Лирический исповедальный стиль Марии Ватутиной узнаваем с первых строк. Какие бы темы ни затрагивались в этих мастерски созданных стихах, они всегда о жизни, любви, о надеждах и горестях русского человека из глубины реальной жизни – сложной, трудной, где выстраданное счастье собирается по крупицам. Автор не приукрашивает действительность, он всегда говорит правду – правду своих собственных времен, обнажая самое потаенное. Это тот случай, когда на примере своего бытия создается летопись узнаваемой эпохи, которая – так или иначе – затрагивает каждого из тех, кто родился и вырос в России. И, конечно же, все это мы видим именно глазами Женщины. Кстати, в арамейском языке словосочетание «дух Божий» имеет женский род. Но это так, к слову.
Яна-Мария Курмангалина
Мария Ватутина родилась и выросла в Москве. Окончила МГЮА им. О. Е. Кутафина и Литературный институт им. А. М. Горького, семинар Игоря Волгина. Автор тринадцати книг, постоянный автор «толстых» журналов, лауреат многочисленных литературных премий, в том числе: лауреат специальной премии «Московский счёт», премии «Antologia», Международной Волошинской премии, Бунинской премии, премии журнала «Октябрь», Тютчевской премии, премии «Парабола» Фонда А. А. Вознесенского, победитель Первого Всероссийского турнира «Красная площадь. Время поэтов» и обладатель титула «Голос нашего времени». Участница фестивалей и вечеров поэзии в Киеве, Пскове, Ярославле, Когалыме, Михайловском, Карабихе, Ашхабаде, Калуге, Минске, Санкт-Петербурге, Ижевске, Коктебеле, Иркутске, Красноярске, Барнауле, Калининграде, Туле, Санкт-Петербурге, Пензе, в Армении и Баку, на Северном Кавказе, в Ульяновске и др. Ведущая мастер-классов Фонда Филатова (Фонд СЭИП). Член Союза писателей Москвы.
Мария Ватутина // Старшая в семье
КАСАТКА
В комнате новые вещи: кровать и стол.
В переизбытке пустого места ширится тело.
Был не со мной, не здесь, кто же тогда ушел?
И все ли здесь опустело?
Ночью дрожит сервант и скрипит паркет.
И, растворяясь в воздухе (энтропия),
Быстро смекаю: новый идёт сюжет,
Как стихия.
Я и сама – стихи, а такой меня
Ты не осилил, любящий только телом,
А не пространством, не долготою дня,
Не энтропией, в целом.
Брошенная в квадрате, как дом на слом,
Я и сама себе становлюсь вольером,
Что мне с кроватью делать и со столом?
Тоже стать интерьером?
Мумифицировался и вспотел на тарелке сыр,
Сохнет герань, смердит, как венок сонетов.
Ты бы удачно встроился в этот мир
Неодушевленных пустых предметов.
Может быть, это теперь мы и есть:
Стол и кровать, купленные на авито.
Умирая, любовь превращается в месть,
В мертвый осколок быта.
НОЧЬ
В одной шестой из всех моих квартир
С самой собой курить ходила сонно
В аквариум чернеющий балкона
И сверху так обозревала мир.
Обычно вечно ночь была кругом.
Гремел мусоросборщик за углом,
И бляшку льда, как тщательный редактор,
Вымарывал с асфальта минитрактор.
Шла ночь, и я в ее курила щель.
Порядок в ней расставленных вещей
И звуков, и движений, и распада
Был результатом звездного расклада.
Был данностью весь этот окоем
И пьяненькие трое под окном,
Дерущиеся люто, словно там
Не драка, а молитва небесам:
Услышь нас…
Сверху, выдувая струи,
Не бог висел, курлыча и кукуя,
А я – подобье божье на земле –
Глядела вниз, как старшая в семье.
*
Прихожу в прихожую, в большую прихожую,
Там ресепшен с приготовленной для меня одёжею,
Это справа. Слева стоят керосин, сотейник,
Бог, он такой затейник!
Позовут направо: дадут набор для солярия,
Крылья белые, ободок на оба мои полушария,
Позовут налево: садись в сотейник, и – ах, ты! –
Откроют левую дверь и вытолкнут в шахты.
Позади меня дверь без права на мирозданье.
Впереди приемная – там идет заседанье.
Там рассматривают мое персональное дело:
Куда меня: направо или налево.
Дело плевое, я думаю, только даром зябну.
Да на мне грехов – на одну положить, а другой прихлопнуть.
Только слышно, там войну открыли внезапну,
Не дают спокойно усопнуть.
Не готовилась я к католическим канителям,
Как вела себя – хорошо ли, плохо ль.
То ли за чистоту вознесут к капителям,
То ли за гордыню отправят в цоколь.
Я-то думала, что быть такой одинокой –
Это значит, практически быть монашкой.
А апостолы за дверью высокой
Повернули все вверх тормашкой.
Говорят они богу: она что у тебя, ку-ку, дурная?
Ничего не предъявишь, а груз яремный,
И лежит у них на столе моя обходная,
И держат, и держат, держат меня в приемной.
*
Ну, поверим и представим: умерла.
Провалилась в темноту и вниз лечу.
Появляются в тумане зеркала,
Коридор, подобный белому лучу.
Дым клубится, дым сгущается и вот
В белом облаке высокие тела.
Это папа, это мама, это кот,
Это ты стоишь. – Ну, здравствуй. Как дела?
Мне куда сейчас?
– Всё прямо, – говоришь, –
Обработка, инструктаж и тихий час.
Отвечаю: – Я на полденечка лишь.
Это путаница. Выяснят на раз.
Усмехаешься: – Здесь все так говорят.
Уточни, пожалуй, в справочном окне.
И стоят, стоят, стоят, стоят, стоят
Бесконечной чередой они ко мне.
И уходят за округлый небосвод,
Крепостные, первобытные, моллюск…
Скажешь: – Здесь-то все у нас наоборот…
Ты там молишься за умерших? – Молюсь.
– Ну, а здесь боятся жизни, как огня,
Как боялись смерть когда-то претерпеть.
Тут по громкой связи вызовут меня,
Не дадут врачи спокойно умереть.
Жизнь всосет меня обратно по трубе,
Словно семечку соломинкой всосет.
И к исходной точке, к пристани – к себе,
Чья-то длань меня тихонько поднесет.
*
Черно-белая птица, касатка,
Возлежит на листве, на волне.
К середине шестого десятка
Понимаешь, что прожил вчерне.
Или разум крепчает, иль навык.
И – дозором судьбу обходя –
Понимаешь ошибочность ставок
Под артритные вздохи дождя.
Как бы прожил, вернись на полжизни!
Ух, какие бы банки сорвал!
Ну, возьми и топориком вжикни –
Нет, не вжикнешь, готов на провал.
Прощебечет мне, батюшки-светы,
Птица черная с белым хвостом:
Ведь тебе же давали советы
Те, кто был на десятке шестом.
Ты же сам, неуемный, не слушал,
Где сытнее и легче пшено.
Не построил, прощелкал, разрушил…
Что ты, птица! Потише, но-но!
Я смогу за себя заступиться
И за юность свою постою!
Не кори меня, пестрая птица,
За минутную слабость мою.
