Новая подборка стихотворений Галины Климовой — о расширении пространства вокруг одного человека, лирической героини, почти тождественной самому автору. Почему тождественной? Потому что поэтическое повествование ведется от лица «странствующей Галины». Называние своего имени — это редкий прием в наше время, когда поэты неосознанно стараются дистанцироваться от своего текста, участвуя в нем все более и более опосредованно. Чем это вызвано? Возможно тем, что чем неразрывнее связь творца и творения, тем больнее читательское судилище. Но Галина Климова этого не боится, потому что бояться нечего — стихи написаны мастером. И написаны знакомым голосом, в котором есть все: и лирическая интонация, и внутренняя сила души и воли человеческой, и, конечно же, печаль. Неизбывная, узнаваемая даже на фоне далеких экзотических мест:
В моем сердце растет Сахара —
величайшая пустыня мира.
Яна-Мария Курмангалина
Галина Климова родилась в Москве. Пишет стихи и прозу, переводит славянскую поэзию. В 1972 окончила географо-биологический факультет Московского государственного педагогического института им. Ленина, в 1990 — Литературный институт им. Горького (семинар Евгения Винокурова). Печаталась в центральных газетах («Советская Россия», «Московский комсомолец», «Литературная газета»), журналах («Дружба народов», «Арион», «Юность», «Вестник Европы», «Континент», «Сибирские огни», «Интерпоэзия», «Иерусалимский журнал», «Новый берег», «Радуга» и др.) и антологиях («Антология русского верлибра», «Библейские мотивы в русской лирике 20-го века» и многих других). Автор нескольких книг стихов: «До востребования» (М., 1994), «Прямая речь» (М., 1998), «Почерк воздуха» (М., 2002), «Север — Юг» (М., 2004), «В своём роде» (М., 2013), «Сказуемое несовершенного вида» (Ставрополь, 2020). В Болгарии вышли три книги лирики (билингва): «Имена любви» (Бургас, 2002), «Автограф волны» (Варна, 2002) и «Губерът» (Варна, 2010). Изданы три книги прозы: «Юрская глина. Путеводитель для семейного альбома в снах, стихах и прозе» (М., 2013), «Театр семейных действий» (М., 2017), «Сочинительница птиц» (М., 2022). Стихи и проза переведены на болгарский, польский, словацкий, армянский и китайский языки. Составитель поэтических антологий «Московская Муза. 1799 — 1997» (М., 1998), «Московская Муза. ХVII- ХХI» (М., 2004) и русско-болгарской антологии «Из жизни райского сада» (Варна, 2001). С 2007 года — редактор отдела поэзии журнала «Дружба народов». Живет в Москве.
Галина Климова // Fata morgana
Сахара
Ни меда, ни хлеба, ни пира.
Может, скорбь?
Или Божья кара?
В моем сердце растет Сахара —
величайшая пустыня мира.
Меж барханов — их красная свора —
суховейный смерч перегара.
Никнет фауна. Меркнет флора.
И царит в моем сердце Сахара.
По желудочкам и предсердиям —
табунов песчаных буруны…
На посту ли сестра милосердия
с участковых ландшафтов лунных?
Ей в диковинку боль и симптомы,
и природа моей катастрофы.
Как бесчинствуют грифы и дрофы,
жаром жизни чужой влекомы!
Может, солнце в пылу поостынет,
может, в редком согласии с грозами
разродится песчаными розами
африканская эта пустыня?
Мотив Аравийской пустыни
Лик одиночества —
пылкая Fata morgana бездушной пустыни
в песнях и танцах бродячих барханов,
в стёртых до боли следах караванов,
в поросли сохнущих вздохов полыни,
милости солнца
да росы неудержимой милостыни.
О, зыбкий оазис имён и лиц,
и троп, выводящих на чистую воду,
в содружестве звёзд стерегущих свободу
и многоплодных ослиц.
Беспочвенность шага
и бесхребетность рельефа
попутно сокрыты в скорби песка и глины —
как страсти странствующей Галины.
И небо —
в три торжествующих нефа —
призрит на душу в попытке уныния.
***
Порожние взоры,
порочные речи,
возмутившие воздух всеобщей пустыни…
Трижды библейский прокричал кречет,
но теплится мысль о благостыне,
привитая дичку
обыкновенной любви и грусти.
Великих и малых душ захолустье!
Скарб скорби да жизни залежь
на хлипкие плечи свои взвалишь,
и — пока сердце в ночи не остынет —
бредёшь с надеждой о благостыне
в живой очереди последних дней,
с жаждой наедине.
Но в узком зрачке
принявшего небо колодца
вдруг не увидишь себя на дне?
— Утоли, Боже, кто всех бедней
и никак не полюбит,
и не отзовётся.
Бес уныния
На Покровке, на Соколе и на Козьем болоте
по строго страдательной форме
пасу тебя в окаянной заботе,
по инерции пекусь о прокорме.
Вгоняю хворостиной на раз и — в раж,
до тошнотиков…
Но тебе не достанусь,
мой полуденный бес,
или я тебе — враг,
или ты — мне,
demon meridianus!
Погубитель со дня Сотворения
человечьей бессмертной натуры,
я тебя уличу с колеса обозрения
в самом горьком парке Культуры.
Наизнанку выверни свой невзрачный зрак,
видит Бог, я тебе не достанусь,
дорогой мой товарищ враг,
полуденный demon meridianus!
***
Ночь,
промотав последнюю звезду,
точно заначку на особый случай,
ушла в кусты.
Там еле дышит, слушай,
она в репейнике, чей нрав колючий
глаза мне колет за версту.
А тьма слепит,
сбивает с ног дорогу.
Светляк, фонарик, свечку б на подмогу,
но выпал месяц чуткий…
Чу, тревога!
И, затаившись,
ухо навострил багровое…
Своё или Ван-Гога?
И страшно, будто некуда идти.
Всё мимо: города и веси,
равнины в беспросветном равновесье.
Лишь бы рассвет в ближайшем поднебесье,
не обошёл меня часам к пяти.
***
Песочные часы пустынь,
туго стянутых в талии
влажным поясом экватора,
ссыпают,
как ссылают,
время
с севера на юг
и с юга на север,
прошлое в будущее
и — наоборот.
В стоячем напеве бархана
узнаю настоящее —
мираж одиночества
на экране вечности,
которая тоже — пустыня.
Туда,
поднимая песчаные бури,
жаля и жалуясь,
мчат адские ветры
чужих человеческих жизней,
на лету превращаясь
в планеты, звёзды и ангелов.
Бессмертны имена любви!
Пейзаж с мешками
Мешки целлофановые —
сорт рукодельных цветов
или дешёвые из секонд-хенда наряды —
на грузных деревьях,
на гибких фигурах кустов
трепещут телами — почти дриады.
Воздушные замки из себя состроив,
где фиговым листиком не прикрыться,
приют для продувных героев,
мешки вдруг прикинутся:
мы — птицы,
птицы.
Синий — синицей,
розовый — снегирём,
а чёрный мешок — чёрный лебедь Одиллия —
исполнит батман и надуется пузырём,
трудовые бережёт сухожилия.
Полощутся на небесных путях —
белый, голубой, красный.
Пейзаж с мешками
одним — пустяк,
другим — отметка жизни несообразной.
