Иван Зеленцов — автор, умеющий создавать историю в рамках поэтического текста. Какое стихотворение ни возьми, это всегда повествование, уводящее читателя за собой, погружающее его в глубины метафизического пространства. Здесь нет выкрика, нет эпатажа, но есть элегическая магия, которая превращает стройное плетение словес в одухотворенную картину поэтического бытия, в свою собственную правду.
Яна-Мария Курмангалина
.
Иван Зеленцов — поэт. Родился 14 декабря 1981 года в Москве, где провел большую часть жизни. В 2003 году окончил юридический факультет Российского университета дружбы народов (РУДН). До 2006 года работал юристом, затем в течение нескольких лет — корреспондентом и редактором в различных московских изданиях. Позднее снова вернулся к юридической практике, чем зарабатывает на жизнь и по сей день. В настоящее проживает в Белграде (Сербия). Стихи публиковались в газетах «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «День литературы» (Москва), журналах «Окна» (Германия), «Эмигрантская лира» (Бельгия), Homo Legens (Россия), «Аврора» (Россия), а также в многочисленных российских и зарубежных сетевых альманахах. Автор поэтических сборников: «Письмо на салфетке» (Москва, 2007), «Гляделки с бездной» (Москва, 2014).
.
Иван Зеленцов // Небо на двоих
.
COVID-2020
Нам осталось чуть-чуть этой странной весны,
где пугаются каждого чиха,
где мы видим, обнявшись, тревожные сны —
в них кончаются соль и гречиха.
Нас с тобою найдут, нам поставят COVID
по фейсбучной твоей аватарке —
ибо в смутное время народ башковит —
и навеки запрут в Коммунарке.
Будем жить мы отныне — такие дела —
за подкладкой у Бога зашиты
в этом доме чумном, где архангел крыла
прячет в белый костюм химзащиты.
Будем в масках ходить и смотреть из окон,
задыхаться в осаде у мая.
Что ж, мы маски привыкли носить испокон,
их почти никогда не снимая.
Глаз твоих океан — голубой-голубой,
в нем бы мог утонуть «Наутилус»…
Я, признаюсь, действительно болен — тобой,
а любовь беспощадней, чем вирус.
От любви никого не спасет ИВЛ,
а ее недостаток — причина,
что весь мир — от Москвы до бразильских фавел —
болен тяжко и неизлечимо.
И когда нас отпустят во славу Его
в летний рай, полный лени и неги,
мы посмотрим вокруг, а вокруг — никого,
только половцы и печенеги.
2020
.
Черная река
Ты черная холодная река, которая течёт издалека, из детских грез, из щедрых тех краев, где синевой наполнен до краев небесный свод и опрокинут вниз, на рощи, где пылает барбарис, где розы и гардении в цвету так пахнут, что дышать невмоготу, змеится хмель и зреет алыча… О чепухе с кувшинками журча, с плотвой и щукой споря, кто быстрей, ты ожидала ласковых морей, но в край другой вбежала налегке, где у зимы в железном кулаке томится мир, и ночь длиннее дня. И здесь ты вся — обман и западня. Порогов бурных острые рога, коварный нрав, крутые берега, сухой камыш, одетый в ожеледь… Согреть тебя, согреть и пожалеть хотелось мне. Вот так я и погиб — когда влюбился в каждый твой изгиб, когда безумный, пьяный, сбитый влёт, я выходил гулять на тонкий лёд, и этот лед ломался и трещал, когда я, слышишь, все тебе прощал, когда в тебе тонул я и когда меня сжигала темная вода, когда сказал я, погружаясь в ил, «люблю тебя» и в легкие впустил. Не бойся, мне не больно. Я на дне, но я в тебе навек, а ты во мне. Твой путь так труден, долог и непрям. Беги скорей, беги к своим морям.
2018
.
***
Усталый снег ложится на мирок,
мороз жует шаги, как черствый пряник.
Бабуля в холле выдаст номерок —
пластмассовый билетик на «Титаник».
Второй этаж. Больничный срам и срач,
и смрад, и страх. Знакомая палата.
Течет вода, и моет руки врач,
копируя движение Пилата.
Бинты. Старухи. Кровь. Сиделка. Шприц.
Гора пилюль. Тарелка абрикосов.
Какой мудак был этот датский принц!
Конечно, быть. Здесь нет других вопросов.
Я насмотрелся тех, кому в свой рай
Господь любезно приоткрыл калитку —
все как один за жизни острый край
хватались, словно тонущий за нитку.
Спастись и выжить — вот и вся мораль…
…Я выходил во двор, одевшись наспех.
Москва плыла сквозь ночь, что твой корабль,
а новый день навстречу полз, как айсберг.
Произнося набор дежурных фраз,
я так боялся, мама, уезжая,
что этот самый раз — последний раз…
И ты была нездешняя, чужая…
Я сам ходил, как заведенный труп,
но я не мог себе позволить жалоб…
…А город плыл, и дым валил из труб,
и музыка играла с верхних палуб…
Прошло полгода. В нашем трюме течь.
Идем ко дну, и захлебнулись звуки.
Немеют руки, но спасает речь —
я вру тебе, что в мире нет разлуки.
Когда-нибудь, с пробоиной в борту,
причалим мы с тобой к небесной тверди.
Какой-нибудь весною. В том порту,
где нет лекарств, отчаянья и смерти.
2007
.
Небо на двоих
заноза в сердце, под покровом тьмы,
при свете дня так много раз по кругу
прошли часы с тех самых пор, как мы
с тобой чужими сделались друг другу —
мне кажется, что утекли века,
что люди сотни войн перетерпели,
и где-нибудь смогли наверняка
взлететь на воздух несколько империй,
и порасти развалины плющом.
я даже перестал с твоим плащом
плащи случайных путать незнакомок.
душа темна, как лестничный пролет,
но где-то в глубине болит обломок
любви и светит вечность напролет…
…одна-другая вечность — и пройдет.
не умер я и не сошел с ума,
тюрьма меня минула и сума,
плыву по миру, словно легкий глайдер.
покуда кверху задрана башка,
я веселей китайского божка.
люблю гулять один, на небо глядя.
там кто-то вяжет белые банты,
там синева густа и ядовита,
и знаю я — под тем же небом ты
остришь и врешь, смеешься, пьешь мохито,
закинув ногу на ногу, сидишь,
пускаешь дым в уютный сумрак бара,
и юному вздыхателю твердишь,
что ты ему, а он тебе — не пара.
начав вести обратный счет по дням,
клянешь судьбу. готовишь ужин мужу.
брезгливо юбку длинную подняв,
спешишь в метро, перебегая лужу…
ты смотришь вниз, но, в сущности, легка
вся жизнь твоя. и я с тоски не вою.
…но в этой луже те же облака,
что над моей летают головою.
и росчерки одних и тех же крыл
их поутру окрашивают алым.
знать, кто-то добрый нас с тобой укрыл
московским небом, словно одеялом,
и мы проснемся где-нибудь не здесь,
коль вообще такое место есть…
а нет — прощай. прости, все это не о
моих мечтах и горестях твоих.
у нас с тобой одно лишь только небо,
одно лишь только небо на двоих.
лишь не и бо, лишь только бо и не.
взгляни в него.
и вспомни обо мне.
2010
.
Провинция
Провинциальный город похож на Припять.
Ночь на дворе, и нигде невозможно выпить.
Призраком с пачкой бессмысленных ассигнаций
бродишь по улицам, слушая шум акаций,
по тротуарам, усыпанным спелой вишней.
Нет ни души. Да и ты здесь, похоже, лишний,
в этом уездном местечке. И даже шире —
в этом забытом богами уездном мире,
в этой уездной вселенной. И даже уже —
в доме своем, где тебе не накроют ужин.
Скрипнешь калиткой, во двор проскользнешь, и если
сон не приходит, устроишься в старом кресле.
Будешь сидеть, в интернете читать комменты
и наблюдать, как по небу плывут кометы,
Ах, как мерцает слеза на стекле айпада!
будто звезда, что отбилась от звездопада,
будто холодным сияньем светил ужалясь,
ты вдруг к себе испытал на минуту жалость.
Хочешь, о стену сервиз раскроши кофейный,
Хочешь, в подвале найди пистолет трофейный,
дуло приставь, как положено, к подбородку —
не раскачать в этом тихом болоте лодку.
Хочешь, стреляйся. Допустим, умрешь, а завтра,
словно горячим дыханием динозавра,
будешь разбужен жарой. Будет та же ветка
биться в стекло, и на мужа ворчать соседка,
что загубил, испоганил ей жизнь, паскуда.
Будет в серванте целехонька вся посуда,
будет в подвале пылиться прадедов «Люгер»,
будет на крыше скрипеть одинокий флюгер
Ветер — болтать с занавеской над старой рамой:
«День наступает. Еще один. Тот же самый»
2016
