Нет ничего, что рассказывало бы о стихах лучше, чем они сами — вот и стихи Татьяны Нешумовой подсказали самое точное определение самим себе: танец на цыпочках. Помните песню Насти Полевой? Там девочки маленького роста танцуют на цыпочках, чтобы дотягиваться до мальчиков. Татьяне Нешумовой не надо ни до кого дотягиваться, её танец — это танец по поверхности воды или даже воздуха, искусство почти-касания, бытия на границе.
Откуда такая лёгкость? Мне кажется, Татьяна Нешумова — поэт, который, если цитировать её же саму, «не пыжится, просто говорит». Её речь свободна от самой себя, она происходит просто так, ничего не имея в виду и не желая донести и сообщить. При этом в её стихах много того, что мы называем «культурой» — но и оно возникает в них постольку, поскольку в мире Татьяны Нешумовой, филолога и художницы, условный чайник и условный Рембрандт — вещи одного порядка, одинаково обиходные и одинаково бессмертные. Может быть, именно благодаря такому всеуравнивающему взгляду в этих стихах так много радости, простой и чистой радости бытия, до которого смерть «не смеет дотянуться». Мне в этом мире очень нравится — надеюсь, понравится и вам.
Евгения Ульянкина
Татьяна Нешумова — поэт, филолог, художник. Окончила филологический факультет МГУ. Автор пяти книг стихов, публиковалась в журналах «Юность», «Воздух», «Волга», «Носорог», «TextOnly», «Новое литературное обозрение», газете «Гуманитарный фонд» и др. Стихи переводились на английский и итальянский языки.
Татьяна Нешумова // На заоблачных цыпочках
***
Здравствуйте, сны и стихи-глухари,
воздух подслеповат,
десны царапающие сухари,
будущего кумкват.
Желтый с платановой челкой Тибр,
Арно, разжавший мостов кулак,
Брента петляющая и, как тигр,
Адидже, прыгающий во мрак.
Не улететь к вам, ни так ни сяк,
а дотяну ли, бог весть,
до проступившего, как синяк,
знания, что вы есть.
***
Небывшее утрачено,
но не упразднено.
Опять лежу калачиком
и думаю одно:
что правду неодетую
не знает тот, кто жив,
и бедный Сван с Одеттою
не может быть счастлив.
***
я променял мужское на мучное,
соленое на сладкое дурное.
теперь не знаю сам: в каком я роде?
о чем я говорю? в каком народе?
кто собеседник мой? кто слушатель? кто спутник?
росистый соловей, или соловый ратник,
или столовый ротозей?
и где компот? где третье? где оно?
родное среднее? оно совсем без соли,
без перцу, без услады…
зачем комарик дремлет у ограды?
пойду его обрадую, его.
***
Мизерикордия призрит,
и не успеет оглянуться
Рембрандт, как смерть его стоит,
не смеет дотянуться.
Прощание с нимфой Нитроди
Я стою на уступе горы под потоком воды,
я стою на вершине воды под ребром у горы,
я горю под водой, говорю для горы и горюю с водой.
До свиданья, Нитроди, не трогай, мой друг дорогой,
улетай в зимний сон, в мой безоблачный сон голубой
про стоянье-смиренье под теплою горной водой.
Не разлить по бутылкам покой, в горсти не зачерпнуть,
оставайся в горах, на заоблачных цыпочках. В путь
мне пора, а тебе все бежать и бежать
между серых корней и камней
в голубую морскую кровать и в воздухи над ней.
***
Купила днем зеленый лен
и сшила платье.
Иголки клена у колен
на хвое платья.
«Глаза Малэн, глаза Малэн».
А где же платье?
Взлетел, как флаг, гемоглобин
и пал в объятья.
***
Окно выходит в закрытый двор,
четыре глухих окна.
На подоконник ногу закинет вор
(мысленный), и она
так мне понравится, словно балет,
или бродячий цирк.
Здравствуй, валет,
взлетай сюда,
делай батман, цвырк!
Шкаф и кровать, стул и трюмо,
винных бутылок строй.
Время отменят, как только ты
пол ощутишь ногой.
Две занавески зашторь, да, так!
Вор мой мысленный, вздор
мой вынесший, как рюкзак,
в этот закрытый двор!
Йогу́рта, йогу́рта, условленный клич
горлицы на горе.
В двери легко повернешь ты ключ.
Точка, тире, тире.
