Алиса Стрельцова — автор подростковой и детской прозы, филолог, член союза детских и юношеских писателей. Лауреат Международной детской премии им. В.П. Крапивина; победитель конкурса «КНИГАсветное путешествие» от «ЛитРес» в номинации «Путешествие во времени»; финалист Национальной премии в области детской и подростковой литературы в номинации «Лучшее прозаическое произведение для детей»; призер конкурса «Уральский книгоход» (2023), участник и полуфиналист других литературных конкурсов и фестивалей. Автор книг «Шишкин корень» и «Первый закон Шурупчика». Сотрудничает с издательствами «КомпасГид» и «Детская литература».
.
О себе:
Эстет и наблюдатель, оптимист по жизни и заядлый читатель. В душе — бунтарь, по сути — занудный перфекционист. Мистик-реалист, до сих пор верящий в чудеса. Занимаюсь йогой, люблю фотографировать. Обожаю прогулки по городу, душевное общение и хорошую музыку.
.
Алиса Стрельцова // Живи
.
Снежок со всего маху врезался в стекло.
— Со́фа, бери чунки, айда кататься!
Софа откинула кружевную занавеску и просияла кроличьей улыбкой. Дверь скрипнула, из-за неё высунулась голова бабы Фани:
— Семён, ты чё ж, с утра пораньше в лес ладишь?
Сёма деловито постучал санками о битый топором чурбан, стряхнул с полозьев снег:
— Здорово, баб-Фань!
Баба Фаня коротко кивнула и принялась обметать веником крыльцо:
— Всю ночь бурун насвистывал, пора-то не больно каткая…
— А мы на угор, за мельницу, там обдувает! — пробасил Сёма и расстегнул тугую петлю на полушубке. – Солнышко-то печёт… Поторопи Софу-то, чего она там мешкат!
— От бастрыга, ещё и большачит! — цыкнула баба Фаня и скрылась в избе.
Через несколько минут на крыльце появилась Софа, взопревшая, красная, в длинной пожелтевшей шубейке, перемотанная вдоль и поперёк бабкиной пуховой шалью. Неловко покачиваясь, сбежала по просевшим ступеням, заглянула в сарай, прихватила дедовы чунки. С грустью глянула на лёгкие алюминиевые саночки. Те валялись в сарае с переломанными плашками, а этим хоть бы хны, их и обухом не перешибить.
— Варежки, варежки забыла! — крикнула ей вдогонку баба Фаня и, шоркая валенками, спустилась с крыльца. — Да у приболотины не ходите, на реке уж сметана, не дай Бог провалитесь…
Софа перекинула через плечо подшитую к варежкам резинку и, на ходу разматывая шаль, рванула к калитке.
Сёма присвистнул:
— Хм, до¢бра девка, только больно неповоротлива!
— Сам ты телепень! — огрызнулась Софа и, подвязав шаль к чункам, поправила съехавшую на бок полосатую шапочку. — Айда через Козий мост, там поди ж утоптали.
Похрупывая разомлевшим снежком, они двинулись в сторону облупившейся церкви, а оттуда — к Лысому холму. Когда-то холм был густо покрыт березняком. А в низинке у реки народ собирался на Ивановские игрища. Но, с тех пор как машинно-тракторные мастерские на окраине села превратились в заброшки, холм обезлесили и проложили вдоль него трассу. Уцелела лишь полоса густого ельника.
По расчищенной дороге шлось легко, но стоило свернуть в пролесок, и валенки увязли в сугробах. Приходилось шагать медленно, нащупывая заметённую снежком тропу.
— Хруп-хруп, — бойко шёл в горку Сёма.
— Пых-пых, — отпышкивалась Софа.
— Ты чего пыхтишь? От Пыхтёлка тебя приворожит и в лес уведёт.
— Ты, Сёма на два года старше меня, а всё-то в тятькины байки про духов в подполье веришь.
— А чего ж не верить-то? Тятька врать не станет!
— Он тебе давеча про прадеда-волколака сказывал. Так что ж, ты и в него поверил?
— Чё ж не поверить-то? Подумаешь — оборотень! В старину-то и не такое бывало.
— А бабушка говорит, что волк завсегда смерть чует, оттого и выходит к людям! Так что прабабка твоя тогда не оборотня углядела, а обыкновенного волка. А то, что он под воротами выл, так то к похоронке… Ты же сам говорил — в тот же день на прадеда твоего похоронку принесли?
— Вот так, значит? Как мой тятька — так врёт! А как баб-Фаня твоя — так правду сказыват? Она ж тебе сказками про шептух всю голову задурила.
— Это не сказки вовсе! Ты чё ж, не слыхал, как давеча бабка Вера — шептуха, что на краю села живёт — соседского Федьку от смерти спасла?
— Не-а…
Софа поотстала и долго пялилась себе под ноги, а потом выкрикнула:
— Смотри-ка, след!
— Подумаешь, след, — не оборачиваясь буркнул Сёма, — что там с шептухой-то?
— Да, погоди ты, — притопнула Софа, — глянь-ка лучше… Видишь?
Сёма бросил санки и неторопливо подошёл к Софе:
— Ерунда! Собака наследила…
— Собака? Туточки её не было, а здесь появилась и сразу исчезла? На ель, что ли, взобралась?
Софа задрала голову. Сёма тоже посмотрел вверх.
— Ааарр, ааарр! — завопила сидящая на сосне ворона.
— Тьфу ты, окаянная! — громко сплюнула Софа. — От этого гарку с ума сойти можно!
Сёма внимательно осмотрел следы:
— И правда оборвались… Это что ж, собака вороной обернулась? А может, это и не собака вовсе?
— Ага, собакорон или воропёс! — хихикнула Софа.
Сёма склонился ещё ниже:
— Про волколаков-то я слыхал, а про собакоронов — ни разу… И не собака это вовсе. Видишь? След длинный, не разлапистый.
— Может, лисица? Потому и пропадает… хвостом замела?
— Для лисьего — отпечаток больно крупный и слишком глубокий. И вот тут, гляди! У лисицы обычно что-то вроде галочки…
— Да кто ж тогда?
— Волк!
— Ох и балабон же ты, Сёмка! Откуда здесь волки-то? У нас их давным-давно не водится. И вообще, откуда тебе знать, чей это след?
Не успела Софа договорить, как над ельником послышался протяжный вой.
— Слышишь? — шепнул Семён. — Говорю же тебе, волк!
Софа прислушалась. Зверь, как нарочно, взвыл ещё громче, а потом затих.
Плывущее вдоль горизонта солнце незаметно истаяло, как кусок масла на стопке блинов. Небо посмурнело. Длинные тени подобрались. Ворона тяжело вспорхнула и, покружив над холмом, исчезла в ельнике…
Семён ухватил санки за верёвку и направился к полуразвалившейся мельнице. Софа частила следом, старалась не отставать. Так и шли вдоль ельника друг за дружкой, молча поглядывали на занесённую снегом полосу реки с редкими, плещущими болотной чернотой проталинами.
— Не… не волк это, — застыл на месте Семён, — то Гудковский Полкан-безразумок, он же ж всей улице спать не даёт, базлает почём зря.
— А и вправду, он! — задорно откликнулась Софа, а потом вдруг охнула и осеклась, испуганно мыргнула заиндевевшими ресницами.
— Ты чего? — всполошился Сёма.
— Вспомнила, про шептуху-то…
— Ну, и?
— Соседка к нам вчера наведалась.
— Соседка?
— Ага, Семёновна-Кошатница, у которой восемь дочек, а девятый — Федька, по весне народился… Они с бабушкой чаи гоняли, а я всё-то слушала, про Федьку-то… Будто бы занемог он, кашлем заходился, горел весь. И так три дня, пока совсем не обессилел. Вот и позвала соседка шептуху. Та и говорит: «Нераженький он, нужно перепечь. Ежели не сделать — ночью помрёт». А потом замесила ржаное тесто, измазала им Федьку и положила на лопату, замотала рушником икону, да и вместе с Федькой сунула в печь…
— Прям-таки в печь? — выпучил глаза Сёма.
— Ага! Хорошо, хоть та была давно топлена, а не то изжарился бы Федька-то… А так только тесто корочкой запеклось.
— И чего, Федька-то?
— Ничего! Обобрали-то с него тесто. Он и ожил, ножками засучил, титьку у мамки попросил. Выздоровел, значит…
— Ох, и врёт ваша соседка! Поди ж к фельдшеру сбегала за таблетками. Вот и выходили Федьку-то.
— Не врёт! Фельдшер ещё на прошлой неделе в район на учёбу укатил, про то всё село знает. Но я к чему, Сём? Дело-то не в Федьке и не в фельдшере вовсе…
— А в чём же тогда?
— В том, что соседка своими глазами видела, как шептуха то самое Федькино тесто Гудковскому Полкану скормила…
— И что Полкан?
— Издох, — чуть слышно выдохнула Софа.
— Как издох?
— Вот так! Я сама слышала…
Сёма замер:
— Неужто и в самом деле волк?
Софа прикрыла рот рукавицей и икнула:
— Икота, икота перейди на Федота…
Они как раз обогнули мельницу и дошли до крутой, здорово укатанной горы. В будний день здесь обычно вся школа ватажилась, а сегодня не было ни души. Воскресенье. Все дома, по лавкам.
— Не боись, не волк! — твёрдо сказал Сёма. — Откуда ему взяться-то? И даже если он, сюда вряд ли сунется. Здесь человечиной пахнет. А за ельником дорога шумит. Волк — зверь осторожный, без нужды к людям не пойдёт.
— И правда, — с облегчением согласилась Софа, — а ежели подойдёт, мы его санками отметелим. — Сказала она и полезла на угор. И Сёма — за ней:
— Давай кто дальше и с разбегу?
— Сперва догони! — отдуваясь, крикнула Софа, и её голос зыбко прогудел над междулесьем.
С горы Софа юзнула первой. Подкованные чугунными полозьями чунки со скрипом пронеслились по склону и остановились у торчащей из-под снега буреломины. Сёмкины саночки до неё не дотянули, застыли у обглоданного птицей калинового куста. И понеслось…
С каждым разом Сёмка разбегался всё дальше и толкался всё сильнее, но обойти Софу не получалось. Тяжёлые чунки, как назло, оказывались впереди. Он взопрел и слышал, как то¢кает его сердце. Но уступить этой бахвалке не мог. Закусив губу, глядел, как она пыхтит, сама тянет в гору тяжеленные чунки, а потом летит вниз и хохочет, растрёпанная, румяная, в дымящейся заиндевелой шапочке.
Наконец, Сёма не выдержал — съехал с горы, не сходя с санок, подпёр кулаками подбородок, надул губу.
— Ну чего ты бутысишься? — Софа толкнула его бочком и уселась рядышком.
— Так не честно!
— Чево это?
— У тебя чунки каткие, давай меняться!
— Не боишься, что сломаю? Мои-то саночки не выдержали…
Сёмка вздохнул и задумался. Сердце унялось, под боком шумно сопела Софа, где-то далеко стучал дятел, пахло влажными валенками и весной…
— А давай вместе, — сказал он, — на твоих. Ты будешь рулить, а я с разгону и подтолкну?
Софа согласно мотнула головой:
— Только, чур, ты их в гору сам тащишь!
— Угу, — согласился Сёма и, прихватив чунки, полез на угор…
Усадив Софу на самый нос, к загнутым дугой полозьям, Сёма наказал ей снять рукавицы и держать верёвку крепче, сам пристроился сзади. Держась за гладкие, тёсанные топором опоры хорошенько разбежался, поравнявшись с краем толкнулся левой ногой, рухнул на сиденье, ухватился за меховые бока подруги.
Чунки взвизгнули вместе с Софой и сорвались вниз. Ветер свистел в ушах, надувал щёки, Софин смех стелился над горой. Чунки обогнали калиновый куст, пролетели буреломину, миновали прибрежные заросли… и стремительно приближались к реке…
Крик Софы взрезал тишину точно натянутый канат. Слева мелькнула приболотина, справа чёрная проталь.
— Левее, левее рули! — заорал Сёма и, сняв ноги с полозьев, попытался затормозить…
Софа рванула на себя верёвку. Чунки крутанулись и, накренившись, вылетели на припорошенный позёмкой лёд. Ушанка слетела с Сёминой головы, валенки легко заскользили по поверхности, а потом что-то громко треснуло, и Сёма ухнул под воду…
Река вдарила по переносице стальным кулаком, обожгла Семёна ледяными объятьями, затянула — всего и сразу, с головой, обрадовавшись добыче, потащила ко дну.
Сёма заметался, почуяв ногами дно, оттолкнулся и попробовал выбраться наверх, но упёрся затылком в ледовую корку. В ужасе он замолотил руками. Разодрав глаза, заметил свет полыньи, неуклюже дрыгнул отяжелевшими ногами и, наконец, хватанул ртом воздух. Горло саднило, в висках молотило, при каждом вдохе грудную клетку разрывало от боли. Сёма стянул варежки, зацепился за ледяную кромку и огляделся. Полынья манила и поблёскивала, посреди неё плавали зеленоватые ледяные обломки.
Софы нигде не было. Сёма пригляделся и заметил в омуте светлое пятно. Скинул тяжелые валенки, набрал ртом воздуха и снова скользнул под воду. Нащупав шапку Софы, содрал её с головы и вцепился пятернёй в хлипкую косу. Софа вскинула руки и принялась бить ими словно бешеная. Старясь справиться с беспорядочными ударами, Сёма сделал несколько толчков ногами и, задыхаясь, вытянул Софу к краю полыньи.
Захлёбываясь речной жижей, Софа надрывно закашлялась, но всё же попыталась зацепиться посиневшими руками за лёд. Руки соскальзывали, одна её ладонь кровила. Видно, Софа раскроила её, когда перевернулись чунки.
— Попробуй выбраться! — прохрипел Сёма и постарался вытянуть непослушное тело на поверхность. Зацепиться было не за что, тяжёлый полушубок не давал вынырнуть, а ледяной край казался слишком высоким и скользким. До берега было метра три, не больше. Сейчас он показался Сёме таким далёким… Зубы его стучали, тело ломило, он не отрывал глаз от Софы. Та пристыла к кромке и не шевелилась.
— Софа, толкайся ногами, слышишь? Попробуй выбраться!
Софа молчала. Хуже этого молчания сейчас ничего не было… Разве что всплывший в Сёминой памяти давний разговор с отцом…
Прошлой зимой тятька один отправился на рыбалку и поймал огромную щуку. Килограммов в десять, не меньше. И та ловкая щука стащила его в полынью. Отец насилу выбрался. Мама его ещё водкой растирала и бранилась. Мол, из-за своей рыбалки чуть сиротой сына не оставил! Тятька усмехался в бороду и оправдывался, мол, у него на этот случай всегда нож в кармане и верёвка вокруг пояса. Но стоило матери нырнуть в сени, как Сёма спросил, чего такого страшного в полынье-то? Вылез, обтёрся, да и всего делов! Отец как-то сразу посерьёзнел и ответил, что со студёной водой шутки плохи. В ней и поги¢нуть недолго, минут пятнадцать промешкашь и — конец!
Сёма снова глянул на Софу и, срывая ногти принялся цепляться за лёд, отталкиваясь от воды. Но руки соскальзывали… И вдруг он заметил какое-то движение у ельника.
— По-мо-ги-те! — проорал он и увидел тёмный силуэт на белом снегу. — Софа, смотри, собака!
Софа обвела угор мутным взглядом и, наконец, заметила то, что видел Сёма.
Силуэт приближался и становился чётче. Вот он скрылся в овражке. А потом из-за пригорка показались острые рыжевато-серые уши, прищуренные глаза, черный нос…
— Это же Полкан… Полка-а-а-н! — из последних сил прокричала Софа.
Сёма прищурился и вдруг понял, что случилось самое страшное! Он хотел сказать ей… Но горло сдавило, и Сёма услышал сиплый, как будто бы не свой голос:
— Софа, это не собака — это волк! И он идёт к нам…
Софа отчаянно завыла…
Волк стремительно приближался, коротко перебирал лапами, проваливался в сугробы, точно прихрамывал. Втянутые тощие бока зверя ходили ходуном, из ноздрей валил пар. Вот он достиг берега, слегка пригнулся, осторожно ступил на лёд, на полусогнутых лапах двинулся к полынье.
Софа оттолкнулась от кромки и, бестолково барахтаясь, прижалась спиной к противоположному краю. Сёма заслонил её собой и зажмурился, а в следующий миг, почувствовал острый запах псины, и над его головой лязгнули челюсти…
Вдруг какая-то неведомая сила схватила его за шиворот и поволокла наверх. Сёма показался себе выловленной к обеду огромной щукой и распахнул глаза. Раскосые жёлто-зелёные глаза волка тихо ответили ему: «Живи!» и исчезли в воронке бездонного серого неба…
Сёма рывком перевернулся на живот и заглянул в черноту. Софину макушку едва накрыла вода, сивая коса распустилась рыбьим хвостом. Сёма подтянул себя к краю полыньи, согнул колени, вцепился двумя руками в ворот Софиной шубы и рванул на себя. Голова показалась над водой, но освободившееся от сознания тело Софы показалось Сёме каменным. Сцепив зубы, он из последних сил упёрся коленями в лёд и рванул ещё раз. Софа вынырнула неожиданно легко. Сёма перевернул её на спину, заглянул в лицо. Оно было серо-синим. Голова запрокинулась назад, рот раскрылся. Софа не шевелилась.
Сёма испугался и принялся трясти Софу как сумасшедший. Она дёрнулась и выгнулась дугой. Сёма решил, что ей не хватает воздуха и дрожащими руками расстегнул шубу. Софа закашлялась… Он услышал, как у неё во рту что-то булькает. Сёма перевернул её на бок, спиной к себе. Софа издавала страшные утробные звуки, её рвало. А потом вдруг затихла и осела в Сёминых руках. Сёма оттащил Софу к берегу, снял с неё шубу, усадил в санки, укутал шалью, скинул с себя полушубок и рванул к ельнику…
Он не помнил, как они выбрались к трассе, как остановили огромную фуру, как дальнобойщики затащили их в просторную кабину. Он не видел слёз Софы, не ощущал, что чай обжигает его губы, не замечал пронзающей боли и не чувствовал горячих рук, мнущих его багрово-красные ноги…
Семён пытался вспомнить тот жёлто-зелёный пронзительно-родной взгляд. Он зажмурился и увидел смуглое в морщинах лицо, вытянутые вперёд губы, смотрящий в небо узловатый палец, взлохмаченные брови, колкие строгие глаза… И понял, что когда-то на него так же смотрел дед…
.
