацки. / Вот оттого-то и ездили в стройотряды, / в чем помогал искусно рычащий Градский»,
*
«обезглавленный поезд летел, грохоча на стыках… А на старом татами возились борцы за мир с апоплексичным румянцем на дряблых ликах»,
— вот такой срез начала 90-х.
Я не помню других стихов, посвящённых рэкетирам — а тут вот оно, просто блеск: «они проходят как хозяева / объятной Родины своей»; «Утихнет гомон гегемоновый и гогот пьяных гоминид, / свершится ведьминское таинство, обряд, который всем знаком. / Они уйдут, а мы останемся, как валидол под языком».
А в стихотворении «Horror show» — страшное предсказание будущего, 2035 год.
«Дофеминитивное» — вот так иронично назван раздел любовной лирики.
Стихотворение «One way ticket» — где чувство так свежо и остро, будто проиcходит сейчас, а не в начале 90-х.
Он играет размерами и способами рифмовки легко, как пушкинский Импровизатор. Неожиданные в стихах реалии тех дней, тот же кубик Рубика, будят в памяти целый айсберг воспоминаний. Или вот стихи о скайпе — то же ощущения было и у меня, когда внезапно новые технологии дали возможность встретиться снова с оставшимися, казалось, навсегда в прошлом — и со временем понимаешь, насколько лишними были некоторые из этих встреч… Масштабы времени и расстояний перестали чувствоваться — а их жаль.
«Да и жизни — считай, все девять — почти прошли»,
*
«Михайлов-Петров-Харламов всех рвали, как Тузик — тряпку, / чугун выплавляла домна, генсек был почти безумен, / и в космосе, словно дома, селились Попов и Рюмин»,
*
«и плавило хрупкий разум простое касанье локтя. / То сладкое, как варенье, то горькое, как горчица, / такое смешное время, в котором могло случиться / любое на свете чудо»
И новый эффект — когда после серьёзных стихотворений начинаются шутливые, откровенно стёбные — сквозь этот смех чувствуешь такую боль концентрированную, что и свою вспоминаешь, но всё равно непроизвольно смеёшься. Кончается стихотворение внезапно не смешно, а лирично: «И я любил. И я любил, вестимо, / но это в шестистрочье не вместимо, / как, впрочем, не вместимо никуда».
В концовках стихов Габриэля почти всегда наличествует обязательный диалектический мостик, стремительно разжимается и выстреливает пружина образа, даётся итог, производная от функции стиха. Концовка часто выворачивает пафос текста наизнанку, будто лист Мёбиуса — «переходим на обратную сторону, но там уж додумывайте сами».
Мне как читателю не хватало такого отрефлексированного опыта — 90-е не из столицы, а из провинции. И даже студенческая безответная любовь — на мою похожа.
А о счастливой любви — вот так: «планеты Янь и Тынь по близким двигались орбитам, / по воле гравитации сходясь как дуэлянты. / Возможно, траектории рассчитывал им Кеплер, / но то, что с ними было, нелегко понять науке… / При каждом приближении они от счастья слепли / и глохли, в сладком мареве забыв цвета и звуки. / По меркам астрономии особенная каста, / они считали нормою температуру Этны…»
В разделе «Персоналии» Александр Габриэль вспоминает сформировавших его писателей, музыкантов, художников…
«На полустанке на бурановом» — возможно, только у нашего поколения ассоциируется с Чингизом Айтматовым. Как и вот эти маркеры, наполовину уже непонятные «реформенному поколению» и уж тем более тем, кто моложе: «И смотрят из миров разрушенных /с усталой грустной хитрецой /Саманта Смит и Надя Рушева, /Уайнхаус, Моррисон и Цой».
И яркий портрет хирурга Стрельцова. И утопия «Поствикторианец». И «Беседа с потомком викингов», настолько гротескно-серьёзная, что становится очень смешно. И «Троица» — Жванецкий, Ильченко и Карцев…
Иронизируя над своей внезапной сентиментальностью, Габриэль называет стихотворение о собаке — «Асадов-блюз» (тут вспоминается попутно «Мочалкин-блюз» у БГ).
«но швы времен скрепивший как-то /дефектной сорванной резьбою», — пишет Габриэль о своём ровеснике, современнике, да о нас обо всех, по сути.
Стихотворение «Перед зеброй» — это мгновенная вспышка фотокамеры, выхватившая сознание сильного волевого человека в момент его раздражения и бессилия перед жизнью.
«Политпунктир» — название раздела говорит само за себя.
«Слово будет в конце — и бесстрастно уйдет в тишину, / открывая страницу в науке апокалингвистике»
В этом разделе находит своё место самый злой сарказм, как в стихотворении «Победа гуманизма»:
«Вот доброволец. Он снимает с трупов скальпы / и надевает их на свой тотемный шест»,
«Усталое Добро (как надо, с кулаками) / пытается отмыть от крови кулаки»,
«О, как ты хороша, победа гуманизма / над теми, кто его иначе понимал!»,
«Как воздух нынче свеж! Он полон кислородом, / поскольку меньше тех, кто б мог его вдохнуть».
Вот ведь — далеко не наивный, вроде бы, человек пытается решить все текущие проблемы человечества — посредством поэзии. И «Парламентёр» — о неостановимости любой войны.
И о Беларуси — Габриэль ведь родом из Минска: «идет концерт ансамбля танца на костях еще не втоптанного в землю генофонда».
«Вот в твой город неспешно входит троянский конь. / До чего интересно, что у него внутри. / Там гранаты ребристый бок, вороненый ствол, / там ночной цифровой прицел и короткий век…» — Габриэль против свободного обращения оружия.
И горький стих «Сто дней» — тоже о Беларуси: «А страна-то все та же — Оз, / и не виден во тьме финал, / но ослеп от бессильных слез /молодой телеграм-канал. / А на троне шальной, как бес, / предвещающий Рагнарек, /с АКМом наперевес / африканский сидит царек / средь шакалов и шакалят, / разожравшихся на пирах…»
Здесь не политические памфлеты, нет, а скорее политико-бытовая лирика, политика на уровне её шрамов и стигматов на судьбах простых людей…
«Наполовину полон» — я угадала, что последний раздел будет называться именно так! Пессимизм — это не о Габриэле. Именно в этих светлых стихах он многограннее и ярче, ибо подключается к некоей неоспоримой правоте и её транслирует. Вот это важно — ибо стихов, внушающих безнадёжность и апатию, тысячи — а ты внуши надежду читателю, свет ему подари, слабо?
«из душ не исчез покуда простой, нелживый /тот рудиментарный навык — тянуться выше»,
*
«Спокойно, парень. Выдох «Омммм» полезен загнанным нейронам. /Вагончик тронулся (умом). По сути, заодно с перроном»
И попытка примирить человечество на постсоюзном пространстве в стихотворении «Близнецы»:
«Так что спрячу, однозначно спрячу проявленья горечи и злобы. / Быть, наверно, не могло иначе. По-другому быть и не могло бы. / Все равно зимою или летом станем мы в разорванном союзе /обведенным мелом силуэтом на руинах рухнувших иллюзий. / Подались мы оба в фаталисты; но еще, дыша воздушным грогом, / мы, не торопя асталависты, все ж побродим по своим дорогам — / сложным, как сюжет Умберто Эко, /освещенным равнодушным солнцем… / Два друг другу близких человека. / Два друг другу чуждых незнакомца»
А вот стихотворение «Набело» — отличная рецензия на самого себя, хоть целиком его здесь приводи:
«Я циник доверху и дочиста», «стократ сильней любой патетики иронии фонтанчик быстрый»,
*
«Ведь тем и хороша обочина: в ней тишь дерев и больше места»
— впрочем, в этой последней цитате доля горечи, которую я вполне разделяю: недооценён, да, я уже говорила.
«Естественно, в начале было клево» — констатирует Габриэль в стихотворении «Варево».
А дальше идёт нагнетание разочарованности нашей действительностью — разочарованности вполне резонной, мы с ней не спорим, мы бы на его месте высказались много хуже — ибо он даже об этом говорит так ярко, энергично, так зло и смешно, что даже вот такое совершенно упадническое стихотворение — заряжает энергией и поднимает во мне боевой дух:
«Славянский шкаф не тем шпионам продан. / Пароль и отзыв напрочь позабыты. / И каждый день подобен вбитым сваям. / Неспешна кровь, страстей остыла лава… / Шанхайский барс, увы, недобываем. / Взамен — тушкан пустыни Чиуауа».
*
«Фундамент — пластилиновый и зыбкий, / как в прошлые века — границы Польши. Мы мельче, чем в аквариуме рыбки, вот только наш аквариум побольше»
Простенькое стихотворение «воробьи и люди» — о тех, кто не может улететь оттуда, где плохо и сложно: «По законам, угодным Богу, / и надеясь на «Даждь нам днесь», / воробьи улететь не могут. /Воробьи остаются здесь. / Не сыграешь в принцесс и принцев / и не выйдешь из зон боев. /Выживание — общий принцип человеков и воробьев».
Суховатое стихотворение «Not For Sale» — программное, в нём — modus vivendi автора, сформулированный автором для самого себя и для мира. Не случайно оно в сборнике стоит одним из последних, подводящих итог сказанному.
Но итоговое все-таки «Поэтопейзаж» — признание в любви русской поэзии.
«Спит земля до утра — не разбудишь из пушкина, и молчит до утра заболоцкая даль»,
*
«Жизнь пройдет и останется фактом поэзии. Смерти, стало быть, нет. И беспамятства нет»
Я люблю постмодерн. Но постмодерн более уместен в обществе, в котором всё в порядке с нравственностью. Сегодня же у многих читателей основательно сбиты ориентиры и представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Сегодня особенно нужен поэт с высокой и сильной человеческой позицией — Александр Габриэль именно таков. Потому что в наше страшноватое время хочется читать кого-нибудь взрослого, умного и доброго, кто всё тебе расскажет о сегодняшнем дне без утайки, но при этом оставит свет. Кроме того, Габриэль умеет быть интересен и не-литераторам. Большая редкость в наши дни.
Ольга Андреева
Ольга Андреева — автор восьми поэтических сборников. Стихи опубликованы в журналах «Новый мир», «Эмигрантская лира», «Нева», «Формаслов», «Prosodia», «Южное сияние», «День и ночь», «Плавучий мост», «Дети Ра», «Новая Юность», «Крещатик», «Зинзивер», «Аргамак», «Ковчег» и др. Лауреат конкурса «45 калибр» (2013, 2015). Дипломант Тютчевского конкурса (2013). Финалист Прокошинской премии (2014), дипломант конкурса «Русский Гофман» 2019 и 2020 года. Лауреат интернет-конкурса «Эмигрантская лира» 2019 и 2021 г., диплом конкурса «Антоновка 40+» в 2020 году. Член жюри конкурсов «Провинция у моря» (2016) и «45 калибр» (2017-2021), Праймериз к Турниру поэтов (2020-2021) и других. Проза публиковалась в «Неве», в журнале Юрия Кувалдина «Наша улица» и в «Поэтограде» Евгения Степанова. Живёт в Ростове-на-Дону.
