Дмитрий Терентьев, недавно выигравший премию «Болдинская осень», — поэт ищущий, разнообразный. (Еще и прозаик перспективный — рекомендую прочитать его повесть в рассказах «Курсантские истории»). И в этой подборке он делает значительный шаг в сторону от прошлой публикации в «Формаслове». Место более традиционных лирических текстов с фокусом на русскую природу и вплетением устойчивых фольклорных элементов, вроде «льна волос» и «гречишных полей», здесь занимают образы более ироничные и бытовые. Можно сказать, это стихи — близкие к телу: с бестолковыми прогулками лирического героя, турецкими магнитиками с холодильника и сугробами проблем. Но интонация Терентьева по-прежнему чиста, а музыка звучит в любой форме — и в верлибре, и рифмованных стихах («Так я стою посередине рая, / извне пытаясь “си” произнести,/ но сердцем выпевается “ прости”. /…И кто-то музыку мою сверяет»).
Анна Маркина
Дмитрий Алексеевич Терентьев (род. в 1987 г. в Горьком) — поэт, прозаик, музыкант. Окончил НРУ им. И.П. Кулибина и юрфак ННГУ им Н.И. Лобачевского. Публиковался в журналах «Формаслов», «Нижний Новгород», «Урал», «Север», «Бельские просторы», «День поэзии», в «Литературной газете» и др. Автор трех поэтических сборников и двух книг прозы. Лауреат первой степени конкурса Слёта молодых литераторов в селе Большое Болдино в номинациях «поэзия», «проза», «авторская песня» разных лет, лауреат премии журнала «Нижний Новгород» в номинации «поэзия» (2023), лауреат премии «Болдинская осень» в номинации «поэзия» (2024). Живет в Нижнем Новгороде.
.
Дмитрий Терентьев // Уездный аспект
.
Прогулки с Нино По НиНо
Приехала ко мне Нино.
Покажи, говорит, мне НиНо.
Ну пойдём, говорю я Нино,
погуляем с тобой по НиНо.
Пошли по Хальзовской в Дубраву
дубы-богатыри обнимать.
Дуется Нино:
Я что деревьев не видела!
Пошли по Старой Канаве
резные ресницы домов гладить.
Морщится Нино:
Мне что больше делать нечего!
На Баррикад на поезд залезли.
Я кричу ту-ту! А Нино ревёт:
Я тебе что, революционерка,
я интеллигентка в Н-ном поколении,
и вообще, Сормово — деревня!
Обиделся старый паровоз,
паром ухнул.
Да и я малость, но вида не подал.
Поехали на Федоровского.
Стрелка, чайки, фотографы и фотомодели.
Фурсетка Нино позирует:
Сфоткай меня рядом с Горьким.
К Ильинке пошли. Та же фигня:
чайки, фотографы и фотомодели.
Бомжи появились.
Красуется Нино, волосы треплет:
Снимай меня слева. Я так лучше.
К Кремлю вышли. Я умничать:
Баба коромыслом мордве…
Ты нормальный? —
куксится Нино,
у меня корни мордовские!
— А я думал, ты грузинка.
— А я думала, ты нормальный!
— С тобой поговоришь!
— Поговорили уже!
На Покровку вышли —
больно до хрена народа,
а каменных динозавров
мы и на Рождественской посмотрим.
На Маяковку вышли —
больно до хрена народа,
а к каменным динозаврам
мы на Черниговскую пойдём.
На Черниговке сел на бетонку,
охнул, «Окское» открыл,
лепота!
Прямо дзен-оккизм какой-то.
Про Нино совсем забыл,
может, она на Покровке с туристами осталась?
.
* * *
Все песни умерли.
И я живу тобой.
Пою тебя.
Ищу тебя в длиннотах,
раскладывая жизнь свою по нотам,
как флейта божья, как земной гобой.
Так «до» морозно падает к цветку.
Так «ре» трещит — надломленная ветка.
Так «ми» сквозит — признанье на салфетке.
Так «фа» фальшивит — лужи на свету.
Так «соль» — растает первый снег в горсти.
Так «ля» замёрзшей каплей замирает.
Так я стою посередине рая,
извне пытаясь «си» произнести,
но сердцем выпевается «прости».
…И кто-то музыку мою сверяет.
.
* * *
Под серым небом Петербурга
стою. Гудит в груди проспект.
…Навеяло. Простите, буду
уездный освещать аспект.
Запечатлённое в граните
мерцанье слёз античных дев.
Вот в чём неподражаем Питер:
в любовно собранной воде.
На Маяковке в ресторане
корейском надпись на стене:
«Я не вернусь. Приветик маме!
Пишите письма.
Но не мне».
По Невскому гуляют фрики,
жуют рулет из овощей.
Как говорил когда-то Рильке,
поэзия — есть суть вещей.
Я тоже вещь. Меня не сложно
испортить, подарить, забыть,
оставить зонтиком в прихожей,
любить и снова не любить.
От этой мысли одиноко
становится. Стоишь и пьёшь,
коверкая нетленку Блока.
И больше ничего не ждёшь.
Умрёшь…
Но вскрикнешь от испуга…
И повторится все, как встарь:
под серым небом Петербурга
вино.
Канал.
Проспект.
Фонарь.
.
* * *
Малой медведицы ковш
из окна достал рукой,
зачерпнул им январского снега.
На плите растопил —
в ковше молоко
с хлопьями неба.
.
* * *
открывая холодильник с утра,
шаря невыспанными руками,
или ночью, потянувшись пересохшим горлом
за какой-нибудь жидкостью в бутылке,
я то и дело роняю на пол
купленные нами чёрт-те где магнитики,
которыми холодильник оброс как чешуёй,
своей новой кожей,
и стал похож на чемодан путешественника,
бросаемый из самолёта в самолёт, из поезда в поезд
иногда я случайно запинываю их под холодильник,
и, наклоняясь, пытаюсь достать оттуда:
«да где эта сраная казань?»
«где этот грёбаный питер?»
достаю и со злостью пришпандориваю на место,
зарекаясь, что больше никогда не поеду в эти города
иногда падают не простые деревянные или пластиковые магнитики,
а особые — керамические или глиняные,
купленные задорого в заграничном отпуске
эти чаще всего разбиваются вдребезги —
как напоминание о том,
что вот туда-то ты теперь точно никогда не поедешь
и вообще, всё это было давно и неправда
тогда я иду за совком с метёлкой
и, матерясь, собираю осколки и бросаю в урну:
«пропади пропадом эта … турция!»
«гори огнём этот … египет!»
окончательно выдернутый из сна, я иду в ванную
смотря на себя злобного в зеркало, говорю:
«Дима, нельзя, в самом деле, ходить с такою-то рожей!»
конечно, казань совсем не сраная
да и питер отнюдь не грёбаный
если повспоминать, то и турция гостеприимная
впрочем, и египет пре-красен, хотя бы морем
просто это там, тогда
а ты тут, сейчас
за окном зима
сугробы проблем, метели забот
магнитики на дверце, как видеокассеты на пыльной полке —
посмотреть бы, да видак давно на свалке
а они остались
как слепки воспоминаний
как опасения что никогда больше не будет так…
ну и хорошо
.
* * *
написал бы оду яндекс панорамам
не выходя из дома прогулялся по питеру
а потом осмотрел окрестности сарапула
вряд ли я туда когда-то поеду
а сколько света
куда ни глянь везде солнечно
изменил время съёмки на две тысячи девятый
гулял счастливым двадцатиоднолетним по району
трава зеленее пробок нет
а вывеска на продуктовом всё та же
долго всматривался в бабушек у входа
нет их
переехали в «восьмой микрорайон»
а тут как живые
надо отыскать камеромобиль
встать у дороги и лыбиться
оставить себя жить в виртуальном городе
в яндекс мире
в вечном лете навсегда
(да хранит господь их серверы)
потом встретиться с собой/с ним
в две тысячи двадцать четвёртом году
на улице сутырина
или где ты/он был
.
