С Ержаном Акатаевым мы познакомились на Eurasian Book Fair в Астане. Сразу стало понятно, что это человек широкого кругозора и с захватывающей биографией. Рассказ «Посетитель музея», действие которого происходит в Бразилии и растягивается на полвека, предлагает читателю неожиданный сюжет о том, как формируется цена на произведения искусства, и о том, как ироничны бывают повороты судьбы.
Анна Маркина
Акатаев Ержан Амиргалиевич родился 16 июня 1969 года в новосибирском Академгородке. Окончил отделение экономической кибернетики экономического факультета МГУ в 1993 году. Работал в крупных московских банках. В настоящее время — консультант в сфере экономики и финансов, организатор арт-проектов и выставок живописи. Много путешествует, является почётным консулом Шри-Ланки в Казахстане. Живёт в Астане (Казахстан).
.
Ержан Акатаев // Посетитель музея
.
***
Он приходил в музей почти каждый день: в провинциальном Нитерое — городе-спутнике Рио-де-Жанейро — особых чудес, опричь нимейеровской «летающей тарелки», отродясь не водилось.
Приходил он ради одной-единственной работы одного-единственного художника.
Дон Фернанду был мануэлиста — поклонник и коллекционер картин Антонио Мануэля.
В этой работе — серии из пяти задернутых шторками картин под общим заглавием «Repressão outra vez-eis a consequência»[1] — сосредоточился весь безнадежный идиотизм долгой жизни дона.
Сам Фернанду осознал это недавно, на восьмом десятке — поздно, непоправимо поздно.
***
В середине шестидесятых — на волне взрывного роста цен на современное искусство — молодой Фернанду и его друзья поняли, как оседлать тренд.
Их было семеро, семеро зубастых волчат — толковых рафине-аристократов, вхожих в закулисье contemporary-art-мира. Вполне достаточно для картельного сговора. Они знали, что побеждает тот, кто придумывает правила, и знали кое-кого из тех, кто уже победителен. Так за чем же дело стало?
План был ясен как божий день: зажечь мировую арт-звездочку и навариться. Мануэль подходил идеально: протестный, гротескный, рукастый, рисуче-писучий. Играющий левака-бессребреника: таких обожают и нувориши, и старый буржуйский истэблишмент. И, главное: подконтрольный, послушный — понимающий, с чьей руки ест.
Искусство обмана состоит в том, чтобы сначала обмануть, а потом не обманывать. Картель действовал искусно. Фернанду и шесть его друзей с нуля конструировали новый рынок: выкупили свободные работы Мануэля и стали их друг другу по кругу перепродавать. Перепродавали через аукционы — для прилюдной фиксации цены. Перепродавали с прибытком — в доказательство выгоды инвестиций (разницу честно возвращали «под столом»).
Однако вопрос не в том, хороши ли правила вашей игры, а в том, кто еще в нее играет. Играть «в Мануэля» с Фернанду&Co никто не хотел. Годы летели, цены росли как на дрожжах, но новых игроков не было, а значит, и продать вздорожавшие шедевры было некому, кроме себя. Не помогли ни борзописцы-искусствоведы, талдычившие о гениальности Мануэля, ни выставки в престижных локациях.
Как обычно, нашелся ранний умник — та самая крыса, что первой бежит с корабля. Лукаш, душа компании, объявил, что женится, переезжает в Европу и выходит из дела. Распродаст все подчистую. Через аукцион. Хотите берите, хотите нет.
Пришлось брать. Дорого. Иначе обесценился бы весь портфель.
Дружба закадычных дружков дала течь, прежний энтузиазм рассеялся. Встречались все реже — из посиделок выдохлось веселье. О Мануэле почти не вспоминали.
Проект окуклился и ушел в анабиоз.
***
Прошло полвека. Бразилия пережила восемь военных, а затем и восемь гражданских президентов, шоковую терапию и экономическое чудо, чехарду кризисов и семь валютных реформ со стиранием ноликов и заменой крузейро на крузадо, крузадо на крузейро и крузейро реала на реал… Каждый выкарабкивался как мог.
Мануэль выкарабкался к умеренно громкой известности и ценник на его работы достиг высот, непредставимых в наивные шестидесятые. Энергичный и бодрый, он производил впечатление совсем юного человека, хотя был лишь чуток моложе Фернанду — они пересеклись на выставке Антонио в Нью-Йорке, на Парк Авеню, и пожилой дон ужаснулся контрасту.
Встречу омрачало немаловажное обстоятельство. В середине девяностых Фернанду взял большой кредит на строительство, заложив свою коллекцию картин. Однако надежнейший Banco Banespa со столетней без малого историей, вот незадача, обанкротился.
Деньги сгорели, а залог стараниями банковских крючкотворов уплыл. Фернанду чувствовал себя обманутым вдвойне.
***
Тоскливыми одинокими вечерами 75-летний дон размышлял о символическом смысле завершающейся жизни. Нет, она не прошла мимо, но и любимцем фортуны, положа руку на сердце, назвать он себя не мог. Не хватало чего-то маленького, неуловимого, но крайне важного: какого-то штриха, знака, обнаруживающего тайное внимание провидения к его персоне, приоткрывающего узор судьбы…
Он часто любовался закатом на Копакабане. Следил за бегом времени. За тем, как хрупкие острогрудые копакабаночки превращаются в пылких копакабанок, расцветающих от улыбок кабаньеро… Глядь, а ей уже за двадцать, она мать троих детей, пышнотелая копакабаниха. Сидит на пляже под зонтиком и точит клык.
Накануне приключилась забавная история. Дон Фернанду шел по набережной вдоль пляжа по тротуарной плитке с извивающимся, как река, рисунком. Какой-то чудик изваял трехметровую песчаную скульптуру Христа — копию статуи на вершине Корковаду — и, канюча, клянчил деньги у каждого, кто делал фото. А тут, как назло, отличный кадр: голубь размером с птеродактиля присел на голову Спасителя, словно возвещая очищение от греха. Фернанду щелкнул голубя на смартфон, мысленно предвкушая, что будет. Плюгавенький скульптор мигом вскочил и поскакал следом, изрыгая проклятия, брызжа слюной и требуя мзду.
— Это не твое, а общественное, — ухмыльнулся дон Фернанду. — Ты сделал?! Докажи. — Я, я. Иначе зачем бы я тут сидел? Чем я докажу? Вот, — скульптор вынул из рюкзака мастерок.
— О! Теперь вижу. Ты — настоящий художник, — Фернанду без колебаний удалил фото.
— Дьявол, а деньги? Где мои деньги, я должен умереть с голоду ради искусства?
— Это лучшее, что может с тобой случиться!
— Ты сущий дьявол…
«Что-то в этом есть, — думал Фернанду на обратном пути в Нитерой, — уничтожить любимое произведение искусства…»
Он вспомнил о японском коллеге-коллекционере Сайто, завещавшем кремировать с собой вместе вангоговский «Портрет доктора Гаше» в знак особой привязанности к великому творению сумасшедшего бродяги.
***
Дома дон брезгливо оглядел жалкие крохи, оставшиеся от некогда блистательного собрания. «Все не то. И глаз остановить не на чем».
Стержнем нью-йоркской выставки Мануэля был пентаптих со сценами полицейского насилия над студентами в ходе стычек 1968 года: трафаретная печать по красному шелку, траурно прикрытая черными шторками. Фернанду сохранил в памяти эротический момент, когда он медленно, с усилием натягивал на себя струнки рычажного механизма, приводящего шторы в движение. «Это и есть тайный код моей судьбы, как я сразу не догадался?!»
Наутро он отправился в Музей современного искусства проверить свое прозрение. Устрашающе уродливое инопланетное сооружение, вошедшее во все учебники архитектуры, уже четверть века служило главной достопримечательностью Нитероя. Инопланетный вкус распространился и на внутреннюю начинку здания: более убогой экспозиции Фернанду не доводилось видеть нигде и никогда.
Единственным вменяемым арт-объектом предсказуемо оказалась инсталляция Мануэля. Дон Фернанду с волнением сжал в руке струны судьбы: переживание было не столько эротическим, сколько эстетическим. Открыв одну за другой все пять картин, он так пристально всматривался в каждую, будто хотел навеки впечатать во внутреннюю стенку черепа.
С того дня он посещал музей каждый день.
***
Когда умер Реэй Сайто, никто толком не знал, что случилось с полотном Ван Гога. Кремировали ли картину вместе с владельцем? Спасли, спрятали, продали? Наследники упорно хранили молчание, музейные каталоги пестрели тревожными пометками «местонахождение неизвестно».
Фернанду тогда нередко наезжал в Японию по делам. Однажды местные партнеры сводили его в театр кабуки на эротическое шибари-шоу, где обнаженных красоток нежно обездвиживали и связывали замысловатыми веревочными узлами. Это было завораживающе. Он дал себе зарок досконально изучить загадочное и деликатное искусство связывания, но закрутился, отложил в долгий ящик и в итоге потерял из виду что имел в виду.
И вот настало время наверстать упущенное.
В тот вечер дон Фернанду сделал только два звонка. Сначала по старой дружбе набрал Мануэля и договорился о покупке инсталляции с большой скидкой. Обязался, притом письменно, завещать работу автору на случай своей смерти. Вторым звонком заказал на дом тренажер для растяжки и подвешивания.
***
Новость облетела городок в мгновение ока. Газетные передовицы привычно врали: так мол и так, трали-вали, на семьдесят седьмом году, вероятно случайно, филантроп и знаток искусств Фернанду ди Кардозу, перетянул себе горло, занимаясь шибари… напоминаем, добропорядочные граждане, не так давно схожим образом ушел из жизни и Дэвид Кэррадайн, звезда фильма «Убить Билла».
Шепотом передавались леденящие душу подробности: в веревочку играл, голый, горло втрое вытянулось, синий, как у жирафа, язык, был мануэлиста, а стал мазохиста[2].
Антонио Мануэль знал чуть больше. Покойный дон как-то раз разоткровенничался, рассказал, насколько сроднился с работой. «Это как жизнь. Больно, но боль приятная и регулируемая. Переступаешь болевой порог и удивляешься: там, где казалось “больно”, боли уже нет, остается состояние свободного экстаза…»
Инсталляция вернулась в музей. Синтетические «струны» автор заменил на мягкие веревки из джута. Они прочнее, не обжигают кожу, легче развязываются…
[1] Репрессии в очередной раз — вот следствие
[2] masoquista
.
