Собранные стихотворения Ирины Евсы – о неуютности. Неуютности личного бытового контура. Жизни вообще. Страны. Человечество здесь выведено как «адовый колхоз» с претензией на мировое господство. Существование некрасиво, с жалким личным окончанием. «Золотая пуля» может быть выпущена в любой момент, в кого угодно и откуда угодно. Говорение о важном – разведение собственных створок; так открываются мидии в жаровне. Но даже через огонь и умирание протянуты всполохи надежды, потому что человеку вместе с жизнью выдается утешение, в том числе, в столкновении с поэзией.
Анна Маркина
Ирина Евса – поэт, переводчик, составитель множества книг и антологий. Автор тринадцати поэтических книг. Публиковалась в журналах «Новый мир», «Звезда», «Знамя», «Октябрь», «Радуга», «Крещатик», «Интерпоэзия», «Человек на земле», в альманахах «Стрелец», «Союз Писателей», «Новый Берег», в различных сборниках и антологиях.
Ирина Евса // Смертному выдано в утешение
***
Не проси у власти, не верь родне:
сват продаст и шурин,
потому что в честной твоей стране
каждый пятый — шулер.
Кто из них твои отберет гроши,
наплевать обиде.
Будь, как бомж: сухарь воробьям кроши,
на скамейке сидя.
Стерегись вещать на чужой волне,
пранкер или хайпер,
потому что в доброй твоей стране
каждый третий — снайпер.
Он по крыше катится паучком
сквозь парню июля,
чтоб совпала с беглым твоим зрачком
в поцелуе пуля.
И пока скребешь пустоту чела,
пьешь вино, болтая,
над тобою носится, как пчела,
пуля золотая.
Затаись плевком, пузырьком на дне,
следом на газоне,
потому что в тихой твоей стране
каждый первый — в зоне,
где в затылках — чипы, «жучки» — в кашпо,
смертоносна сводка
и с билбордов машут тебе капо,
улыбаясь кротко.
***
Всем человечьим адовым колхозом
с конвоем по краям
мы надоели бабочкам, стрекозам,
цикадам, муравьям.
Зачем — поймав репейницу за чаем
и восклицая: ах! —
под лупой изучаем, назначаем
быть узницей в стихах?
Почто хозяин соточки равнинной
настолько офигел,
что в ярости разрушил муравьиный
безвинный Карфаген?
Весь мир, который мы не приручили,
творящий свой намаз,
давно (и, видит Бог, не без причины),
боясь, не любит нас,
громоздких, жадных, топчущих секреты
стрекочущей травы.
И вас, прекраснодушные поэты,
не любит он, увы.
В размеренную летнюю эклогу
влекущим каждый чих,
вольно вам, заступив жуку дорогу,
спросить его: ты чьих?
А вдруг он тотчас — душу наизнанку?
Хотя б один из ста?
Но жук рывком уходит в несознанку
зеленого куста.
* * *
Сломай себе ветку масличную,
торжественный сделай венец.
И эту тоску неприличную
по славе — оставь, наконец.
Все игрища наши, ристалища
не смерть обещают, так срам.
А здесь — над конторкой — с листа ещё
сверчок дребезжит по утрам.
И створками щёлкают мидии
в жаровне, где тает смола…
«А греки прикончили Фидия, —
ты вспомнишь, смахнув со стола
горячую искру, — и дар его
не вывез». А ты — на плаву.
И косточкой фрукта янтарного
пуляешь из губ в синеву.
Без имени, даже без отчества —
в посёлке, разбухшем от гроз,
где призрак татарского зодчества
травой, как щетиной, оброс;
где, греясь украденной старкою,
поскольку волна холодна, —
подростки ныряют, как сталкеры,
и амфору тянут со дна, —
ты в сон погружаешься с курами.
И если б, набросив пальто,
в ларёк не спускался за куревом,
тебя б и не вспомнил никто.
***
Это вертлявое мельтешение
снега под фонарем,
смертному выдано в утешение
сбивчивым январем.
Снег не идет, он снисходит, сирую
грубость лишая прав.
И аварийка рычит, грассируя,
в сети его попав.
Ерзают по лобовому дворники.
На полотне стены
елки — мигающие затворники —
тьмою застеклены.
Трасса пуста. Только некий сапиенс
одолевает лед
сальсой, сползающей в танго, сам себе
елка и Новый год.
Сам себе ссора с поддатым корешем,
шуточки и тычки,
взмах неразумный предметом колющим,
треснувшие очки,
туфли сжевавший, необучаемый,
льнущий к ногам щенок
и — среди ночи — дурной, отчаянный
бывшей жене звонок.
***
В перспективе окна закоснев:
двор, киоски, пожарка,
человек умирает, как снег,
некрасиво и жалко.
Отползает, смещается в тень,
где, за лужею лужу
выпуская, смущается тем,
что срамное наружу
ищет выход. Сжимается весь.
«Нет, — бормочет, — не трушу», —
В белый свет выдыхая, как взвесь,
непросохшую душу.
