Остроумный и легкий рассказ Леонида Костюкова «Другой Морозов» построен на водевильной ситуации — один Морозов уезжает в Америку, другой — остается за него дежурить на непростом посту психотерапевта. Поскольку большинство из нас знают о работе психолога понаслышке, то и в этой истории получился, я бы сказала, такой фольклорный образ в предлагаемых обстоятельствах. Например, клиенты пришли на прием к психологу в порядке живой очереди, а психолог выбирает, кого из них ему принять первым. Или вот — дверь во время приема приоткрыта, и сидящие в пресловутой живой очереди комментируют происходящее в кабинете. И совсем великолепное — секретарша заходит во время приема и напоминает, что время вышло, а затем справляется будет ли клиент продлевать. Это все совершенно невозможно, но очень симптоматично, поскольку психолог в глазах обывателя — одновременно как бы врач, шарлатан и путана. В общем, это не только талантливый, но еще и полезный иллюстративно-показательный рассказ!
Надя Делаланд
Леонид Костюков — прозаик, поэт. Окончил МГУ (1981) и Литинститут (1989). Автор 5 книг прозы, 2 книг стихотворений, двух учебников (по журналистике и логике), книги «Киностолица» про образ Москвы в кино, а также более 100 публикаций в периодике стихов, прозы и критики («Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Арион», «Воздух», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Новый берег», «Формаслов» и т.д.). Переводился на английский, французский, польский, испанский, сербский, иврит. Вел мастер-классы по поэзии и прозе в Москве, Петербурге, Ростове-на-Дону, Таганроге, Перми, Новосибирске, Саратове, Тольятти, Вологде, Одессе. Член жюри, эксперт, лауреат и финалист нескольких литературных премий. Живет в Москве.
Леонид Костюков // Другой Морозов
Эдуард и Виталий были однокурсники и однофамильцы. Их родителям, Морозовым-старшим, казалось, что диплом технического вуза — это базис, крепкий тыл, а дальше можно заниматься жизнетворчеством. Как бы — вот елка, а вот игрушки. Получилось, собственно, как оно обычно и получается: елку без сожаления отнесли на помойку, а игрушки остались. Эдуард Морозов выучился на авиаконструктора, стал психотерапевтом и деньги зарабатывал как психотерапевт. Виталий Морозов выучился на авиаконструктора, стал поэтом, а деньги зарабатывал каждый раз, как в первый — с трудом, почти случайно и в умеренных дозах.
У Эдуарда были: жена, малолетний сын, именной офис с крупным диваном, девушка-администратор, иномарка, квартира практически внутри Садового кольца и дача в шаговой доступности от разнообразных проявлений русской природы. У Виталия были: комната, в которой он вырос, рабочий уголок, где в качестве предмета роскоши располагалась беспроводная мышь, хорошая компания и легкий характер.
Эдуард был демократичен и незлобив. Виталий был смешлив и независтлив. Ничто не мешало Морозовым дружить — они и дружили.
…
Как-то раз посередине марта Эдуард пригласил Виталия к себе в офис обсудить одну «проблемку». Виталий охотно приехал, обаятельно улыбнулся девушке-администратору Оксане и прошел в кабинет друга.
По стенам висели дипломы и сертификаты, пышный диван как будто переваривал очередного клиента, из приоткрытого окна несло весной. Эдуард жестом пригласил Виталия сесть, тот ответным жестом сел.
— Скажи, милый друг, — закинул удочку Эдуард, — ты этот месяц более или менее свободен?
— Более или менее, — подтвердил Виталий ни к чему не обязывающую формулировку.
— Тут такая штука. Мне надо будет отлучиться, а ты не мог бы меня подменить? Заработаешь по-человечески.
Виталию показалось, что он что-то упустил.
— Подменить на каком участке фронта?
— На этом, — ответил Эдуард хладнокровно. — Не на семейном же.
— А тебя не смущает…
Эдуард в порядке отказа поднял ладонь.
— Меня не смущает.
Виталий прошелся по кабинету, чуть не лег на диван, подошел к окну и высунул голову в весну. Он как бы доил собственный мозг, но ни капли не выдаивалось.
— Давай вкратце, — сказал Эдуард, небрежно перекинув ногу через ногу.
— Давай.
— Ты скептически относишься к психотерапии. Разве нет?
— Ну… да. Но, Эдик, у меня такое впечатление, что она ко мне относится еще более скептически.
— А мы ей слова не давали. Ты когда видишь в кино сеанс психоанализа, у тебя мелькает мысль, что и ты бы так мог?
— Но я и когда вижу Человека-Паука…
— Да или нет?
— Ну, допустим, да.
— Ты ждешь мужика, который вот-вот зайдет. Нет! Усложним. Ты ждешь Гринько М.Е. и даже не знаешь, какого оно пола, уж не говоря о гендере. Твой предварительный диагноз — для начала.
Виталий посмотрел на прямоугольную дверь.
— Незакрытый гештальт и детская травма.
…
Эдуард Морозов встрепенулся и встал. Тут очень кстати Оксана, девушка-администратор, принесла кофе с печеньем; Эдуард энергичным жестом переадресовал подносик Виталию. Оксана начала с гостя, но Эдуард еще энергичнее отписал своему приятелю поднос целиком. Тот отхлебнул и куснул.
— Тысяча сверху, — сказал Эдуард торжественно и даже с каким-то гортанным перезвоном, как если бы возвестил о приезде герцога Анжуйского в Булонский лес.
— Сверху чего? Тысяча чего? Да объясни ты толком.
— Смотри, — объяснил психотерапевт толком, — психотерапия — это не вполне лечение. Это скорее створка, опция, отдушина, готовность оказаться рядом… в трудную минуту, подставить плечо или локоть.
— Мне записывать? — спросил Виталий.
— Не будь циником. Лирику не к лицу быть циником. Итак. О чем я?
— Плечо или локоть.
— Вот-вот. Причем мы имеем дело не с больными людьми или, тем более, с болезнями, а с особенностями и состояниями. Ты уловил разницу?
— Думаю, да. Болезнь вылечил — и гуляй. А особенности и состояния — это как звезды на небе. Сегодня нет, а завтра опять есть. Хочешь бесплатный девиз? Повесишь вот сюда. Ваши особенности — наше состояние.
Эдуард постепенно мрачнел — но так постепенно, что это не сказывалось на ходе разговора.
— Ты не прав по существу, — сказал он кротко, — но это поправимо. Хуже, что ты неправ по протоколу. Не говори бесплатно то, что не кажется тебе полной херней. Даже не молчи бесплатно. Нет. Без «даже». Особенно не молчи бесплатно.
Морозовы слегка помолчали — то ли на взаимозачете, то ли все-таки бесплатно. Эдуард мельком взглянул на то место запястья, где могли быть часы.
— Короче. Я тут вылечил одну пациентку, — это было сказано между прочим, как «я тут выключил свет», — и она порекомендовала меня подружке.
— И ты едешь на интенсив в Калугу подставить подружке локоть и плечо, а я тут пролонгирую твоих бытовых особенных людей, чтобы они не сменили тебя на другого мозгоправа.
— В основном правильно. Я бы сказал, в девятку. Только не в Калугу, а во Флориду, к молодой вдове миллионера.
Тут Эдуард Морозов внимательно и беззастенчиво заглянул в глаза Виталию и добавил:
— Даже не думай.
В первую секунду Виталий искренне не понял, о чем ему запрещено думать, но тут же подумал.
— Эдик, не спеши.
— Я и не спешу. Самолет послезавтра.
— Смотри. Объективно можно слоном съесть коня, а можно конем съесть слона, и почему бы не рассмотреть холодным глазом… холодными четырьмя оба варианта?
— Ты, когда сюда шел, думал, что полетишь на Майями-бич заниматься психоанализом за пятьдесят штук зеленых в месяц?
Виталий постарался ответить как можно более честно:
— Нет.
— Вот ты и не полетишь. Это же, по сути, чудесно, когда представление о реальности совпадает с реальностью. Это и есть сознательное существование, а не растительное бытие. Полечу я. А ты получишь мои здешние гонорары плюс штуку сверху за то, что ты знаешь слово «гештальт».
— Я еще знаю слово «фрейм».
— А я — «анапест». Приходи завтра в двенадцать на подробную вводную консультацию.
…
Подробная вводная консультация оказалась мероприятием унылым и однообразным. Если бы у Эдуарда, как у Валтасара, на стенах проступали слова, офисные обои превратились бы в перечень вариантов легального отсутствия — от внезапного кишечного приступа до безнадежно застрявшего лифта. Оксану обучили незаметно, не вынимая руку из кармана, посылать Виталию Морозову звучные эсэмэски, после которых тот менялся в лице и растворялся в дверях. В общем, прячься или беги.
Виталию стало кисло. Его как бы мордой сунули еще в одно ремесло, которым он не владел. Вероятно, внутреннее состояние Виталия отразилось на табло, потому что Эдуард прервал инструктаж и спросил:
— Виталик, что-то не так?
— Ну, начнем с того, что если я буду постоянно срать в лифте, вряд ли кто-то мне оплатит эти сеансы. И чем тогда этот месяц моей жизни окажется более медовым, нежели предыдущий?
Эдуард посмотрел на Оксану, как бы не понимая, как можно не понимать таких простых вещей. Но Оксана вразрез с корпоративной моралью вздохнула и сказала:
— Я, честно говоря, разделяю опасения Виталия Аркадьевича. Мы сейчас рассуждаем, как не работать и при этом не растерять клиентуру. Допустим даже, мы ее не растеряем. Но денег-то не получим. А мне надо баню на даче достроить.
— Да за кого вы меня принимаете?! Конечно, тебе будет оплачен каждый сеанс, даже если его не было. А тебе твердая зарплата в мягкой валюте. Плюс штука сверху.
— Кому? — быстро спросила Оксана.
— Обоим.
Недопонимание как бы рассосалось, но Эдуард взглянул на лицо друга, расслабил галстук и подчеркнуто корректно спросил:
— Виталик, что-то еще? Докрутим финансовую часть?
— Да нет, Эдик, ты меня знаешь, я не тащусь от денег. Дело… дело в другом.
— В чем?
— Я боюсь, ты будешь смеяться.
— Я?! Да я забыл, когда последний раз смеялся.
Оксана кивнула в знак согласия: он не смеется.
— Ну! Рожай!
— У меня создалось впечатление, — негромко и грустно сказал Виталий, — что ты не веришь в меня как в психотерапевта.
…
Эдуард не спеша встал, как в замедленной съемке, потом без суеты, но уже быстрее повернулся к остальным спиной и деловито подошел к окну. Там он впустил весну пошире, с уличными шумами, а сам высунул голову в московское небо, да так и застыл.
— Эдуард Геннадьевич, все в порядке?
Эдуард, не оборачиваясь, дал отмашку рукой — все в порядке. Тогда Виталий на правах друга подошел к другу и после короткой борьбы развернул его лицом к Оксане. Цветом лицо напоминало сырую отбивную, и по ней текли слезы.
— Эдик, — спросила Оксана душевнее и доходчивее, — тебе плохо? Может, воды принести? Почему ты плачешь?
— Он не плачет, — ответил Виталий Морозов, — он ржет.
На этом слове, как на триггере (видите, и мы кое-что петрим в психотерапии), Эдуард перестал удерживать звуковую составляющую смеха — и тот внутри него лопнул и рассыпался в высшей степени разнообразно. Тут было и «уй-уй-уй», как если бы ребенок обжегся крапивой, и одышка, и стоны даже с каким-то эротическим отливом, и элементы гогота, как у группы слесарей после пошлого анекдота. Этот смех был скорее удивителен, чем заразен, и Виталий с Оксаной просто наблюдали за ним, как за явлением природы.
— А вы говорили, он не смеется, — заметил Виталий.
Эдуард сбегал в санузел, сильно умылся, видимо, отдышался — и вернулся к товарищам.
— Предупреждать надо, — сказал он Виталию дохло. Тот открыл было рот, но Эдуард всячески показал, что не хочет эту тему расчесывать. А может, и не может.
Но Виталий рта не закрыл.
— А, между тем, — сказал он, далеко не один человек приходил ко мне, когда ему нужно было плечо или локоть, и, как правило, получал, что хотел.
Эдуард не рассмеялся. Его лицо, вернувшееся в привычные очертания и цвета, выразило работу мысли.
— Хорошо, — изрек он, наконец, — тогда поступим так — вообще не ври, и будь что будет. Оксана, ты сделала, что я просил?
— А как же, вы не заметили?
Все трое вышли за дверь и увидели на ней свежую табличку:
АПРЕЛЬ
ДРУГОЙ МОРОЗОВ
— Надо было отыграть фамилию, — пояснил Эдуард.
Виталий кивнул.
…
Теоретически понедельник мог не настать, но он настал. Виталий Морозов в цивильной одежде явился в офис Эдуарда. Оксана выскочила к нему навстречу.
— Если что, я посылаю вам смс — и катапультируйтесь.
— А если что?
— А если все. Я пошлю в любом случае, а вы уж решайте.
Морозов задумчиво кивнул. В предбаннике сидели три человека: мужчина номенклатурной наружности, женщина, похожая на модель женщины, и тетка. Тетка плакала деликатно и бесшумно, как бы омывая слезами лицо.
— Если по записи, — сказала Оксана, — то Дарья Викторовна.
Модель шевельнулась.
— Если по живой очереди, Дмитрий Борисович, и он спешит.
Мужчина суетливо кивнул.
— Вы, — указал Виталий на тетку перстом, — проходите.
Та вскинула на него лицо — другой Морозов кивнул. Оба зашли в кабинет и закрыли дверь. Тетка села на стул, Морозов — на подоконник.
— Я, — попыталась она начать сквозь плач и не смогла, — я…
— Вы поплачьте, — сказал Морозов.
Слезы побежали быстрее, тетка вдохнула, потом, вместо того чтобы выдохнуть, вдохнула еще раз — и разрыдалась по полной.
Виталий сперва попробовал не смотреть на нее из скромности, потом посмотрел из профессионального долга. Несчастная женщина и в лучшем виде не была красавицей, а сейчас, измазанная тушью и с громадным красным носом, выглядела, как персонаж мультфильма.
Примерно так последние недели выглядела тетка Виталия Марина, которая любила племянника с самого его рождения и до самой своей смерти.
Она, Марина, все хотела усовершенствовать землянику, но что-то мешало ей — пустяшное частями и непреодолимое целиком. И в гробу она лежала притихшая и думала, такое впечатление, что о землянике. Виталий Морозов призвал всю свою ответственность, но тетка предательски расплывалась в его глазах.
— Назовите имя-отчество, — сумел сказать другой Морозов сквозь зубы.
— Сейчас, — пробормотала тетка, рыдая. Морозов тем временем ментально сгруппировался и со своей несчастной покойной тети Марины мысленно переполз на образцово благополучного приятеля, у которого было все и ничего лишнего. Но и у него ветшали сосуды, и время сыпалось отовсюду, как песок, да, как песок. Тетка плакала — и вдруг Морозов сообразил, что тоже плачет, причем неслабо. Он вытащил из кармана носовой платок и мгновенно начинил его соплями. Потом нашел в другом кармане другой чистый платок и дал тетке. Та не отказалась. Некоторое время оба ревели — и все тут.
Оксана то ли специально, а то ли просто так, двигаясь туда и сюда, оставила щель в кабинет Морозова. Хотя, собственно, слово «щель» тут недостаточно, потому что из предбанника в итоге простреливался весь кабинет. У евреев есть Стена Плача — а вот у Морозова был плач без стены.
— Зеркалит, — сказал номенклатурщик.
— Но как, — отозвалась модель.
В какой-то момент Оксана вошла в кабинет и очень деликатно коснулась плеча пациентки.
— Извините… ваше время вышло. Будете продлевать?
— Нет-нет.
Тетка сбегала к раковине, хорошо умылась и вернулась посвежевшая и даже обаятельная. Скажем так, даже не тетка. Женщина… ну, торчал нос, а почему бы ему не торчать. Тем более, он указывал в будущее, которое, по всему судя, опять открылось как опция.
— Я могу вас как-то отдельно отблагодарить? — спросила женщина, дружески обнимаясь с Морозовым.
— Да нет, — ответил тот, всхлипнув, — зачем. Купите себе коробку хороших конфет. Вы какие любите?
— Сливочные помадки.
— Прекрасно. Прекрасно.
…
Так они распрощались, и первая морозовская пациентка ушла. Оксана спросила, кому нужнее из оставшихся. Те грациозно уступили друг дружке. Могло возникнуть впечатление, что они хотели остаться с доктором Морозовым в относительном одиночестве, не без Оксаны, конечно, но с пустым предбанником.
Как только мужчина понял, что значит в этой ситуации уступить, он немедленно уступил и прошел первым.
— Дмитрий, — сказал он. — У вашего брата была моя карта.
Морозов сперва воспринял этого брата фольклорно, типа «знаем мы вашего брата», потом сообразил, что речь идет об Эдуарде из Майами-бич.
— Оксана! — позвал он. — Поищите карту Дмитрия. Дмитрий, нет, мы не братья с Эдуардом. Был такой культовый фильм «Чапаев» братьев Васильевых…
— Так они тоже не братья, — закруглил Дмитрий.
— Вот именно!
— Виталий Аркадьевич, — отозвалась Оксана из глубины кабинета, точнее, из уголка, отделенного шкафом и шторкой, — нет его карты. Она в сейфе, а ключ у Эдуарда Геннадьевича, а он…
— Да-да. Утка в зайце. Ну, Дмитрий, что нам карта? Вы изложите как есть.
— От меня ушла секретарша.
Виталий испытал интересное ощущение, знакомое ему как поэту — все слова были те, но криво стояли. Дмитрий ушел к секретарше. Все понятно. От Дмитрия ушла секретарша. Ничего не понятно.
— Дмитрий, если можно, слегка подробнее и откровеннее. Если у вас были какие-то… скажем, неуставные отношения с секретаршей, то вы не стесняйтесь… точнее, стесняйтесь, если вам так удобнее, вообще, сядьте свободнее, комфортнее…
— Моей секретарше 73 года, и отношения у нас с ней… были, как у начальника и секретарши. Так вам понятно?
— В самых общих чертах.
— Я мог на нее положиться, я мог ей довериться. Уж не говоря о непосредственной работе. — Тут Дмитрий то ли сглотнул, то ли все-таки всхлипнул, и Виталий Морозов, чисто гидравлически не способный к еще одному слезоточивому акту, быстро перевел тему:
— То есть вы не хотели бы ее отпускать?
— Вы поразительно догадливы.
— А вы пробовали удвоить ей оклад?
— Да.
— А утроить?
— Тогда получусь я.
Виталий не смог бы четко сформулировать, почему это невозможно, но почувствовал это нутром.
— Расскажите в динамике, — попросил он клиента. — Вот она стучится, открывает дверь и предупреждает. Куда она уходит? К конкурентам?
— К ним. К внукам.
— Против внуков не попрешь, — пробормотал Виталий.
— Что вы сказали?
— Какую-то общего вида пошлость. Не обращайте внимания.
Тут Дмитрий впервые обратил внимание на апрельского Морозова и посмотрел на него с интересом.
— Вот так я и засел в отрицании, — подытожил Дмитрий. — Я не могу смириться с тем, что она уйдет. Мне пора переходить на следующую стадию, а я застрял. Кстати, куда?
Куда-куда. Виталий Морозов в принципе помнил этот психологический отченаш. Там… гнев, торговля, в итоге — слюнявое приятие, но в порядке стадий плавал. Никогда, как говорится, Штирлиц не был так близок к провалу.
— Юнг, — сказал самозванец развязно, — не принимал схемы на веру. Вот почему мы с вами уверены, что из отрицания надо вылезать? По мне, так есть здоровый романтизм в отрицании. Бессмертие возникает из отрицания смерти.
— Если возникает, — склочно вставил Дмитрий.
— Ну, не будем соскальзывать в богословский семинар.
— Короче, что мне делать?
— Вы, — начал Морозов, еще не зная, чем кончит, — попросите ее найти себе замену. Последнее желание бывшего начальника.
…
И тут повисла тишина. О чем думал Дмитрий, нам неведомо, а Виталий поразился внезапной глубине своего прозрения.
— Я попробую, — ответил Дмитрий осторожно.
— А попробуйте.
И вот перед другим Морозовым возникла женщина-модель. Она заслуживала подробного описания — так не откажем же ей в таком пустяке.
Пациентка выглядела как мечта мужчины, наделенного воображением, но практически лишенного вкуса. Зайдем с другой стороны — представьте себе неброскую красоту нашей средней полосы, бледное небо, чахлые рощи. Так вот — ничего этого и подобного. Манго, маракуйя, авокадо. Если уж грудь, то на пару размеров больше среднего. А если нога, то сантиметров на 10 длиннее. Макияж усиливал все возможные эффекты, как если бы разъяснял дебилу таблицу умножения. Но, вероятно, как мужчину ни отесывай, пресловутый первобытный дебил в нем дремлет, а то и не дремлет. Ища… нет, громко сказано. Поискивая папку посетительницы вне сейфа, Оксана боковым зрением холодно наблюдала нарастающую эрекцию другого Морозова, а тот боковым зрением наблюдал ее боковое зрение. Ну что тут сказать. Очередную пошлость про ничто человеческое?
Морозов прочистил гортань и спросил:
— В целом попробуйте ухватить главное — в чем наши в вами проблемы?
— Мужчины не принимают меня всерьез.
— А как принимают… извините… это профессиональный интерес. С прибаутками?
— Они принимают меня за сексуальный объект.
Морозов почувствовал себя так, как будто к нему пришел таракан и пожаловался, что многие принимают его за таракана.
— Как я могу вас называть?
— Дарья.
— Дарья, ну, положа руку на… на что-нибудь, уж если вы не сексуальный объект, то кто?
— А у меня, между прочим, два высших образования, не считая языковых курсов.
— Какие? — спросил Морозов машинально.
— Психолог и юрист.
Морозов мог бы в принципе испугаться, но отчего-то не испугался. Его слегка позабавила вся мизансцена: авиаконструктор, временно подменяющий другого авиаконструктора, проводит психологическую консультацию с психологом и юристом.
Оксана, отчаявшись найти папку, побрела в сторону санузла. Морозову слегка захотелось потрогать бедро Дарьи, но он это искушение успешно преодолел.
— Вы верите в Бога? — спросил он неожиданно.
— А причем тут… ну, скорее да.
— Стало быть, есть смысл в том, что Господь сделал вас такой… привлекательной.
— Смысл есть, вот только я его не вижу.
— Извините за прямой вопрос, вы фригидны?
— А вы сексолог?
— Нет, авиаконструктор.
— Ну, мне не с чем сравнивать. Но если я… как сказать… ну, имею отношения, а в соседней комнате спит моя дочка, я не кричу.
— Да, — сентенциозно заметил Морозов, — а я стараюсь вообще не кричать.
Зачем он это сказал? Да хоть пытай его, не узнаешь. Как говорится, взял и сказал.
…
Так, с переменным мерцающим успехом закончилось первое рабочее утро другого Морозова, а потом, как выяснилось, и день, потому что послеобеденный пациент почувствовал себя то ли слишком хорошо, то ли слишком плохо, и до офиса не доехал.
Второй день прошел легче первого, а там и остальные.
Обобщим: прошло время.
Эдуард Морозов вернулся из Флориды богаче и смуглее, чем отлетал туда. Им все и везде остались довольны — и этим многое сказано.
Виталий Морозов понемногу сделался психотерапевтом для литературной тусовки — и это тоже постепенно устроило всех.
Беспроводная мышь занемогла и издохла.
Коронавирус модифицировался пару раз и стал еще коварнее и остроумнее.
Те, кто смеялись, в основном отсмеялись, а кто плакали — отплакались.
Секретарша Дмитрия не нашла себе достойной замены и осталась его секретаршей — не в ущерб, разумеется, внукам. Дмитрий, если что, выделял им машину с водителем.
Дарья ненадолго вышла замуж за самоуверенного красавца, но что-то в нем ее не устроило — теперь уже не вспомнить, что именно.
Оксана достроила баню на даче.
…
Оксана достроила баню на даче.
Комета Галлея пришла и ушла.
Все это могло бы сложиться иначе —
немного удачи, немного тепла.
Вода на стекле пролагает дорогу
слеза на щеке пролагает свою,
тепла и удачи нам дай понемногу
на мокром асфальте в холодном раю.
Автобус везет нас в счастливые дали,
дорожная песня, а в термосе чай.
Вдруг что-то видали, да не увидали,
поэтому здравствуй, что было прощай.
Поэтому наше, что было иное,
и нам остается смеяться навзрыд,
а детская травма лепечет и ноет,
и третью неделю гештальт не закрыт.
