Каждое стихотворение Дианы Рыжаковой – это билет на поезд, маршрут следования которого непредсказуем. Возможно, он доставит вас на дачу или в тихий черногорский посёлок, а может быть – в парижский салон XVII века: ему по силам преодоление и пространства, и времени. А ещё – столь важное для поэзии преодоление границы между реальностью и пепельными мирами. Сложный синтаксис этих стихов, нанизывающий разнородные конструкции одну за другой на ритмическую основу, напоминает стремительную, непреодолимую смену пейзажей за окном поезда. Взору читателя-пассажира предстанут не просто деревья, но «деревья, жестикулирующие в окне», как в одном из берлинских романов Набокова: где бы ни проходил поезд, всюду воцаряется живительное олицетворение. С лёгкой руки машиниста – которого мы, как и полагается, не видим (или почти не видим), но которому безоговорочно доверяем доставить нас в заветный пункт назначения.
Оля Скорлупкина
Диана Рыжакова родилась в Пензе. Детство провела в посёлке Авангард Тульской области в семье родителей матери. С пяти лет живет в Москве. В 1986 году с отличием окончила факультет книговедения МГУП (Университет печати), в 2002 году – факультет психологии Московского института открытого образования. С 1986 года работала в Художественном Фонде Союза Художников, с 2002 – частная психолого-педагогическая практика. Призёр Всероссийской поэтической премии MyPrize, лауреат поэтических конкурсов «Хижицы», «Кубок Балтии», «Славянская лира», «Витебский листопад». Первая публикация – в журнале «Юность» в 2017 году; публикации: «Время», «Полутона», «Юное сияние», «Artelen» и другие. В 2018 году увидела свет первая книга стихов: «Ибис» (М., «Стеклограф»).
Дай мне ладонь
дай мне ладонь,
расскажу её, будто вижу
непредсказуемые, а то и великие виражи
над яблоневыми садами,
над одуванчиками, распахнутыми весне,
в молниеносном сне время летит на свет,
и отцветающие парашюты приземляются насовсем.
ровно в восемь
ты поднимаешь с пола нечто похожее на ключи,
ты открываешь, как тебя и учили,
двери зеркальные, этого ли искал?
взгляд немигающий,
острый-тупой оскал,
ловкость рептилии – обвиться и задушить,
хорошая новость –
ты продолжаешь жить.
Нинон де Ланкло
речи мольера и ришелье вспомнит едва,
они витают на смятой постели,
вчера ей исполнилось шестьдесят два.
в каком-то смысле она – достояние нации,
парижская фея,
лучшие семьи франции
присылают лучшие трюфеля.
в каком-то смысле… такая жизнь,
зачем ей смысл?
говорят, она в совершенстве владеет искусством лжи.
маркиз
де севиньи вздыхает грустно, уткнулся в плечо,
не всё начинается с имитации,
начнём?
шарль хорош, но неопытен, ему двадцать два,
держи, от печали, – кладёт на ладонь слова,
скользкие и холодные, как первородный грех,
стань её змеем. слова начинают греть,
ладонь покрывается кракелюрами, червивый бок
ноет в тесном корсете зала, неволя его – любовь:
вздёрнутый подбородок, осколки в юных глазах,
назад, шепчет, пока не поздно, назад.
не узнаёт свой голос: что-то не так?
голос вибрирует будто сена под пальцами марта,
какофония стонов, хрипов, стуков – это не месть,
но месса, святая месса, вторит любовь, по мне.
он улыбается, угрозы не разглядеть,
словно магнитом притянуты взгляды,
пропитанных похотью дев,
их лики графичны: круг – овал,
это не месть, графиня, пустяк для вас,
она окольцовывает безымянный, ест с руки,
ползает по пятам, оплетая тугие к лести пороги,
его младенческие мечты – он и она – одно, но
сегодня пахнет весной.
Баошичи
Изумрудный свет в старинной чаше,
сколы и трещины по краям ощупывает языком заря,
олеандры томятся в глубокой тиши, ничьи,
только ветер порывисто дышит –
это Баошичи
выплывают на берег из узких колодцев времени,
из спутанных завитков,
из плена фарфоровых облаков
выпадают,
вытягивают загорелые шеи,
распластываются на камнях,
оживают профили на камеях.
Черногория – медленная земля,
будто горячий кофе или сухое вино,
сестрица к сестрице потягивают улыбки на лицах,
каждая смотрит в своё окно, но лишь одно
нараспашку, ночью открыты ставни,
и лишь она могла бы, но так и не стала…
В Бока-Которском заливе, повесив нос,
дремлет лёгкая лодка, укачивая на руках
чешуйку, лепесток плавника.
Рыбка моя ненаглядная,
каменная моя рыбка.
В первом облаке сна
Призвук не в тон перезвону речей,
Эхом размноженный гул,
Жалом имбирным обжёг и ничей,
Будто забытый посул
Лапками суккуба к липким вискам,
Веки сомкнулись едва,
И заметалась по телу тоска,
Засобирала слова
На острова с сероватым песком,
Шалью сползающим с плеч,
Морем холодным, как каменный дом,
Тот, что не нужно стеречь
Астильбоидесам – теням Ассоль,
Прочь от безглавой горы,
За обертонами низких басов
В пепельные миры.
Ибис
Нелепица – белое крыло в ветвях,
то ли это облако смотрит в прорезь века,
то ли это яблоня, то ли это я
лепестком машу – не приехала.
Ты сидишь у окна, запелёнута в тёплый свет,
справа тросточка, слева радио
голосит как проклятое, сосед
обещает всё, да не наладится.
Раз в неделю к мусорщику с мешком,
по средам молочница у калитки,
говоришь эзоповым языком,
с молоком и щами на пол пролитыми.
Дворик невесомый из пустоты
проступает вечером, дыры, дыры,
это не метафора, но кроты –
яростно захватывают твой мир.
По дороге двигаются толпой
сосенки, уложены на катафалки,
мы и сами пришлые, с Рыбинской
прилетели, здравствуйте, нам не жалко.
В дни войны здесь, в доме, иконостас,
все углы намоленные, и присно,
и крыло, и кто же вчера сказал –
кулики, овсянки, вдруг это ибис?
Бабушка
В деревянном домике ребёнок,
Смешное ласковое дитя,
Из пелёнок чуть выросла
И уже бежит встречать
Внука, приехавшего на дачу,
А он важный такой, удачливый,
Смотрит по сторонам,
И жена его тоже там.
А она бежит, не чуя больных ног,
А она и живёт-то только из-за него,
И ждёт его, и верит в него.
Ласточка, солнышко, бабушка.
