В сентябре 2023 года в Калининграде в рамках Международного научно-творческого симпозиума «Волошинский сентябрь» прошел литературный фестиваль имени М.А. Волошина «От Черного моря — до Балтийского», собравший поэтов, прозаиков, критиков, редакторов, а также простых любителей чтения со всей страны. Фестивалю предшествовал юбилейный ХХ Волошинский конкурс, на котором у «Формаслова» была своя номинация — прозаические миниатюры (не более 3,5 тысяч знаков с пробелами). Предлагаем вам познакомиться с работами участников, вошедшими в шорт-лист.
Вячеслав Харченко
Мария Косовская, лауреат
Тетя Женя
По грунтовой, засыпанной щебнем дороге шла женщина и выкрикивала что-то, эмоционально жестикулируя руками. Она как бы вопрошала, обращаясь то ли к полю, то ли к дороге перед ней. Я сразу узнала ее — тетя Женя, Евгения Павловна Ткалич. Ее на Николаевской улице знали все, она частенько вот так ходила вдоль заборов, заросших крыжовником и бузиной, через пустой участок и поле, засеянное сурепкой. Шла и доказывала что-то невидимому собеседнику.
Я подъехала к ней на велосипеде. В пакете, ударившись о руль, звякнула бутылка Новосельтеркой:
— Теть Жень? Вы как?
Она посмотрела на меня, сдвинув брови, и крикнула так, что я отшатнулась и чуть не уронила велосипед:
— Вот у тебя дочери! Ты счастливая! А у меня — сын!
И пошла дальше целеустремленной и злой походкой, будто спешила по каким-то неотложным делам. Только дел у нее никаких не было.
Сыну ее перевалило уже за сорок, жил он отдельно, в квартире в пятиэтажке. И пил, как пьют в провинции многие мужчины. Но у Толика была неоспоримая причина пить — он считал себя виноватым в смерти отца. Эту историю тут все знали, сочувствовали, конечно, а некоторое и осуждали.
Лет десять тому назад муж тети Жени — Дмитрий Михайлович Ткалич, обычный, ничем не примечательный мужчина, работящий и хозяйственный, загулял с Иркой, двадцатипятилетней продавщицей из салона связи. Что она в нем нашла? Разве что не пил, а девки в нашем городе хватаются за любого, им в двадцать кажется, что жизнь прошла и дольше ждать невозможно. Дмитрий Михайлович был мужик тихий, добрый, себе на уме и не гулящий. А тут напала на него такая присуха, будто Ирка приворожила его.
После нескольких месяцев тайных встреч, о которых все в городе знали, тут уж не скроешь ничего, Ирка стала его шантажировать: если не бросишь старую дуру, сама ей все расскажу. А тетя Женя не только не знала, она вообще не интересовалась таким, некогда, у нее работа бухгалтером на молокозаводе, грядки неполотые и куры, которых два раза в день кормить. Сын Толик знал. Решил он поговорить с отцом жестко. Мол, так и так, если обидишь мать, — угондошу, тебя и твою прищепку. Дмитрий Михайлович не ожидал такого от сына. И от Ирки не ожидал. Они с двух сторон на него насели. Он даже похудел, совсем с лица спал, а тетя Женя даже не замечала.
Дмитрий Михайлович смог найти только один приемлемый для всех выход — взял охотничье ружье и застрелился в курятнике. Сын после этого запил. Ирка уехала в Москву. А тетя Женя со временем стала ходить по нашей улице и разговаривать с погибшим мужем:
— Что ж ты, дурень старый. Рассказал бы, я б тебя простила. Знаешь, как тяжело одной. В доме-то. Зачем мне оно? Кому? Сын спивается. Ты помер. А я что?
Походит она так, походит, и в дом. Она давно на пенсии, ничто ее больше не интересует. Забросила даже и огород. Только люпины, совсем уже одичавшие, разрослись у самых ворот. Кур тетя Женя тоже больше не держит. Курятник еще цел, но она не может в него зайти, боится снова увидеть кровь и распластанного бледного своего Митю, который после смерти почему-то стал приходить к ней таким маленьким, будто ребенок, и таким родным.
Ася Аксенова, дипломант
Клад в саду
— Я зарыла этот секретик в саду. Пусть все считают, что там клад. А там и есть мой клад — все сокровища под бутылочным зеленым стеклышком, под фольгой: бусинки, цветочки, высушенная мертвая бабочка – павлиний глаз, и старинное, гладкое, маленькое медное колечко. Настоящий клад! Я же не виновата, что наткнулась на скелет мертвой мышки!
— Я закопал своего любимого хомячка в этой ямке, сделали ему гробик из картонной коробочки, которую сам склеил. Я же не знал, что, когда буду копать хомячью могилку, наткнусь на старые монеты! Дедушка очень заинтересовался ими и сказал, что они еще царского времени.
— Я закопал эти монеты, когда отправился из деревни в город на заработки: чтобы лихие люди не отобрали. Я не ожидал, что наткнусь на человеческую кисть, совсем истлевшую.
— Я ловко спрятал куски тела этой девки, которая отказалась быть покорной, пришлось дать ей кистенем в висок и снасильничать уже мертвое тело. Странно только, что она без колечка медного была, которое я ей подарил. Она ж носила его с охоткой. А потом что-то случилось — и отказалась со мной гулять, да и замуж отказалась. А мне кровью глаза залило от ярости, сам не помнил, как убийство сотворил. Пришлось распилить на части и зарыть в разных местах, чтоб точно не нашли и собаки чтоб не отрыли. А голову я ночью с оврага в реку бросил.
— Мама, а помнишь, ты мне рассказывала про красавицу Василису, на которую я похожа? Она ведь сестра прадедушки, да? Ее так никогда и не нашли?
— Нет, не нашли. Как в воду канула. Только медное колечко от нее и осталось. То, которое ты неделю назад в секретик положила. Ну, будешь откапывать секретик, или пусть еще полежит?
Екатерина Золотых, дипломант
Апрельская суббота
Море сегодня спокойное. Еле-еле колышутся волны. Бреду по пляжу, песок засыпается в кроссовки. Жарко. На солнце все +20, наверное. Но купаться в апреле в Балтийском море — дело рискованное. Впереди никого. Белый песок, синяя вода. Час дня. Безмятежность. Даже чайки не кричат. Нахожу два прозрачных стекла, отточенных морем до гладких краев. Они похожи на льдышки, что были здесь в декабре. И еще камень, обычного серого цвета, но с дырочкой — его можно покрыть глазурью и носить, как кулон.
Вдруг слышу, меня кто-то окликает: «Девушка, девушка! Стойте, подождите!» Оборачиваюсь и вижу мужчину в годах, похож на армянина. «Там балтийский тюлень на берег вышел, мааааленький такой! Идите, посмотрите, это очень редкий случай! Только близко не подходите — удерет. От меня вчера сбежал». Спасибо! Конечно, мне хочется увидеть маленького тюленя. Я разворачиваюсь и иду обратно.
Издалека вижу, что на песке действительно кто-то есть, а еще есть две тетушки в годах, которые держат в руках телефоны, видимо с уже включенными камерами. Подхожу ближе. Вернее, сажусь на корточки и крадусь, помня совет прохожего. Тюлень и вправду еще маленький. Весь в песке. Шерсть серого и белого цвета вперемешку, смена идет, наверное. Он то смешно заваливается на бок, то выгибает кверху задние плавники и смотрит большими, черными, влажными глазами. Милая усатая морда. Женщины активно снимают, я тоже решаю записать видео. На память. И тут замечаю: на морде у тюленя что-то блестит. Приглядываюсь.
Бедный малыш поймал рыбачью снасть! В верхней губе у него плотно засел крючок, из которого тянется леска с грузилом. «Так вот почему ты второй день подряд на берег выходишь — помощи просишь», — думаю я.
Озвучиваю женщинам то, что заметила. Они начинают причитать, мы знакомимся. «Елена, Москва-Франция», — представляется блондинка. «Тамара, я из Калинининграда, велосипедистка». Хорошо в 60 лет быть велосипедисткой или путешественницей. Тоже так хочу. Тут возвращается «армянин»: «Ну что, поглядели? На видео успели снять?» «Да у него крючок с леской в губе, ему помощь нужна!» — говорю я. «Давайте подумаем, как ему помочь. Он для этого на берег вышел. Есть не может, наверное». Тюлень издает скулящий звук и закрывает глаза. Помощь точно нужна.
«Алло, мужчина, здравствуйте! Здесь на берегу Балткосы раненый тюлень. Ему нужна помощь. К кому обратиться?» Получаю номер телефона экстренной службы Балтийска. «Алло, добрый день! Здесь на берегу раненный тюлень, нужна помощь!» Спрашивают, где именно мы находимся. Полуразваленный бункер на берегу — ориентир. «Знаете, мы по таким случаям не выезжаем. Некому выезжать. За деньги тоже не выезжаем. Говорю же, некому». «Ну, а что же тогда делать? Он умрет от голода, если ему не помочь!» В трубке тридцатисекундное молчание. «Сейчас передам в калининградский зоопарк, может, они вышлют специалистов. Надеюсь, не уйдет он, пока они приедут. Я вам перезвоню».
Сидим на песке, жарко. Тюлень лежит, но одним глазом контролирует каждое наше движение. Прошел час. Никаких звонков. Шерсть у тюленя высохла, теперь он не похож на кусок грязи. Периодически он пытается вытащить плавником то, что ему причиняет боль, но ничего не выходит. Издает жалобные звуки. Пытаемся приблизиться — шипит. «Армянина» зовут Виктором, он недавно купил здесь квартиру, прямо на Косе. Он просит меня звонить всем, даже губернатору. А потом у него получается так близко подползти к тюленю, что он обрезает край лески с грузилом. Ну хоть так, хотя бы грузило не будет тянуть. Как он его уговаривал! «Не бойся, не бойся, мой хороший. Дай мне подойти, я помогу тебе. Помогу. Дурного не хочу сделать. Да не шипи ты, я же по-дружески к тебе».
Тюлень шипит, но остается на месте. Зубы у него, надо сказать, уже не маленькие, как у крупной собаки, острые. Руку в момент перекусит.
У меня звонит телефон. «Екатерина? Связался с зоопарком. Сегодня суббота и ехать некому. Могу дать номер телефона заведующей, Светланы Ивановны. Она сказала, что вы можете ей позвонить.» Ну, давайте. Хотя я сомневаюсь, что она чем-то поможет. Звоню. Светлана Ивановна говорит не подходить к дикому животному, просит прислать фото тюленя и спрашивает, нет ли у него метки на голове. Интернет на Косе работает плохо, я тщетно пытаюсь отправить фото, потом бросаю это занятие. Нужно самим что-то делать. Окружить, прижать к земле, закрыть пасть и вытащить крючок. Но только вот с силами проблема.
Тамара с Еленой не удержат, мы с Виктором в принципе можем, но это не точно. Тюлень ведь сильный и точно будет защищаться. Виктор предлагает попробовать загнать тюленя в мой рюкзак и отвезти в Калининград на машине.
Выкладываю все из рюкзака, начинаем окружать беднягу. За целый день нахождения на солнце, у меня голова кругом. Все кажется нереальным: море, тюлень, люди. Блестящий крючок в тюленьей морде.
Неожиданно из-за дюн появляются двое молодых людей и мальчишка лет пяти. Зовем их к себе. Они осторожно подходят. «Что у вас тут?» Мы наперебой начинаем рассказывать. Парень постарше говорит: «Я биолог. Тюлень молодой совсем, выглядит он не очень, наверное, не ел уже несколько дней, худой». Дальше события развиваются стремительно. Евгений, так зовут второго парня, накидывает на тюленя куртку, прижимает его коленями к песку, держит пасть. Тюлень пытается вырваться, я бросаюсь помогать — тоже прижимаю его к песку. Так и сработали: Женя пасть держал, я помогала зафиксировать тело бедолаги в одном положении. А Виктор-биолог доставал крючок.
Вначале он обрезает леску у основания крючка. Рана-то уже загноилась. Тюлень сопит. Я чувствую, как его тело готово вырваться, если хоть на долю секунды ослабить хватку. Витя тянет крючок в одну сторону — никак. В другую — тюлень скулит. Мы держим. Придется с силой вытаскивать через более широкий край. Несколько секунд и крючок на свободе. Из раны сочится кровь. Дырка вроде небольшая. Море вылечит, заживет. На счет три отпускаем тюленя и отбегаем в сторону.
Он на всех парах несется к воде, откуда силы взялись! Только хвост и мелькнул в волнах. Давай, отъедайся там. И будь поосторожнее с рыбаками.
Наталья Нагорнова, дипломант
Обетованная игровая
Поздним вечером двор большого дома буквой «Г» освещался второй в этом месяце полной Луной. За трансформаторной будкой стояли три мусорных контейнера, сбоку от них были рассажены старые игрушки — кто-то одну прислонил, так и стали они тут собираться.
— Я тут ненадолго, — с важностью попугая Кеши объявил огромный белый медведь с красными ушами и лапами, — очень красивая женщина принесла меня сюда и сфотографировала. Наверное, это какая-то модерновая фотосессия, сейчас же модно на фоне старых заводов, заброшенных элеваторов, помойки. Заберет меня назад — узнаю…
— Да не заберет, — отозвался коричневый плюшевый мишка среднего размера. — За меня вот сейчас на «Мешке» через аукцион можно хорошие деньги взять, я — коллекционный. Хозяйке моей вечно некогда, все суетится, концы с концами еле сводит, а мне цену не знает… Тебя кто ей дарил — мужик, который ее бросил? Она, наверное, ему фотографию пошлет, что его подарок теперь на помойке, чтоб ему больно было. Так что — живи теперь тут. Ты практически новый, такие, бывает, попадают к новым хозяевам. Может, и тебя заберут. Это изрезанных и исколотых не забирают — у них из ран синтепон торчит.
— А если тому мужчине не будет больно? — поинтересовался прежде косой, а теперь одноглазый заяц.
— Ну вот это она и узнает, посмотрит на его реакцию. Небось, уже все соцсети проверила, — мудрено ответил плюшевый.
— Да тут нормально, даже весело, поговорить есть с кем, — заговорила облезлая лиса модели 70-х из свалявшегося рыжего искусственного меха, — уж лучше, чем если бы тебя к дереву привязали висеть между небом и землей, как в преисподней. Мне тут даже — по сравнению с той квартирой, где я жила, здесь даже порядок. Вот там была помойка, ничего не выбрасывалось. Считаю, что мне повезло.
Белый медведь не верил своим красным ушам:
— Это что — она со мной хочет проделать то же самое, что ее мужчина с ней? Но я же не виноват! Я так радовался, когда она меня на своей кровати красиво усаживала.
— Мало ли, где нас всех поначалу усаживали, — задумчиво произнесла та рыжая лиса в блеклом ситцевом сарафане с синтетическими кружевами, и большой медведь загрустил.
… Когда Луна уже закатилась за «Г», к помойке, слабо освещаемой дальним фонарем, подошел стильно одетый мужчина средних лет. Он медленно обошел контейнеры вкруговую, на втором витке стеснительно подошел к красноухому медведю и взял его за подмышки на руки, как берут детей. Потом зашел с ним в подъезд, из которого тот был вынесен «очень красивой женщиной».
Обочина мусорного контейнера замерла в немом изумлении — такого возвращения в хозяйский дом она еще не видела.
Вячеслав Некрасов, дипломант
Зверь. Петербургская история
Она балерина. Он музыкант. Ему нужно ехать куда-то в Европу играть. Ответственный концерт. Она напилась пьяной, звонит:
— Приеду! — Не приезжай! Я собираюсь! Нет времени! — А я приеду!! — Приехала. Он вытолкал ее из квартиры. — Я же тебе говорил!!! Все! Уходи!
Вышла во двор… Пыльные стены. Серая ночь… Стоят бледные, лобастые мужчины, руки в наколках.
Она, повернула голову на балетной шее:
— Ребята, а у вас есть нож?
— Есть… А зачем тебе?
— Шины проколоть тут одному гению.
— На… Вернешь.
Ушла в темноту… возвращается…
— Вот…
— Сколько колес проколола-то?
— Все четыре! И запаску.
И пошла, раскачиваясь.
Мужчины посмотрели ей вслед…
— Ну… ты и зверь…
Потом он звонил… она никогда не слышала, чтобы так кричали.
А потом он играл. Где-то в Европе.
Елена Королькова
***
В самом начале обучения я наблюдала, как предыдущий ученик выходит из машины, что-то говорит, пожимает руку инструктору или смеется, желает хорошего дня. Сама я не могла так, не могла говорить, смеяться, сближаться, подавать руку, смотреть в глаза. И меня злила легкость, с какой люди идут на сближение. Я считала, что это от глупости. Но сегодня я выходила из инструкторской машины, и в этот момент подошел новый ученик. Я брала пальто и сумку с заднего сидения, и инструктор меня спросил: «Устали?» Я сказала: «Не чувствую ни рук, ни ног» и засмеялась.
Я шла домой после трех часов вождения. Шла обычным путем по задворкам, за соседним домом. Я подняла глаза и увидела перед собой совершенно незнакомое мне место. Я знала, что передо мной мой дом, но на секунду я увидела совсем незнакомый дом, и я была не я, и этот город — другой, и район, и время — другое, и мир — другой. На секунду занавес приоткрылся. Я клянусь, что в тот миг видела дом, в котором живу десять лет, впервые.
Сегодня перед уроком вождения я видела, как ворона пьет воду с асфальта. Прошел дождь, и на свежем асфальте лежали крупные капли воды. Ворона наклоняла голову на бок и опускала ее, почти прижимаясь щекой к асфальту, и так набирала в клюв воду. Даже у вороны есть система.
— Скажете мне, когда нужно уже будет включать поворотник?
— Когда его нужно будет включать, поздно будет говорить.
— Ну а вы скажите кратко. Скажите просто… — да.
Он рассмеялся. Мы ехали вдоль железной дороги. Шел снег. Было сине и светло. А впереди был маленький мостик через железнодорожные пути. Если проехать по нему, то справа будет заправка. Там он возьмет чай по акции. Я пью во время занятий только воду.
Любовь — это желание делиться. Никогда не думала, что так, но услышала вчера в сериале «Химера». Главный герой говорит своей девушке:
— Я люблю тебя, я хочу делиться с тобой всем.
Сегодня яркое солнце. Я делаю фото и мысленно делюсь с ним: «А ноябрь бывает и вот таким».
В бассейне я танцевала, танцевала и мысленно рассказывала ему, что в бассейне чисто, светло, тепло, немноголюдно, и я могу просто ходить по дну, представляя себя королевой, которая идет по замку в замедленной съемке, за ее спиной развивается длинный шлейф пышного платья. Я смотрела на свои ноги, мышцы под водой и думала: «Это — я». Теперь я у меня есть. Я кружилась и лежала в воде в позе эмбриона. Я думала о том, что теперь я могу снова родиться, и рожу себя я сама, и любить себя буду я сама. Я буду себе очень рада.
Я вышла из ТЦ и увидела, что он стоит вдалеке, где паркуются все инструкторские машины, в компании двух мужчин. Они что-то обсуждают. Я остановилась. Он поднял руку и указал мне на машину, мол: «Прошу». Я шла и так улыбалась, что пришлось опустить голову. Он слушал мужчин, легко кивал и смотрел на меня. Солнце светило по-летнему ярко. Я села в машину. Он попрощался с приятелями, и они все расселись по своим машинам. Я настраивала сидение и увидела, в соседней машине пожилой инструктор сидел, приблизив лицо к стеклу, и смотрел куда-то вдаль, мимо меня, и были у него такие голубые, полные нежной грусти глаза. Я долго наблюдала за ним. Что он видел в вечернем синем февральском небе? Я все хотела показать его моему инструктору, но боялась, что, подав голос, спугну момент, а дотронуться до инструктора, чтобы позвать его жестом, я не могла.
Анастасия Кашпарова
Одуванчики
Кошки живут в небольшой двухкомнатной квартире, находящейся в тихом районе не в центре, но и не на окраине города. Их притащили сюда еще котятами — вызволили из подвала, посадили в куртки, прижав к груди, и доставили сюда на такси. Они даже не выглядывали наружу, только сидели, сжавшись, ожидая новой участи. С тех пор их выход за пределы квартиры ограничился попытками выглянуть в коридор. Один раз одна из кошек выскочила туда и испуганно встала на месте, не зная куда бежать, но ее тотчас схватили и вернули в квартиру.
В квартире много места. За те полгода, что кошки здесь поселились, пространство организовалось под их нужды как бы само. Самое высокое место, почти под самым потолком, в смежной с кухней комнате стало первой освоенной территорией — сюда испуганные кошки забрались в первый же день, вжавшись друг в друга. Они вылезли на осмотр квартиры не меньше, чем через неделю. Тогда начался захват остальных земель — лоток в туалете, тумба в спальне, подоконник и окно с видом на что-то далекое и недостижимое. Вскоре добавились коробки, притащенные из ближайшего супермаркета, в которых кошки организовали домики-лежанки, странная большая когтеточка, полки шкафа, ванна, кровать в конце концов, а впоследствии и столы, с которых кошек приходилось сгонять время от времени, дабы не жрали из тарелок.
Так кошки основательно захватили квартиру. Одна решила избрать своим ключевым местом тумбу, с которой через некоторое время стали свисать ее лапы во время сна, так как котенком по габаритам она быть уже перестала. Вторая предпочла коробку, которая вскоре немного развалилась.
Весна пришла резко. А вместе с ней и запахи. Кошки стали все чаще царапать окно и внюхиваться в открытую щелочку. Выйти вовне не было возможным, потому окно на улицу казалось выходом в неразгаданное, необыкновенное и не представляемое вовсе. Манили только инстинкты, они подстегивали попробовать, подсовывали запахи и звуки, не раскрывая большой тайны.
Были куплены шлейки, надеты на кошек, которые в свою очередь были успокоены чесанием за ушами и ласковым «тише, тише». Минуя небольшой коридор, лестницу и тяжелую дверь, на руках у нас кошки внезапно выпадали (скорее, попадáли) в огромный, необузданный и пугающий мир, не ограниченный куполом квартирного потолка, стенами квартирных комнат и привычными запахами дома. Глаза кошек застывали в изумлении и страхе, животные возбужденно ползали через траву, вжавшись в нее от никогда ранее не испытываемого или совершенно забытого чувства. Их носы воспринимали тысячи новых запахов, усы цеплялись за паутинки, вокруг были муравьи, трава, желтые бутоны одуванчиков и белые шапки одуванчиков (оседающие на всем вокруг, в том числе и на шерсти), песок и асфальт, смех людей, шум проезжающих машин, далекое и необъятное небо. Так жутко и удивительно внезапно узнать, что за пределами квартиры есть мир, который больше в тысячи раз, и в нем в тысячи раз больше опасностей и в тысячи раз больше прелестей.
Можно остаться в своей квартире, каждый день менять место сна, открывая для себя все новые полки, кушать корм, который, вероятно, будет меняться в зависимости от достатка хозяев. Можно протестовать и не ходить в лоток, а ходить около лотка или под кровать, или все-таки ходить в лоток, но настолько неаккуратно, что хозяевам все равно придется грузно выдыхать и тащить брыкающийся шерстяной ком в ванну. Можно бояться купания как самого ужасного, что может произойти, и трусливо убегать, когда появляется недвусмысленные намеки на него. Можно устроить настоящую кошачью войну за территорию или ласково и лениво спать вдвоем, свернувшись в единое произведение эстетического искусства.
Можно остаться в квартире и думать, что квартира — это весь мир.
А можно выйти на улицу и узнать, что там одуванчики.
Дмитрий Маркевич
Терренкур
Арман вышел из кинотеатра, посмотрел на непривычно синее небо, потом поднял левую руку, заставил тень дотянуться до морщинистой лапки голубя. Птица не оценила крохи внимания, перепорхнула через бордюр, продолжила искать еду среди желтоватых травинок. Арман чуть изменил наклон руки, закрыл лицо от солнечного света. Часы показывали полдень. Стрелки подрагивали. Времени до встречи оставалась уйма, поэтому Арман направился к аллее неспеша.
Указательный, средний, безымянный и мизинец прижались к большому. Сначала рукотворная труба показала детей, игравших на площадке, затем внимательных матерей, пятнистый бок урны и, наконец, синюю табличку. Восемь, семь, шесть. Арман не стал ждать окончания отчета и встал на тропу. Он вспомнил передачу про Нил, которую смотрел когда-то. Великая река начиналась с грязного родничка. Терренкур начинался с лоскутка асфальта у забитого мусором шестигранника.
Листья вяза дрожали на легком ветру, пытались отпилить кусочек синего неба. Одинокое белое облако плыло на юг. Пришла мелодия из мультика про облака-лошадки. Указательный, средний и большой сошлись в лассо, но белый мустанг не замер ни на секунду. А вот Арман отскочил в сторону, чуть не сбитый стремительной десятилеткой, слившейся со скейтбордом, едва-едва не царапавшей ногтями асфальт. На отдалении в потертых креслах-пузырях сидели люди с ноутбуками. Таблицы и графики отражались в стеклах очков, но не река, что неслась ошалело и яростно, крутя испомаженный окурок.
Дорога нырнула под землю. Прислонившись к стене, играл на гитаре бродяга. Арман покопался в кармане, извлек под болезненный свет монетку, кинул ее в жестяную коробочку от леденцов. Рабочие тащили куда-то кабель, двигались по течению реки. Арман шел против него, в сторону яркого пятна.
Выйдя из туннеля, Арман прищурился. Желтые лучи били в глаза. Пришел испуг, что радужка выцветет, замрет серым колесом. Станет что пыль под ногами, что блеклый пакет, пойманный лапой карагача.
Человек поднимался все выше. Пахло мокрой пылью и тиной, мясом на углях и скошенной травой. Стрелки ползли, солнце стремилось за облака. По правую руку выросли стены. Упрямый плющ полз то ли к небу, то ли к флюгерам скрытых дворцов. Перекрикивались птицы, ветер доносил всплески детского смеха, хрипло лаяли собаки. Океан машин монотонно рокотал вдалеке. На мостике стояла девушка, опершись о чугунную оградку. Острые локти указывали реке в какую сторону течь. Недокуренная сигарета полетела в воду.
Ветер принес ниоткуда ворох листьев, красных и золотых. Голые ветви высоких деревьев поделили тусклое небо на части. Облака облохматились о зубчатые края, повисли невзрачной ветошью. Человек дождался очередного порыва и, размахнувшись, яростно ударил головой по невидимому сопернику. Сухая пятерня коснулась щеки, стихия сдалась, зашуршала под ногами серым смехом. И никого вокруг.
На лицо опустилась то ли снежинка, то ли капля дождя. Желтый ковер задрожал белой бахромой. Шаги привели к вытоптанной поляне, окруженной скалами. В полумраке сверкали вершины, бледное облако царапало раздутое брюхо. Человек подошел к большой луже, то ли напитавшейся горным снегом, то ли родившейся из трещин в земле. Никакого знакомого отражения, только рябь от легкого ветра. Человек приложил руку к краю воды, посмотрел на странный обод. За прозрачной преградой неведомое насекомое двигало усиками. Походив у подножья гор, человек присел на камень.
Он смотрел, как дрожит ночь в бездонном зеркале лужи. Он ждал, когда успокоится ветер. Время почти подошло.
Анна Ермолаева
Куда улетают воздушные шары?
— Соленая акварель? — переспросил Карик, застыв с кисточкой в руке, и его правая бровь пшеничным колоском приподнялась на удивленном лице. Капля краски капнула с кисточки на пол, но мальчик этого не заметил. — Может, ты имел в виду соленую карамель?
Дедушка, довольный, что заинтересовал внука, потер аккуратно подстриженную бороду и повторил: именно акварель, и самая что ни на есть соленая.
Карик обмакнул палец в палетку. Розоватая капля побежала к ладони, и мальчик быстро слизнул ее.
— Нет, сладкая! — весело возразил он. — Медовая, вот попробуй! — и протянул палетку.
Дедушка в ответ загадочно улыбнулся, достал из оттопыренного кармана льняной брючины фарфоровую солонку — и тряхнул ей над рисунком внука. Лист бумаги покрылся белыми песчинками. Свежие акварельные мазки сразу же начали приобретать причудливые формы, словно стекла в калейдоскопе, плавно перетекая друг в друга.
— Смотри! — И дедушка слегка наклонил лист бумаги. Краска устремилась к нарисованным цветкам вишни, и они тут же распушились, став объемными.
— Соль умеет рисовать за художника. Эта техника называется «соленая акварель», — пояснил он. — Только альбомная бумага не совсем подходящая для акварельных красок, да и кисти никуда не годятся. А если правильный инструмент подобрать, то такая красота может выйти….
Стоял майский день. Цвела вишня. Карик остановился напротив молодого деревца. Снял с плеча ящик на складных ножках, к которому не прикасался целый год, аккуратно поднял крышку. Внутри лежали акварельные краски, набор натуральных кистей, палитра и зернистая бумага. Буковый ящик приятно пах маслом и новизной. Карик положил лист бумаги на крышку этюдника и посмотрел на лавочку. Там пожилой мужчина мастерил из газеты кораблик, а ребенок в синем костюмчике сидел на корточках возле лужи, нетерпеливо подталкивая пальчиком щепку. Карик распечатал кюветы с краской, обмакнул кисточку в воду, и ворсинки уверенно заскользили по белой зернистой глади. И вот уже появился силуэт мужчины: он склоняется над ребенком, пускающим газетный кораблик. От настойчивого солнца дедушку и внука прикрывает крона дерева, и они оба так увлечены, что ничего не замечают вокруг.
Из нагрудного кармана рубашки Карик достал фарфоровую солонку и посолил свой рисунок. Вишня тут же укуталась снежной косынкой из цветочных зонтиков.
«Соль умеет рисовать за художника», — вспомнил он слова дедушки.
— Мне нравится, мне определенно нравится, — прошуршал за спиной чей-то тихий голос.
Карик обернулся. Рядом никого не было, но между ветками соседнего дерева что-то белело. Карик подошел ближе и увидел фольгированный воздушный шар в виде голубя.
— Как ты здесь оказался? — неожиданно для себя спросил Карик.
— Улетел с праздника, выскользнул в открытое окно, — послышался в ответ все тот же шуршащий голос.
Карик очень удивился, освободил голубя и внимательно осмотрел его. Но никакой кнопки или звукового модуля не нашел.
— Я самый обычный шар, у меня есть только веревочка, которая у тебя в руках, — пояснил голубь.
Карик опешил: такого с ним еще никогда не случалось. Но он быстро собрался с мыслями и заметил:
— На празднике обычно все веселятся и не хотят уходить.
— У меня есть важное дело! Мечта!
— Какая?
— Хочу подняться в небо, как настоящая птица.
— Высокая мечта, — согласился Карик, и пальцы его дрогнули.
— А ты о чем мечтаешь? — прошуршал голубь.
— Мечтаю о дедушке, точнее — скучаю…
— А где он? — спросил шар.
— Он там, высоко за облаками, куда не летают даже птицы. — И Карик, приложив ладонь ко лбу, запрокинул голову. В небе бежали облака и, нагоняя друг друга, сливались в причудливые фигуры, как соленая акварель.
— Я могу передать ему весточку, — предложил шар.
— Думаешь, ты поднимешься так высоко? — усомнился Карик.
— Конечно, ведь это моя цель. И к тому же я должен отблагодарить тебя за свободу.
— Тогда передай дедушке рисунок. — Карик торопливо зашагал к этюднику, стряхнул высохшие кристаллики соли, бережно свернул листок, обвязал его веревочкой — и разжал пальцы. Шар тут же подхватило потоком теплого воздуха, голубь устремился в небо, быстро превратился в маленькую точку и наконец совсем исчез в вышине.
«Вот куда улетают воздушные шары», — подумал Карик.
Когда он опустил голову и в глазах перестали мелькать черные круги, какие обычно случаются от солнца, если смотреть на него в упор, на лавочке под вишней уже никого не было. Карик обтер кисти и палитру, аккуратно сложил их в ящик, собрал этюдник и зашагал домой с такой легкостью, как будто увесистый дедушкин подарок не висел у него на плече. Он без всякого удивления вспоминал о говорящем шаре и чувствовал приятное волнение в груди, прямо под солонкой в нагрудном кармане. Карик ясно представил, как дедушка разворачивает рисунок, довольно потирает бороду и расплывается в знакомой улыбке.
Александр Ралот
Запрещенное фото, или как я пел в «Ла Скала»
В мае прошлого года довелось мне в очередной раз побывать на Апеннинском полуострове. Честно признаюсь, люблю я это сапог — всеми фибрами своей души. Путь мой лежал в славный Милан.
Из Краснодара прямого рейса в этот город нет, и вообще в Италию самолет летает от нас только в Римини. От него до Милана, скажу я вам, путь неблизкий. Боясь опоздать на важную встречу, я с утра пораньше помчался на местную автостанцию и отбыл во второй по величине город Италии. Дороги тут просто великолепные, утром на них никаких пробок нет, поэтому добрался я до конечного пункта довольно быстро. До назначенной встречи еще оставалась уйма времени. Бесчисленные магазины и фешн-салоны меня совсем не интересуют, даже в качестве просто поглазеть. На Дуомо и Миланский замок ушел час. Поехать посмотреть фреску «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи не удалось. Запись туда за полгода вперед! А «Ла Скала» — вот она рядом, на соседней улице. Билет на экскурсию в будний день стоит по по-божески — всего пять евро, в него еще включено посещение музея при театре.
Первым делом сносно говорящий по-русски гид строго настрого предупредил, что величайшее преступление, которое может совершить турист, это сфотографировать зал и сцену. За этот проступок охранники театра мгновенно отбирают оптику и форматируют карту памяти и без лишних разговоров волокут виновного в близлежащий полицейский участок. Там без всяких проволочек происходит аннулирование визы плюс еще штраф в весьма ощутимых тысячах евриков. Все что угодно, только не это. Так как и гиду перепадает по число, по первое.
Описывать, как выглядит знаменитейший театр и его музей, я не буду, потому что дело это неблагодарное. Это надо видеть, а атмосферу «Ла Скалы» почувствовать.
Если русскому человеку нельзя, но очень хочется, то можно. Я потихоньку отстал от группы, быстро юркнул в одну из многочисленных лож, как заправский шпион или разведчик, это кому как нравится — сделал снимок. Фотик быстро в карман, а дальше… Вот чтобы вы сделали на моем месте? В детстве медведь наступил мне на ухо, причем на оба сразу и не один раз. Никаких арий, отрывков из них или хотя бы музыкальных фраз я, увы, не знаю. Но мозг работал на полную катушку, набрав в легкие воздуха, я проорал начало песни Булата Окуджавы.
— В поход на чужую страну собирался король, ему королева мешок сухарей насушила и старую мантию так аккуратно зашила…
Каким-то третьим зрением я почувствовал, что у меня есть слушатель. А вот благодарный или нет, это еще предстояло выяснить.
На негнущихся ногах медленно поворачиваюсь.
Сзади стоит тщедуший охранник театра, в красивой фирменной униформе.
Первая мысль, пронесшаяся в моем мозгу.
— Как же он будет тащить меня в полицейский участок, ведь я вдвое выше его и втрое тяжелее. Ему, наверное, будет трудно!
— Cantate, signore, cantate. È una pausa adesso, nessuno ti sentirà comunque. Poi scendi nell’atrio, dove abbiamo un negozio di articoli da regalo. Compra qualcosa da ricordare. Devi dimostrare in qualche modo di aver cantato alla Scala*
* Пойте сеньор, пойте. Сейчас перерыв, вас все равно никто не услышит. Затем спуститесь в фойе, там у нас сувенирный магазин. Купите что-нибудь на память. Вы же должны как-то доказать, что пели в «Ла Скала».
На меня смотрели добрые, все понимающие глаза.
Вероятнее всего, таких певцов, как я, он встречает каждый день и понимает, что нет такой силы, которая могла бы пресечь простое человеческое желание — спеть в «Ла Скала».
