Егор Фетисов // Александр Гоноровский. Повесть «Собачий лес». «Новый мир», № 2, 2019
Часть 1. Заметки о книге
Мы живем в такое время, когда автор поставлен в жесткие условия: в книге (кинофильме) должен быть саспенс. Возьмем в качестве примера Ларса фон Триера, добротное кино упаковано неизменно в красивый фантик (гибель Земли в «Меланхолии», ремейк Лолиты в «Нимфоманке», ну и, конечно, маньяк в «Доме, который построил Джек»). У Александра Гоноровского читатель тоже найдет историю, щекочущую нервы: отец Мии Илья страдает временной потерей памяти и, пока память отсутствует, убивает детей. Действие происходит в 1961 году в небольшом поселке, и ограниченность пространства сразу выстраивает внешний сюжет по детективному образцу. Убийца – кто-то из местных, и его нужно найти. Поиски осложняются тем, что Илья – местный милиционер, к тому же не подозревающий сам себя по причине провалов в памяти. Следя за линией поисков маньяка, читатель постепенно понимает, что повесть не об этом, а о духовном развитии человека от дохристианского архаического безразличия ко всему к христианскому самопожертвованию. И, конечно, о памяти, создающей «лоскутную» картину мира каждого человека. Тетка главного героя, мальчика Вальки, живет памятью о лагере, доктор Свиридов и Илья связаны памятью о войне. И только сам Валька словно лишен собственной, индивидуальной памяти, она, как мозаика, составляется у него из элементов, которые он сам называет «окнами», пряча в себе миф, который должен быть «расшифрован до обычного бытового сюжета», как говорит доктор Свиридов. «Окон внутри меня открывалось все больше. И все картинки можно было сложить во что-то, похожее на еще непонятную общую жизнь», – такие мысли приходят Вальке. 1961 год, как мне кажется, выбран неслучайно. Это повесть о космосе, только космосе внутреннем. Человек вмещает в себя Вселенную, а не наоборот. «Память приходила ко мне из воздуха, вращения Земли, движения звезд». А когда «окна» переполняют человека, он взрывается, образуя новые галактики.
Часть 2. Художественные приложения
«Летом тысяча девятьсот шестьдесят первого мне исполнилось шесть лет. Я выходил во двор и оказывался в самой сильной, самой огромной стране, какую только можно придумать. Путь от подъезда до мусорных ям, где сжигали забракованных на фабрике кукол, был настоящим путешествием. Мимо старой яблони, песочницы, покосившихся рядов сараев, клуба, в котором по вечерам крутили фильмы или устраивали танцы, мимо продуктового магазина, где на заднем дворе на опустевших хлебных лотках лежал дядя Гоша. Выпив, он ругался с моей теткой и уходил навсегда из новенькой котельной, где работал кочегаром. Уйти дальше лотков у дяди Гоши не получалось. К утру от всех его желаний оставались лишь протрезвевший потерянный взгляд и хлебные крошки на щеке. За магазином, за мусорными ямами начинался, не понять какой огромный, Собачий лес. За лесом растекалось озеро Гидра. Называлось оно в честь построенного за пляжем забора, на котором висела табличка с надписью “Управление гидромеханизации”. Но я еще не умел читать и думал, что в озере живет та самая Лернейская гидра, про которую рассказывала моя тетка.
Москва была еще дальше – за темными досками перрона железнодорожной станции. Она растворялась в радиоголосах и газетах. В Москве жила моя мать – двоюродная сестра моей тетки.
Когда мне было три с половиной, то за мать я принял Зою Михайловну, которая на Новый год наряжалась Снегурочкой и поздравляла фабричных детей. Тетка говорила, что Зоя Михайловна еле отбилась и оставила в моей руке лишь звездочку из фольги, со своего пальто. Тетке не очень нравилось это воспоминание, а мне нравилось.
Мне нравились солдатики и пластмассовые пистолеты, но ни военным, ни даже Гагариным я быть не хотел. Бегать от настоящих взрывов и пуль или кувыркаться посреди космоса в консервной банке дураков нет. А еще я умел шевелить ушами».
Егор Фетисов // Леонид Цыпкин. «Лето в Бадене». Роман. Издательство «Новое литературное обозрение», 2013
Егор Фетисов // Леонид Цыпкин. «Лето в Бадене». Роман. Издательство «Новое литературное обозрение», 2013. Журнал «Формаслов»
Часть 1. Заметки о книге
В мировой литературе много примеров книг, сюжет которых строится на изложении других книг, текст в тексте. Ничего нового Леонид Цыпкин здесь не придумывал и, наверняка, даже не пытался. Вместе с тем новизна в этом романе присутствует, потому что Цыпкин берет не вымышленную рукопись, а дневники жены Достоевского Анны Григорьевны, урожденной Сниткиной, но пересказывает их словами литературного героя, превращая таким образом в чисто художественный текст. Именно с Достоевским этот приём работает любопытно, поскольку Достоевский – мифическая фигура, так же, как и Петербург Достоевского. Мифический Достоевский равен Достоевскому, существовавшему в реальности, так же, как герои его романов живут в тексте Цыпкина наравне с самим автором «Преступления и наказания» и «Братьев Карамазовых», его жёнами, родственниками и другими литературными фигурами этой эпохи. Вымысел и реальность переплелись окончательно, и в этом есть свой смысл, потому что способ проникновения в художественный мир тоже должен быть художественным. Поэтому читателю придётся напрячь фантазию, настроиться на нужную волну и перенестись в 1867 год, именно туда упал брошенный Цыпкиным камень и оттуда расходятся круги по воде. Достоевский с женой едет в Баден играть на рулетке. Ему кажется, что это судьбоносная поездка, которая позволит ему вырваться из рамок предназначения. Но настоящее зеро уже выпало ему раньше. Ему повезло в любви, и очевидно, что уже никак не может повезти за игровым столом. И сам он прекрасно это понимает, ведь «Игрок» уже написан…
Часть 2. Художественные приложения
«…лица играющих и любопытных снова закружились вокруг него, хотя он их теперь почти не замечал, – это была настоящая карусель, вращающаяся с бешеной скоростью, так что все лица игравших и любопытных сливались в сплошную желтую полосу, но он чувствовал, как отвисли их челюсти от удивления и с какой завистью, настоящей завистью, смотрели они на то, как он брал ставку за ставкой, небрежно загребая выигранные деньги, – как им было теперь далеко до него! – он снова поднимался в гору, и знакомые лица, водившие свой хоровод, теперь уже были где-то внизу, а на вершине горы, покрытой облаками, проглядывал знакомый хрустальный дворец – он поставил на zero и сразу спустил почти половину выигранной суммы, поставил на rouge и снова проиграл – вокруг него все как-то сразу потускнело, на лицах, окружавших его, проглядывала теперь еле сдерживаемая радость, карусель вращалась теперь только по инерции – он снова летел с горы, больно ушибаясь и чувствуя, что ему не за что ухватиться, – вся его теория с падением ничего не стоила – он просто придумал ее, чтобы сделать не столь болезненными свои ушибы, представив их себе и другим в ореоле какой-то великой идеи и жертвенности, – впрочем, не поступаем ли и мы подобным образом, то и дело обманывая себя, придумывая удобные теории, призванные смягчить удары, наносимые нам судьбой, или оправдать наши неудачи и слабости? – не в этом ли кроется разгадка так называемого перелома, который произошёл с Достоевским на каторге? – болезненное самолюбие его никогда не сумело бы смириться с теми унижениями, которым он подвергался там, – выход был только один: считать эти унижения заслуженными – “Я несу крест и заслужил его”, – писал он в одном из писем…»
Михаил Квадратов // Александр Шарыпов. «Клопы». Серия «Уроки русского». Издательство «КоЛибри», 2010
Часть 1. Заметки о книге
К середине восьмидесятых в закрытом городе Владимир-30 был разработан и сдан на вооружение самоходный лазерный комплекс, выводящий из строя оптико-электронные прицелы танков, самоходных артиллерийских установок и вертолетов. Примерно в это время сюда распределился молодой специалист Александр Шарыпов (1959 – 1997), уже тогда пишущий прозу.
В начале девяностых Шарыпов получил известность, ему присудили первые международные премии, начал печататься в журналах. Но работу в закрытом НИИ не бросал; по словам друзей, каждый вечер приходил домой и печатал прекрасную нездешнюю прозу на пишущей машинке. Хотя ему советовали сделать писательскую деятельность основной профессией, ведь все условия и предпосылки для этого были. Уволился Шарыпов с производства за год до смерти.
Есть те, кого специально готовили к писательской деятельности, и те, что забрели на чужую территорию, с кодом совсем другой профессии в дипломе, и тут не поспоришь с серьезным документом под названием «Общесоюзный классификатор. Профессии рабочих и должности служащих» (сейчас, скорее всего, название этого постановления немного поменяли).
И у тех, и у других одни источники, но человек, направляемый педагогами, пойдет по правильной филологической дороге; идущий по наитию, по сноскам и комментариям в академических изданиях, по теориям, услышанным в пивной, может зайти не туда. Но и набрести на необычное. Хотя в жизни обычно всегда происходит что-то промежуточное. Но это дело десятое. Писателей сотни тысяч на входе, но не так много на выходе (откуда?).
Нельзя научить познавать морок и смерть через логику и математику, как в рассказах Шарыпова, такому нигде не научат. Да и главное – это то, что пережил, наяву или на параллельной площадке. Откуда у писателя берутся сюжеты. Про поэта, который повесился и таким образом лишил клопов законного питания. Про встречу Нового года на кладбище. Про Незнакомок.
Часть 2. Художественные приложения
«Я был честным человеком, – сказал он, держась за прутья, расплющенные сверху, и потряс ограду, пробуя ее на прочность, и схватился за голову, чтоб потрогать шапку, и пошел дальше, главным образом по дорожке, изредка натыкаясь на барьеры из снега, сделанные безымянным дворником по ту и другую сторону пути.
– Хуже всего, – сказал он, имея в виду, что хуже всего, если у человека нету глаз назади, и обернулся по поводу красных точек, похожих на глаза.
Кто-то большой и черный стоял спиной к нему. Он кинул колючим снегом, осыпался снег. Он стоял, шатаясь, и если б мог, побежал, но не мог бежать, потому что все части тела испытывали какие-то сотрясения от бега. Поэтому стоял, глядя на кресты и ограды, а когда защекотало в горле, кашлянул и опять обернулся, но в другую сторону, и увидел там бледный огонь. Он зажмурился и, вытащив руки из карманов, стал мять и тереть ими лицо, а потом открыл глаза и, когда растаяли розовые фонари, увидел, что огонь все светится. И в голову ему вдруг полезли совсем не страшные мысли.
– Смело, товарищи, в ногу, – сказал он вполголоса и, торопливо шагнув через барьер, устремился к бледному огню.
Он шел, проваливаясь в глубоком снегу, и капризы тяготения норовили уронить его.
– Спокойно, – сказал он, с грохотом налетая на деревянную ограду. И пошел вперед, но вернулся обратно, потому что ограда уцепилась за пальто и не пускала.
– Отдайте, – кричал он, дергая пальто изо всех сил. – Отдайте, дьяволы! А-ат! Духом окреп… – и, выдернув пальто, полетел на деревянный крест и вместе с ним в снег, – в борьбе, – говорил он, пытаясь встать, но, захлебнувшись, кашлянул и опять сел в сугроб и, размотав шарф, стал дышать, глядя в небо.
Потом вытянул шею, ища огонь, а найдя, показал на него пальцем, успокоился и снова стал дышать, глядя в небо и на снег под собой.
– Гниль, – сказал он, дыша, и поддел ногой упавший крест, большой, как заборный столб.
Он воткнул его в сугроб, но тот стукнулся в сугробе о твердь и подскочил, и он понял, что этот крест не от этой могилы, потому что она каменная, а он деревянный».
