Дарья Бобылёва пишет о страшном. Похоже на магический реализм, но совсем не латиноамериканская чудесная реальность; это наша действительность, ночами воющая на угро-финских болотах. Бобылёва пишет мистические романы и рассказы; хотя может показаться, что они недостаточно страшные и образцовый потребитель настоящего хоррора всерьез не успевает обгадиться от ужаса, недополучить оплаченную услугу. Насмешливый хоррор, стебный ужастик. Можно придумывать разные названия, но под название необходимо верстать явление, а явлению тесно, оно вырывается, вылетает с шипением и огнем. Ирония нужна, чтобы не вздрагивать от невидимых крыльев, хлещущих по лицу, и мерцающей трухи, летящей за шиворот. Хотя не думаю, что кто-то сейчас серьезно считает себя способным напугать читателя по-настоящему. Нашего читателя напугать очень трудно. Он насмотрелся на окружающую действительность.
Михаил Квадратов
Дарья Бобылёва — прозаик, переводчик с английского и немецкого языков, лауреат премий «Новые горизонты» и «Мастера ужасов». Публиковалась в журналах «Октябрь», «Нева», «Сибирские огни» и других. Автор книг в жанре «уютного кошмара» «Забытый человек» (АСТ, 2014), «Вьюрки» (Астрель-Спб, 2018) и «Ночной взгляд» (Астрель-Спб, 2019). В 2020 году в «Астрели-Спб» вышел антинаучно-фантастический роман Бобылёвой «Неучтенная планета».
Дарья Бобылёва // Вороний день
Вороний день
«Дорогой боженька Один…» — написал Леша и задумался. Выходило уж очень похоже на то, что боженька там совсем-совсем один, а значку ударения заглавная буква противилась, он топорщился непонятным хохолком — то ли ручка дернулась, то ли оказалась не на своем месте на белом поле окрашенная синей типографской краской щепочка из тех, что формировали клетки. Леша взял новый листок и опять написал «Дорогой боженька…» Ормузду он писал в прошлом году, Перуну в позапрошлом. Более распространенные боги закончились еще в начальных классах.
«Дорогой боженька, мы не знакомы», — Леша опять задумался. Может, написать учтиво, как у Пушкина? «Не имею чести знать вашего имени».
Светлана Сергеевна, как всегда в Вороний день, была в длинной юбке, кружевном платочке, пышной кофточке. Минут десять назад она выставила из класса Сазонову, Плакину и Линден, и до сих пор не отдышалась. Они объявили, что они феминистки и будут праздновать Восьмое марта, а не чествовать каких-то примитивных яйцекладущих. Светлана Сергеевна назвала их невеждами, сказала, что восьмое число было вчера, и велела завтра явиться с родителями — десятого, десятого, не перепутайте… Леше тоже хотелось уйти с ними и праздновать за гаражами Восьмое марта, но мальчиков в феминистки не брали. Ему нравилась Аша Линден, она красилась в синий и выкладывала у себя в паблике резкие стихи, в которых самое резкое все равно закрывала звездочками, чтобы не забанили. «Меня раскинули в кустах е**и втроем в уставший голос…» Получалось непонятно и волнующе.
— Заканчиваем писать, — сказала Светлана Сергеевна.
За окном сочились холодной водой все оттенки серого. В прошлый раз Леша просил, чтоб весна была солнечная, но ничего не вышло. Вороньи просьбы вообще редко сбывались. Но наклейки с воронами, голографические и просто, означавшие, что мечта владельца была доставлена и осуществилась, все равно украшали двери квартир, окна и автомобили. На двери соседей Уколовых были приклеены три вороненка. Они всегда хотели троих сыновей. Лешины родители смеялись, что вряд ли вороны к этому причастны.
Даже у Леши на углу монитора была маленькая ворона. Он тогда написал химию на «отлично», прямо с бухты-барахты. Мама сразу купила наклейки, хотя просил он тогда новую консоль.
— Заканчиваем, — скучно повторила Светлана Сергеевна.
Наверное, просьбы Леши не доходили, потому что он не очень понимал Вороний день, не просил сердцем, как велено. А как его понимать, если никто не объясняет, откуда он взялся. Точнее, объясняли, но все по-разному. В старых учебниках, которые Леша читал в лавочке за углом, у букиниста Павла по прозвищу Горгулья — смуглый, носатый, огромный, глаза страшные, сидит вечно на крыльце, весь вперед подавшись, и курит, и сигарета его ну точно горящий клюв, — так вот в старых учебниках было написано, что в день похорон вождя товарища Сталина огромные стаи ворон спустились с небес скорбеть вместе с людьми. И на следующий год спустились, и потом, и потом. Люди поняли, что это птицы благодарят их за великие коммунистические преобразования, за победу над коричневой чумой, за неустанную борьбу за мир. И появилась трогательная традиция — привязывать к птичьим лапкам и шеям записки с заветными просьбами. Как те, что клали крестьянки-паломницы у хрустальных гробов в мавзолее. «Чтобы жила страна родная», «Миру мир», «Урожая славного», — разбирал Леша каракули на фотографиях записочек и недоумевал — что же их не отправили, или специально для учебника написали?
А потом оказалось, что вороны не скорбеть и не благодарить спускались, а жалеть людей. Горгулья сам показывал Леше записочки: «Гнием живые. Устьвымлаг», «Ны(?)ин, Званцев, Эрлих. За душу Кольки невинно убитого».
— А эти почему не отправили? — удивлялся Леша.
— А кто ж им даст отправить, — и Горгулья прятал записочки в специальные стеклянные пузырьки.
Потом все совсем запутались, зачем же раз в год спускаются к людям тучи ворон и принимают записочки. Даже Горгулья не знал. Только подсунул раз Леше в ответ на вопрос, а пишет ли записочки сам Горгулья, книгу. Без обложки, в хлам убитую, с кривыми строчками и чертежами, будто через копирку прорисованными. Писал книгу какой-то, наверное, сумасшедший, путался в словах, обрывал фразы на середине. Понял Леша, и то с трудом, только одно: ученые выяснили, что в клювах у птиц есть магниты, и в 50-е годы хотели это использовать на благо Родины, и ставили эксперименты на воронах, а потом в отделении орнитологии при Академии наук был страшный скандал и кого-то даже расстреляли.
Психический, подумал Леша. Магниты в клювах, ага. А в крыльях — градусники.
— Конспирология, — объяснил Горгулья и поднял кверху прокуренный палец.
Леша закупорил свою записку в пузырек с ленточкой и встал в пару с Михайловой. Светлана Сергеевна пересчитала всех по головам и скомандовала:
— Выходим!
Вороний день Леша честно не любил. Каждый раз, когда они выходили во двор, там уже стоял оглушительный грай. От тучами слетавшихся на деревья и дома ворон, за которыми не было видно неба, ломались ветки, гнулись карнизы. Увернуться от вороньего дерьма было невозможно, многие, наоборот, считали — чем больше на себя поймаешь, тем счастливей до следующего Вороньего дня проживешь. Из колонок доносился высокий тенор священника — вороньи просьбы он называл «птичьими молитвами». Рассказывал об образах птиц в Священном писании. Рядом младшеклассники держали икону, прикрытую полиэтиленовой пленкой. Потом ветераны, ловя ускользающую нить собственной памяти, рассказывали о чудесах — как в войну девочка отправила птичью молитву, и вся семья ее выжила в концлагере. Жалость к разлученным войной людям ковыряла Лешино сердце, и он не думал о том, что ведь по старым-то учебникам первый Вороний день случился в 53-м году, после войны уже. Потом пели военные песни, потом рассказывали о сбывшихся желаниях… А потом нужно было подойти к птице, которую держал кто-нибудь из волонтеров-студентов, и привязать к дрожащей — Леше казалось, что от отвращения, — лапке пузырек со своей вымученной запиской…
Двор оглушил их солнцем и тишиной. Только директриса Олеся Владимировна бегала в замшевых ботильонах по мокрым прошлогодним листьям и теребила всех:
— А птицы? Птицы где? Где птицы?!
— На все воля Божья, — пожимал плечами священник.
Пьяное солнце ударило Леше в голову. Он никогда не видел его в этот день за тучами воронья. Он отпустил влажную руку Михайловой и, прячась за спинами ошарашенных учеников, выскользнул со двора.
Он ходил за гаражи праздновать Восьмое марта с феминистками, и Линден расцарапала ему щеку. Они успели выпить пива, так что он не помнил, за что именно. Потом ходил к Горгулье. Тот, тоже радостный и, кажется, выпивший, промыл ему царапины перекисью и подарил пионерский галстук. Леша попытался лихо закинуть его за плечо, но Горгулья заорал:
— Не сметь! Ты носил? А я носил!
Домой вернулся к вечеру. Мама плакала в спальне, он слышал, как она тоненько подвывает: «что же теперь будет, что же теперь будет…»
— Как было, так и будет, — утешал папа.
Леша быстро юркнул в свою комнату, чтобы родители не заметили расцарапанную щеку и галстук, и в восторженном смятении упал на кровать. Что-то вывалилось из кармана, и Леша поднес к глазам запотевший пузырек с ленточкой. Откупорил, развернул записку и прочитал:
«Пусть больше не будет Вороньего дня. Пусть все-все-все изменится».
За окном в рыжем закате самозабвенно орали освобожденные вороны. Леша полез в ящик с микросхемами, проводками, бумажками и другими вещами первой необходимости. Нашел истрепанную наклейку с суровой, окруженной какими-то энергетическими всполохами вороной, подцепил ногтем и наклеил прямо на шкаф. Прижал крепче, чтобы лучше пристала. Ведь сбылось, по-всамделишному сбылось, и он имел полное право.
Говорят, в отделении орнитологии, или как оно там теперь называлось, в тот день опять был страшный скандал. Но расстреливать никого не стали.
11.03.20
Во блеске и славе
— Мать жалуется, — причитал Огуренков. — Рассада, грит, пропадает, вчера за курицей вышла — чуть не штрафанули. Из города не выпускают. Как зэки из-за него сидим… Андрей Палыч!
Андрей Палыч быстро шуршал впереди — привык уже, зараза, в этой химзащите бегать, а Огуренков чувствовал себя упакованным в запотевший полиэтилен батоном.
Из развешанных на деревьях и столбах громкоговорителей лилась эмоциональная непонятная речь. Казалось, что говорящий бурно жестикулирует. Огуренков вспомнил пресс-релиз: удалось пригласить специалистов из Италии, даже из самого Ватикана. Огуренков прислушался к приглушенным костюмом словам, изобилующим раскатистым «р», и ускорил шаг:
— Андрей Палыч! Я понимаю, меры защитные, необходимость, трали-вали, но… Люди в панике! Недовольство растет! А если митинги начнутся, Андрей Палыч? Оппозиция только и ждет… Господи, ну разве нельзя эти меры как-то… умерить?
Андрей Палыч метнулся к нему стремительно, как ниндзя в старых фильмах. Лицо его за прозрачным пластиком казалось совсем худым, темным, иконописным. Сдал-то как, изумился Огуренков, но тут Андрей Палыч сжал его предплечья сквозь желтую ткань костюма так сильно, что в костях заломило, и глухо рявкнул:
— Всуе не поминай!
Огуренков испуганно закивал. А сам мысленно поставил «галочку» — применение силы против депутата горсовета. Совсем сдал, берега попутал. На пенсию тебе пора, Андрей Палыч.
Они вышли на круглую полянку, за которой начинался лес — точнее, рощица из редких пород деревьев, их саженцы хозяину этих угодий некогда доставляли с Афона, Валаама и из прочих святых мест. Хозяин на этой поляне часовню собирался воздвигнуть в память о невинно убиенных, да не успел — самого убили. Оставшиеся, тоже памятливые. Огуренков в дела подобных хищных людей не вникал, но в гостях здесь как представитель какой-никакой власти бывал. И знал, что за рощицей — пруд с карпами.
Заволновались верхушки деревьев, затрещали валаамские кедры. Андрей Палыч схватил висевшие на поясе строительные наушники, торопливо надел их поверх капюшона и прижал покрепче к голове. Огуренков видел, как он кричит ему что-то сквозь пластик, как машет руками, но не мог шевельнуться.
Огромная сияющая фигура, ростом метра четыре, если не все пять, вышла на полянку. Вся она была будто из жидкого золота, или — нет, от блеска золота не болели бы так глаза, — из текучего солнечного вещества. И лицо с огромными горящими глазами, и прекрасное тело безо всяких половых признаков, и крылья, закрывшие собой полнеба…
Горячая струйка потекла по левой штанине Огуренкова, но не от страха, а от счастья, что сподобился увидеть такую красоту, от чистого собачьего восторга.
В руке ангел держал длинную палку, на которую, как на шампур, были нанизаны карпы. Он воткнул палку в землю, посмотрел на Огуренкова с Андрей Палычем и вдруг, перекосившись всем своим неизъяснимо прекрасным лицом, издал оглушительный рев. Голова Огуренкова взорвалась, а сам он осколками сладчайшей боли стал подниматься вверх, к сереньким небесам, за которыми во блеске и славе вращались сферы Рая вокруг лучезарного Эмпирея…
Андрей Палыч подскочил и напялил на него строительные наушники. Осколки Огуренкова собрались обратно, вроде бы в прежней последовательности. Ангел взревел еще раз, потом сел на траву и стал поедать карпов, аккуратно снимая их с палки. Когда ангельские пальцы касались влажных рыбьих боков, от них шел дымок. Рыбку распробовал, умилился Огуренков, рыбка понравилась, значит… Его шатало и тошнило.
Потом они сидели в штабе и выпивали. У Огуренкова немного побаливали уши, и он выковыривал из них мизинцем запекшуюся кровь.
— МРТ потом сделай, — советовал Андрей Палыч. — Он за минуту человека убить может. Мозг из ушей — и до свиданья.
— Может, перевезти его куда-то? Ну, в… закрытое помещение, — Огуренков поежился и выпил вне очереди.
— Ага, подходили к нему уже. У меня людей столько нет.
Выпили, не чокаясь.
— Сивый поместье себе тут хорошо оборудовал. Мышь не проскочит. И под напряжением все, ему не нравится. Да и вообще он смирный. Пропитание сам добывает, матюгальники вон слушает. Иногда внимательно так, встанет и слушает. Только не знаю, ангельское это наречие или они просто ругаются по-ватикански.
— По-итальянски.
— Да один хер. В общем, к побегу не склонен. Так, бродит туда-сюда. — Андрей Палыч нахмурился. — Ищет небось.
— А труба его, значит, в Генштабе?
— Так точно. Изучают. Нам не докладывают.
— Андрей Палыч. — Огуренков завернул маринованный корнишон в кусочек размякшего сыра. — Там общественники, кто в курсе, узнать просили. Очень волнуются. Заборы ладно, кордоны, все перекрыто, карантин. А если он тем же путем, так сказать, каким свалился… Вот так р-раз по небу, значит, и в город, а там детки, пожилые, беременные граждане… Если он у вас улетит, Андрей Палыч?
— Не улетит.
— Почему не улетит?
— А потому что крылья мы ему — чик-чик! — неожиданно заорал Андрей Палыч и, оскалившись, сделал пальцами в воздухе «ножницы». — Как селезню! Пока спал! Ты знал, что они тоже спят?!
— Н-нет…
— Вот и заткнись! Только они, суки, чутко спят! Приказ — любыми способами! Две роты! Героически, при исполнении! Говорю же — подходили мы к нему уже… Нет у меня столько людей!
Огуренков налил по полной. Выпили, не чокаясь.
30.03.20
