«Мост между нами» — это драматичный и по-хорошему сентиментальный рассказ. Он — о проживании потери, обликах любви и о том, как человеческие судьбы могут пересекаться в трагической точке.
Анна Маркина
Дарья Лебедева — книжный обозреватель, поэт, прозаик, музыкант. Проза, поэзия и критика публиковались в журналах «Урал», «Новая Юность», «Кольцо А», «Прочтение», «Текстура», «Полутона», «Книжное обозрение», «Троицкий вариант — Наука», «Лиterraтура», Rara Avis, «Дегуста» и др. Входила в шорт-лист Волошинского конкурса (2011, 2014), лонг-листы премии «Дебют» (2013), «Книгуру» (2021), им. В. Крапивина (2019). Вышли две книги стихов: «НетЛенки и ЕрунДашки» (2013, в соавторстве с Еленой Борок), «Девять недель до мая» (2017). Член Союза писателей Москвы.
Дарья Лебедева // Мост между ними
Она присела на лавочку и закурила. Тут было так светло и тихо, прохладный май, но все-таки почти летний день. Накинула толстовку с капюшоном. Такой контраст с палатой, где плохо пахнет и много людей, тесно и душно, а здесь воздух и простор. Сирень цветет — ее аромат стелется, как шарф из нежнейшего шелка, и можно ненадолго забыть обо всем. Разве это преступление — на четверть часа забыть о последних днях. Хотя бы о том пациенте, который в палате для безнадежных орал по телефону на жену, что она тратит деньги на ерунду. Хотелось забыть об этом — о склочности людей на пороге смерти. Это от отчаяния — подумала — просто от ужаса перед грядущей пустотой. Она достает блокнот и рисует сирень — подробно вырисовывает каждый маленький цветочек, хотя не видит их так детально отсюда, издалека. На одном рисует пять лепестков. На удачу, в которую не верит.
Пора возвращаться в палату, он ждет ее. Да нет же, никого он не ждет. Он бредит и никого не узнает, сегодня он даже маму не узнал.
Сегодня — вдруг что-то толкает ее изнутри. Это случится сегодня.
— У вас здесь муж?
— Друг. Но вообще-то мы собирались пожениться. Скоро. Что уж теперь.
— Что уж теперь, — повторил за ней, словно эхо, шепотом. — У меня жена. Умерла только что.
— Ох.
— Сказал вслух, и как-то странно стало. Как будто это всё сон.
— …
— Она любила читать. Вся квартира в книгах. А я совсем не читаю. Только фэнтези иногда. Что мне делать со всеми этими книгами, вот скажите?
— Соболезную. Простите.
Она приходит домой и видит: в прихожей стоят ее туфли, кеды, кроссовки. Весь пол уставлен ее обувью. Его — одна пара черных заношенных ботинок, тяжелых, в металлических заклепках. Носил их почти круглый год, только летом переобувался в черные «конверсы». Они сейчас в больнице, остались с тем, что от него осталось.
Дальше комната: на стенах развешаны ее рисунки, огромный стол завален скетчбуками, альбомами, красками, карандашами, всем этим художническим барахлом. На подоконниках и здесь, и на кухне — растения, подобранные в подъезде, подаренные друзьями, а он был совершенно равнодушен к ним. В холодильнике овощи, фрукты, грибы — ни мяса, ни рыбы, потому что она вегетарианка. До их встречи он с удовольствием ел мясо, а потом постепенно отказался. Она не требовала этого, ни в коем случае, просто победила лень — если в холодильнике есть такая еда, а другой нету, невольно будешь есть то, что есть. И сейчас она ясно видела — здесь всюду царила она, везде ее след. Лишь в дальнем углу, которого не видно от входной двери, стоят его кресло и столик с ноутбуком. Он мог целыми днями беззвучно сидеть в этом кресле и работать, только клавиатура ненавязчиво шуршала. Ей для работы нужно столько всего — инструменты, бумага, материалы, огромный монитор, планшет для рисования, целый арсенал девайсов и приспособлений. А ему был нужен только этот небольшой ноутбук.
Она остановилась на пороге между прихожей и комнатой и задумалась, как много здесь от нее и как мало от него. Стало грустно. Но потом она начала разглядывать картины, скетчи, этюды, густо усеявшие стены — так, что почти не видно было обоев. Почти на всех набросках и законченных вещах у персонажей были его черты: вот здесь челка, там нос, а тут любимый свитер, выражение лица. Пусть у него было мало вещей, он мало в чем нуждался и не занимал много места. Но он всегда был в ее сердце, а из сердца вырывался наружу таким странным, неочевидным способом. Стало немного легче. А все-таки почему она ни разу не нарисовала его портрет, его и только его лицо?
Села в кресло. Оно было старым, потертым и давно приняло форму его тела. Удобно, подумала она. Пододвинула маленький рабочий столик с ноутбуком.
Смотрела, не могла оторваться, как он показывает фак. Это его любимая фотография, поэтому и выбрана на заставку. Каждый день открывал ноут и видел, как сам себе показывает средний палец. На лбу огромный красный прыщ, почти у линии волос, глаза прищурены — всегда так делал, когда не хотел фотографироваться. На этом снимке он очень красивый — тонкие руки, длинные изящные пальцы, особенно один, вытянутый в неприличном жесте. На нем свободные черные брюки, черно-белая тельняшка и художественно повязанный черный шарф, а волосы светлые. Лицо, правда, красное — то ли от вспышки, то ли от алкоголя. Помнится, они тогда только познакомились в общей компании, и выпивка текла рекой. Как умудрялись только ходить на работу, на учебу, делать вид, что они обычные люди… Все это давно в прошлом. Как будто этого и не было никогда.
Потом остепенились, пили только по праздникам, стали вегетарианцами, занимались спортом, катались на велосипедах, старались вести здоровый образ жизни — чтобы жить долго-долго, счастливо и вместе. Мы были очень счастливы, подумала она. Странно, что даже безоблачные отношения полны скрытых трагедий: незабытых первых влюбленностей, недопониманий, боли от каких-то ранящих мелочей, с которыми можно только смириться. Как устаешь порой даже от самого дорогого человека, и хочется побыть в одиночестве. Изнеможение от счастья. Он хотел, чтобы она все время улыбалась ему. Это бывало невыносимо, но потом она все-таки заставляла себя улыбнуться — просто чтобы он не догадался, как ей все надоело, — и вдруг ей правда становилось легче. Теперь и это в прошлом. Теперь у нее полно одиночества.
Он вернулся домой в квартиру, напоминавшую то ли библиотеку, то ли книжную лавку. Книги всюду — полки забиты до отказа, стопки лежат на столе, на полу. На кухне, в коридоре — везде.
Ее любимое кресло — было странно видеть его пустым. Бывало, отвлечется на свои занятия, уйдет в себя, — вдруг оборачивался, а ее в кресле нет. Ушла в туалет или на кухню. Прислушался к звукам — так тихо, очень тихо. Только его шумное дыхание. Ее всегда немного раздражало, что он сопит. Вечно забитый нос. Как Дарт Вейдер, шутила она. И теперь он потерял ее. Как Дарт Вейдер. Не смешно.
На кресле лежит недочитанная книга, раскрытая, переплетом кверху. Он берет книгу и переворачивает. На этих страницах теперь навсегда останется залом — пролежала так больше недели.
«Она написала письмо, бессвязное и все в кляксах. Потом пошла вниз попросить еще угля и попробовать кашу», — прочитал он начало страницы, на которой она остановилась. Интересно, эти слова она уже читала или прервалась ниже по тексту?
Однажды он спросил ее, зачем она читает.
— То есть как — зачем? — удивилась она.
— Ну есть ведь причина, по которой ты глотаешь книжку за книжкой всю свою жизнь.
Она крепко задумалась и дня через три пришла к нему с ответом.
— Началось с того, что мне хотелось отключиться от реальности. Мы жили в тесной квартире, много народу, шум, гам, а тут приключения, полеты в космос и так далее. Это понятно. Но потом я стала жить одна и покупать более сложные книги — Гессе, Маркес, Бланшо, Кизи. Мне никто не мешал, я приходила в тихую квартиру, заваривала чай и читала иногда до двух ночи, хотя утром надо было вставать на работу. Читала в метро, ездила в маленькие книжные лавочки за новыми книгами, тратила на них кучу денег. Но я не знаю зачем. Скорее, почему.
— Почему?
— Потому что не могла уже остановиться, — она рассмеялась, поцеловала его в лоб и ушла дочитывать очередную книгу.
Огляделся. Что теперь со всем этим делать? Он никогда не любил читать. Подошел к стеллажу, который заботливо покупал, собирал для нее, вспомнил, как она расставляла книги. Тогда в них еще была система, а потом все перепуталось. Места не хватало. Что-то она отдавала, и пробелы заполнялись новыми книгами. Всегда так тяжело расставалась с ними. Он провел рукой по выпуклым корешкам. Отнести в библиотеку? Отдать барахольщикам? Представил, сколько сразу освободится места, и стало больно. Место уже освободилось — в постели, везде. Они больше не будут мешать друг другу, занимать туалет в самый неподходящий момент, сталкиваться локтями на кухне.
Он сел в кресло и стал читать книгу сначала. Она была о нескольких людях, умерших случайно из-за рухнувшего под ними моста. Но рассказчику эта смерть не кажется случайной, он думает, что погибшие как-то связаны, и решает узнать, почему каждый из них оказался на мосту именно в этот день и час.
«Девушка в больнице, — думает он. — у нее тоже кто-то умер в тот день. Ах да, друг, даже жених. Может быть, наши с ней судьбы тоже как-то связаны».
Он читал дальше, поглощенный текстом, не замечая, как медленный весенний вечер погружает комнату в сизые сумерки. Через несколько часов читать стало тяжело. Вместо того чтобы включить свет, отложил книгу и отправился в постель. Почувствовал вдруг страшную усталость. Пятнадцать лет в браке. Детей нет. И что осталось от нее и от этих пятнадцати лет? Только книги и воспоминания. Не так уж много. Не так уж мало.
Пока горел красный, на обочинах скапливались люди. Маленькая девушка в клетчатой рубашке с черным рюкзаком на плечах, поверх которого то падали, то вздымались от ветра темные волосы, нетерпеливо стучала ногой по асфальту. На другой стороне перекрестка, по диагонали от нее, стоял парень с длинными светлыми волосами, которые так же художественно падали на черную негнущуюся косуху — и тоже взлетали вверх под порывами сильного ветра. Девушка увидела парня и заулыбалась, собралась помахать ему рукой, чтобы привлечь внимание, но тут заморгали зеленые цифры, и шесть небольших толп двинулись на другую сторону улицы — четыре через зебру, а две по диагонали в обе стороны. Парень прошел мимо девушки, и она пошатнулась, словно шагнула не туда. Побледнела. Это не может быть он. Его больше нет.
Уже ступая ногой на тротуар на той стороне, увидела другое знакомое лицо. Седоватый мужчина, типаж — вечный юнец, рокер или ролевик. Длинные волосы, худощавая фигура, футболка с принтом, кожаный ремень в заклепках, черные, видавшие виды джинсы. Где-то она его видела. Он тоже глянул на нее, словно откуда-то знал, но мгновение встречи пролетело, они разошлись в разные стороны.
Май шумел зеленой листвой, она вслушивалась в нежный теплый шорох и смотрела на небо. Думала, что впервые за долгое-долгое время ей совсем не хочется рисовать. С тех пор, как отшумели похороны, поминки, вся эта суета, сочувствующие друзья, родители, родственники оставили ее в покое, она ни разу не открывала блокнот. Всю жизнь с помощью рисования она выражала радость и грусть, боролась со скукой и печалью. Но потеря словно заморозила нутро, ей ничего не хотелось. Думать, рисовать, спать и бодрствовать, не хотелось жить, что-то решать, чем-то заниматься.
Она вспомнила, что ей писала подруга-психолог. Дала контакт коллеги, к которой можно обратиться. Да ну — решила она тогда — сама справлюсь. Я же справилась, когда у меня нашли опухоль, и я легла на операцию. Он тогда так переживал. Он тогда был рядом, вот в чем разница… Да ну, я смогу, я сдюжу. Она сжала зубы. Мне просто надо чего-нибудь захотеть прямо сейчас. Может быть, кофе с булочкой? Она вспомнила, как улыбалась ему, когда ей совсем не хотелось улыбаться. Сейчас ей совсем не хотелось ни кофе, ни булочки. Но улыбнуться через силу всегда помогало. Вот же кафе, столики на улице, только один свободен.
Она села за последний столик и уставилась на улицу, по которой только что шла. Мимо спешили люди. На той стороне полностью в белых цветах, как в кружевах, стояло какое-то дерево.
— Выбрали что-то? — голос официанта вырвал ее из забытья.
— У вас есть кофе? — спросила, потому что даже не взглянула на меню.
— Конечно. Какой вы желаете?
— Капучино. С ванильным сиропом. И пирожное. У вас есть тирамису? — она вспомнила, что он всегда во всех кафе брал тирамису, и оно всегда было разным. Это его развлекало.
— Есть, — кивнул официант. — Что-нибудь еще?
Она медленно покачала головой, словно он спросил о чем-то очень личном и невероятно печальном. Вынула из рюкзака скетчбук, пролистала. Достала простой карандаш. И начала рисовать.
Он шел куда-то, не совсем понимая куда. Впервые с тех пор, как… она умерла, он заставил себя подумать именно этими словами, с нажимом, с тех пор как она умерла, он впервые взялся за работу. Но дома работать не смог. Кинул ноутбук в рюкзак и пошел искать какое-нибудь кафе. Пока шел, на перекрестке увидел знакомое лицо — кажется, эту девушку он видел тогда в больнице. Но она его вроде не узнала, и он не стал посреди улицы возобновлять столь своеобразно начатое знакомство. У каждого своя дорога, все такое. Хотелось побыть одному.
Когда он познакомился с будущей женой, она была влюблена в какого-то музыканта, у ее друзей была группа, выступавшая по маленьким клубам, и она таскалась к ним на каждый концерт. На каком-то из этих концертов они и познакомились, потому что у него тоже там был знакомый. Он сразу выделил ее, отметил про себя. Под разными предлогами звал гулять, угощал кофе, они разговаривали о том о сем, и у них оказалось неожиданно много общего, однажды они даже работали в одной и той же редакции, но не знали об этом.
Но иногда она замолкала, и он понимал, что она думает о другом. Он же думал о ней, и ситуация казалась столь же безнадежной, как у нее с этим музыкантом. Он ее понимал как никто. Конечно, они никогда об этом не говорили — ни тогда, ни потом, когда стали жить вместе, поженились. Но это понимание висело над ними, как прозрачное облачко, кажется, именно оно и сблизило их на самом деле. Она со временем разлюбила того — ничем не подпитываемое чувство гаснет, как пламя без кислорода, — и полюбила его. И он получил желаемое, но всегда помнил ту неразделенную безысходность. Она осталась в их отношениях, как легкий аромат, шлейф от духов. Она словно помогала им преодолеть любые проблемы.
Паб, в котором они вдвоем — дизайнер и журналистка, но все-таки офисный планктон — частенько отмечали пятницу, был уже открыт. Он сел за привычный столик, заказал сэндвич и кофе, открыл ноутбук и погрузился в работу. Задание было несложным, но некоторые детали требовали внимания. Погрузившись в поиск лучших вариантов, он полностью отрешился от мира вокруг. Доделал работу и очнулся через два часа — за соседними столиками сидели уже другие люди и пили пиво, а не кофе, а за окном спустились светящиеся, ярко-синие весенние сумерки —удивился. На это время он совершенно забыл о своей потере. А теперь, когда после сделанного заказа вспомнил о ней, почему-то стало легче.
«Мне хотелось отключиться от реальности», — вспомнил он ее слова — почему она начала когда-то читать книги.
Он убрал ноутбук и достал книгу про людей, погибших на мосту. Заказал пиво и попросил приносить еще, как только кружка опустеет. И погрузился в текст.
Она рисовала его портрет по памяти, не открывая даже фотографии в телефоне. Кофе давно остыл, она к нему не притронулась. Сначала набросок карандашом, потом достала черную гелевую ручку. Когда-то она рисовала гелевой ручкой на уроках в школе, кто-то заметил ее рисунки, посоветовал родителям отдать ее в художку, а дальше жизнь сложилась сама собой, она просто рисовала, жила и ни о чем не думала.
На бумаге проступали его черты. Вот на нее уже смотрят глаза, чуть насмешливо, как всегда, и ей становится очень больно, но она продолжает. Губы тоже чуть скривлены в насмешке. С ним бывало тяжело — всё обращал в шутку, слегка обесценивал, защищая себя от строгой к нему реальности. Когда-то талантливый инженер, он не нашел достойную работу и ушел в программирование, но там он был одним из множества, середнячком. Наверное, он мог чего-то достичь и в IT, но не старался, не было мотивации. Если ее жизнь далась ей легко, сложилась как-то сама собой — работа на студии, потом книжные иллюстрации, комиксы, денег, конечно, немного, но хватало на жизнь — то его дорога была извилистой и тернистой. И вот точка в конце пути.
Официант спросил, не надо ли чего еще. Она вдруг очнулась. Перед ней стоял остывший кофе и немного подсохшее на ветру тирамису.
— Счет, пожалуйста, — сказала она.
Официант вздохнул и исчез. В этот момент на лист бумаги лег последний штрих.
Паб заполнился людьми, разговорами и смехом, пивные бокалы курсировали от бара к столикам, обратно отправлялись пустые. Он пил и читал, стараясь не думать ни о чем. Но некоторые фразы в книге вдруг резко напоминали о ней, пронзали болью. «Все семьи живут в засушливом климате привычки, и люди целуют друг друга с тайным безразличием», — прочитал он и вспомнил то, о чем совершенно забыл. Примерно за месяц до того, как ее положили в больницу (она уже жаловалась на боль, но все еще улыбалась и отказывалась идти к врачу), ей приснился сон, будто кто-то зовет ее с улицы. Это был дом, в котором она выросла, жила там на первом этаже, и друзья часто кричали прямо в окно, мол, выходи гулять. И вот звонкий, как будто даже знакомый голос зовет ее, она выглядывает в окно, но двор пуст, и никого нет. Деревья качаются, едва не падая друг на друга, летит пластиковый пакет, похожий на небесную медузу, порыв ветра вдруг смахивает с асфальта какие-то бумажки, и они взмывают ввысь, как глянцевые разноцветные птицы. Но никого нет, и никто ее не зовет. Она уходит вглубь квартиры, но голос раздается снова, и она опять выглядывает в окно, но там никого нет. Тогда спускается по лестнице и выходит из подъезда, но это уже другой двор, и она не понимает, как попасть обратно домой, ведь в этом доме она давно не живет.
Она проснулась в ужасе, словно ей приснился кошмар. Он обнимал ее, утешал полночи, целовал (вот почему вспомнилось, наверное), но ее еще долго била дрожь. Потом в соннике она прочла, что означает этот сон — скорую смерть. Только тогда она пошла к врачу, но ей сказали, что все в порядке. А потом она потеряла сознание, и он вызвал скорую. Домой она не вернулась.
Он снова отогнал от себя воспоминания и продолжил читать. Все равно это лучше, чем сидеть тут (или там, или где угодно) в полном одиночестве. С ним были несколько героев книги, с которыми что-то происходило. Это действительно отвлекало.
Он, скорее, почувствовал, чем заметил, что стало совсем поздно и паб опустел. Официант принес счет и сказал, что они закрываются через полчаса. Через пятнадцать минут он прочитал последнюю фразу в книге.
«Но и того довольно, что любовь была; все эти ручейки любви снова вливаются в любовь, которая их породила. Даже память необязательна для любви. Есть земля живых и земля мертвых, и мост между ними — любовь, единственный смысл, единственное спасение».
