«Чтобы понять, что такое бессмертие, / Надо увидеть смерть«. Один человек был создан из глины, а потом захотел оживить хлебный мякиш. Другой человек откусил в драке ухо приятелю, затем раскаялся и попытался приладить его обратно. Кое-кто вообще существует, «чтобы покупать товары народного потребления«. Персонажи Александра Моцара — ребята суровые, с ними не забалуешь. Жалкие, беспутные, хрупкие, невыносимо похожие на каждого. Моцар-сатирик помогает Моцару-философу разбавить мизантропический яд. Канцелярит, сплетаясь с богоискательством, звучит осмысленно и бодро. А за всем этим скрывается такая нежность к человечеству, что хочется простить сих неразумных обезьянок и коллективно переехать в Прекрасное Далеко, перевоплотившись в Колю Герасимова или в Алису Селезневу.
Евгения Джен Баранова
Моцар Александр Владимирович — поэт, прозаик. Работал журналистом в различных периодических изданиях. Автор многочисленных публикаций в литературной периодике. Автор сборников стихов «Александр Моцар, Бим и Бом и другие клоуны» (Днепропетровск: Лира, 2013 г.), «E=M (Механика)» (Киев: Каяла, 2016г.), повести «Родченко (кошки-мышки)» (Киев: Каяла, 2016г.), романа «Простые фокусы, или смотрите, на ветке сидит попугай» (Киев: Каяла, 2019г.) Шорт-листер и победитель поэтического слэма Григорьевской премии 2015 года. Лауреат литературной премии Myprize (2018). Повесть «Тыл» номинировалась на премию «Национальный бестселлер 2020».
Александр Моцар // Человеческая пшеница
***
Тень перечеркнула дорогу.
Водитель затормозил круто.
«Ты можешь менять маршрут как угодно,
Но ты не изменишь смысл маршрута.
В дороге всякое было, поверьте,
Есть на что посмотреть.
Но чтобы понять, что такое бессмертие,
Надо увидеть смерть.
Вечность длинною в сутки.
Экзистенция по убывающей». —
Так говорит водитель маршрутки
На конечной «Байково кладбище».
***
Станете или слепым или поводырём.
Между своей и чужой реальностью выбирайте.
Как говорил великий практик Ноздрев:
«Знаем мы, как вы плохо играете».
Так говорил Заратустра, сошедший с ума
От невозможности переписать будни.
«Рвется сильно натянутая струна», —
Так говорил о сумасшедшем профессоре Будда.
И как всегда простой, прозаичный финал —
Встреча лоб в лоб с точкой на скоростной трассе.
Только и вспомнишь в итоге: «Я им ничего не сказал», —
Так говорил последний романтик Коля Герасимов.
***
Пока разнимали драку между Семечкиным и Ряхой.
Пока бегали за бинтами, ватой и четвертой бутылкой водки —
Звёзды рассыпались по небу знаками зодиака,
И кто-то собрал разбросанных людей в многоэтажные коробки.
Нас забыли, мы остались одни во Вселенной.
Стало очень уютно рядом друг с другом.
Ряха сплюнул на землю окровавленной пеной
И попытался приладить Семечкину откушенное им ухо.
Все говорили тихо, как будто боялись вспугнуть
Что-то неведомое, то, что щекочет воображение нечёткой тенью.
Над нами спиралью разворачивался седой Млечный путь.
К нему тянулись грозди дышащей, живой сирени.
Ни я, никто из нас отчётливо понять не мог
Механику этого покоя и осмысления противоречий.
И тогда неожиданно Ряха отдал Семечкину долг,
Из-за которого они подрались этим вечером.
***
Даже свернув, идёт всегда прямо.
Под остывшим небом фонари сутулятся.
Несвязными мыслями пьяного
Во все стороны расползаются улицы.
На одной из них шумит компания.
Разговоры прямые с уклоном влево.
Они празднуют сегодня день изгнания
Из Рая Адама и Евы.
День, который разлился народами,
Аффективным шумом в потоке мутном.
Первый день, как точка свободы
Линейного времени в пространстве запутанном.
Вздрогнувшим ночным кошмаром
Идущего к людям одиночки-гения.
Здесь люди нужны, чтобы покупать товары
Народного потребления.
***
Рисунки идиотов на картинах Босха Иеронима
Оживают, заполняя реальность своим присутствием.
К ним переходит глобальная инициатива,
Дополненная техническими инструкциями.
Человек не может разобраться в этом новом писании.
Ему непонятны канцеляритом изложенные нормативы.
Где, согласно закону отрицания отрицания,
Тот, кто назад оглянется, уходит из фокуса обратной перспективы.
Так что селфи в музее зафиксируй на гаджет,
Выложи в сеть и отвечай на остроты.
А Босх писал всего лишь брабантские пейзажи,
Довольно удачные, пока их собой не испортили идиоты.
***
Брюхов слепил из хлеба Брюхова,
Узнав, что человек был сделан из глины,
И теперь называет лучшим другом его
Или неблагодарной скотиной.
Брюхов и Брюхов в союзе священном
С общей всепланетарной задачей.
Брюхов друга называет Хлебный.
Себя же Брюхов Мясным обозначил.
Когда у Мясного смятение духа,
И он вином наполняет стакан,
Он уговаривает Хлебного друга
Не молчать как неживой истукан.
Но Хлебный молчит, хотя и дышит.
Взгляд упёрся в узоры стены.
Его не волнует вино в пивной крышке
И зёрнышко красной икры.
Это величественное молчание
Возбуждает у Брюхова рецепторы слуха.
И Брюхов за Брюхова отвечает,
Внимательно слушая ответы Брюхова.
В пьяном, ночном, матершинном угаре
Спора о Логосе и его роли
Брюхов то сделает Хлебного шариком,
То расплющит его между ладоней.
«В такой трансформации отсутствует норма», —
Думает Брюхов в запале беседы, —
«Ведь независимо от приданной формы,
Хлебный всегда остаётся Хлебным».
Когда засыпает, ему всегда снится
Поле в необозримую вечность,
Где он зерно, а вокруг пшеница
Человеческая.
