Когда я читала рассказы Галины Озёриной, я чувствовала себя легкой. Как веточка можжевельника или книжная страница формата А5. У Озёриной есть некий лирический дар, позволяющий ей парить над предметами и людьми, и ощущение стремительности счастливо передается читателю. Благодаря этому кажется, что наш чугунный мир состоит из вспышек, метафор, зеркальных осколочков. Эта сияющая раздробленность обнадеживает, потому что если нет окончательности, то нет и приговора — себе или миру: «Израненная комната заращивает раны, стирает кровь с пола, облегченно выдыхает».
Евгения Джен Баранова
Галина Озёрина. По первому образованию программист, в 2022 году окончила Открытую Литературную Школу Алматы, отделение прозы и детской литературы. Периодически публикуется в журнале «Дактиль», один из рассказов был опубликован в альманахе LiterraNOVA, одно стихотворение — в сборнике «Музыка слов». Работа Озёриной вошла в лонг-лист конкурса литературных переводов с испанского языка, организованного Литературным институтом имени А.М. Горького. Живёт в Барселоне.
Галина Озёрина // Так совпало
Никто не может целовать нелюбимого
Ася стоит у окна и смотрит, как Асина любимая сестра целует Асиного нелюбимого мужа. Никто не может целовать чужого мужа, даже нелюбимого.
У Аси в животе вспыхивает и вырастает ядерный гриб. Взрывается Ася, дом, улица, муж, сестра, поцелуй. Мир сокращается и пульсирует. Мир становится болью и тьмой.
Ася вздрагивает и открывает глаза. Мир, ставший болью, сосредоточился в Асиной спине между лопаток. Боль поднимает Асино тело с кровати и несет к зеркалу. В зеркале — ожидаемо — Ася. Ася встает к зеркалу спиной и оборачивается. В спине — неожиданно — нож. У ножа деревянная ручка и острое блестящее лезвие. Ася заводит руку за спину и осторожно дотрагивается до ручки ножа. Нож качается из стороны в сторону.
Ася смотрит на спящего мужа и одевается. Ася смотрит на спящего мужа и чистит зубы. Ася смотрит на спящего мужа и пьет кофе. Ася, не глядя на спящего мужа, выходит из квартиры.
Асина одежда не выдает ножа. Прохожие не замечают ножа. Люди в поликлинике не замечают ножа. Врач не замечает ножа. Ася не замечает — ощущает! — нож. Ася просит врача вытащить нож. Врач просит Асю пить успокоительное и делать упражнения для укрепления мышц спины.
Ася звонит маме и рассказывает про нож. Мама рассказывает Асе про Асино с детства слабое сердце. Ася бушует. Мама баюкает. Ася топает ногами. Маме не слышно. Мама ищет валокордин. Асе не видно. Ася давит на значок отбоя. Телефон давится мамиными словами и затихает.
Ася пишет сообщение сестре. Ася должна увидеть сестру. Кто нож воткнул — тому и вынимать. Ася увидит сестру на площади. Сестра увидит Асю на площади. Площадь — общее место встречи.
Ася спускается в давку метро. Ася едет в тесном вагоне. Стены вагона сдавливают Асю. Люди сдавливают Асю. Ася кричит, ругается, распихивает. Люди кричат, ругаются, шарахаются. Люди падают, как костяшки домино. Ася пугается, тушуется, стихает. Боль несет Асю мимо павших, идущих, бегущих. Боль выносит Асю из вагона на станцию, со станции — на эскалатор, с эскалатора — на площадь.
Ася видит сестру. Ася идет к сестре. Прохожий сдергивает сумку с Асиного плеча. Ася идет к сестре. Ветер срывает Асин плащ. Ася идет к сестре. Один за другим Асины кроссовки остаются на площади. Ася идет к сестре. На Асе только джинсы. Джинсы и футболка. Джинсы, футболка и нож. Больше Асю ничего не держит. Ася поворачивается к сестре спиной, поднимает футболку, обнажает спину.
Сестра смотрит на Асину спину. Сестра не видит ножа. Сестра видит прорезающиеся крылья. Сестра проводит по правому крылу пальцем. Сестра проводит по левому крылу пальцем. Сестра гладит Асю ладонью между лопаток-крыльев.
Ася наконец чувствует.
Крылья.
Не нож.
Асина сестра разворачивает Асю лицом к себе. Ася смотрит на сестру и обнимает ее. Лети — шепчет Асина сестра. Ася ничего не шепчет. Ася целует сестру.
И улетает.
Семейные узы
Да пошла ты!
Это ты пошел!
Осколки слов мечутся по комнате, отскакивают от стен, ранят руки, головы, сердца. Кирилл кричит. Останавливается лишь, чтобы набрать воздуха. Лена тяжело дышит, останавливается лишь, чтобы выкрикнуть очередное «Сам ты!».
Комната раскаляется, окна распахиваются, осколки вылетают на улицу и градом сыплются на асфальт.
Сука!
Сволочь!
Ненавижу!
Вот и катись!
И катятся, катятся, катятся.
Кирилл стряхивает пепел с сигареты. Нервно комкает пальцами фольгу от пачки. Остывает комната, остывает Кирилл. Лена лежит на кровати. Лена гноится, нарывает, взрывается. Комната снова накаляется. Охлаждать уже нечем — окна распахнуты. Охлаждать уже нечего — комната горит. Глоток кислорода, огонь, пожар, пожарище. Лена психует и мечется. Кирилл, не остыв до конца, загорается, словно сухая ветка. Полыхает, весело потрескивает огонь. Трещат прутья брака. Разбрасывают искры семейные узы.
Узы, думает Лена. У-зы. Слово-то какое. Связать, узлом завязать, лишить свободы.
Узы, думает Кирилл. Почти как усы, но совсем не так.
Развестись, развязать, освободиться, шепчет Лена.
Сбрить — и дело с концом, шепчет Кирилл.
Лена бреет ноги в ванной. Поднимает ногу, ставит на край, вода течет, Лена присматривается. Капает мыло на ногу, вспенивает, проводит бритвой. Бритва царапает, режет. Красные капли на стенке ванной смешиваются с водой, розовеют, обесцвечиваются. Если много воды — то и незаметно. Если много воды — то будто бы и не было.
Пена с шипением плюет Кириллу на руку. Кирилл щедро мажет пеной кожу над верхней губой. Проводит бритвой, стряхивает пену в раковину, и еще раз, и еще.
Лена ворочается, не может уснуть. Кирилл вздыхает, не может уснуть. Ветер распахивает окно. Створки гремят, будто гром.
Будет гроза, одними губами говорит Лена.
Будет гроза, одними губами говорит Кирилл.
Гроза налетает, грохочет, сыплет. Мечется ветром, гнет деревьями. Гроза — надо всем властительница — ливнем тушит пожары, молниями воспламеняет труху.
Кириллу и Лене везет. Ливень заливает балкон, комнату, жизнь. Кровь растворяется в воде. Больше не больно.
Прости, хочет прошептать Лена, но не шепчет.
Кто первый прошептал, тот и виноват. Кто первый, тот и.
Первая — Лена. Первый — Кирилл. Кирилл закидывает на Лену сперва руку, затем и ногу. Лена путается в руках-ногах. Узы снова затягиваются. Лена засыпает. Засыпает Кирилл. Гроза уходит. Еще немного — и могли сгореть дотла. Могли, но не сгорели. Израненная комната заращивает раны, стирает кровь с пола, облегченно выдыхает.
Так совпало
Олесю тошнит. Или это вчерашняя влюбленность? Не разберешь, когда все чувства — в желудке. Съела не то — в желудке, поссорилась с мужем — в желудке, и вот, даже влюбленность — в желудке.
Месяц назад Олеся ходила фотографироваться. Пришла, села, улыбнулась. Вспомнила, что на документы нельзя улыбаться, и нахмурилась. У Олеси от природы лицо хмурое. Брови хмурые, губы, и даже нос. Специально для документов. И почему только на них нельзя улыбаться? Олеся не любит свое хмурое лицо. Олеся учит его улыбаться. Даже в подвале фотоателье. Но на документы улыбаться нельзя. Документы для хмурых.
Фотограф Олесю щелкнул, отдал карточки и сказал: а все-таки жаль, что на документах нельзя улыбаться. Олеся посмотрела на него, глаза у нее расширились, брови забыли хмуриться, и губы, и даже нос. У фотографа круглое лицо, и глаза, и нос, и улыбка. Фотограф улыбался круглой улыбкой. Ему — можно.
Потом Олеся с круглолицым фотографом хохотали и пили клубничный кисель. Олесина мама сварила кисель и дала его Олесе с собой в бутылке из-под минералки.
Олесина мама постоянно что-то варит. То кисель, то суп, то мыло. Раньше варила для Олеси и папы, а теперь только для Олеси варит. Папа у Олеси тоже варил, но трубы. Двадцать лет варил, а потом лег в больницу и умер. Профессиональное заболевание сварщиков — гиперчувствительный пневмонит — переросло в фиброз легких, но папа умер не от фиброза. От фиброза папа почти выздоровел. Почти выздоровел, вытащил ремень из штанов и повесился ночью на спинке кровати. Это в психиатрии ремни забирают, а в пульмонологии можно и с ремнем, если хочется. Папе хотелось. Мама подарила папе ремень на день сварщика, чтобы папа затягивал им брюки, а папа затянул шею. Больше мама никогда никому не дарила ремней. Даже не пользовалась ими. Ремней у мамы больше нет. А кисель есть.
Олеся с киселем пошли от мамы домой. Кисель не сам шел, а в Олесиной сумке. Очень удобная сумка, шоппер по-современному. Жаль только, что кисель в ней легче не становился. Наоборот, с каждым шагом будто тяжелел. По дороге домой Олеся вспомнила, что нужно сфотографироваться. Олесины документы на визу ждали фотографии, а Олесины глаза увидели фотооателье. Все так совпало.
Фотограф оказался смешной, кисель тяжелый, вот Олеся и предложила фотографу киселя. Это тоже совпало. У Олеси вообще в жизни много совпадений.
Когда-то давно Олеся и муж еще не были знакомы. Олеся после школы пошла работать, а муж пошел учиться в университет. Муж стал дизайнером, а Олеся — няней, секретарем, кассиром, снова няней, танцовщицей гоу-гоу, барменом. Не одновременно, по очереди. И так совпало, что Олеся и муж оказались в одном ночном клубе. Муж на танцполе, а Олеся за стойкой. Муж танцевал долго, до закрытия. И когда закрылись, продолжил танцевать. Мужа выводила охрана, сажала на тротуар, а он возвращался, чтобы его снова вывели. Потом охрана догадалась и закрыла двери. Тогда муж сидел на асфальте, раскинув согнутые в коленях ноги, и периодически ударялся головой об землю. Ударится, отпружинит и сидит качается. Снова ударится, снова отпружинит. Муж-неваляшка. Олеся убрала в баре, вышла на улицу, а там — он. Охрана мужа оставила, а Олеся не смогла. Олеся подняла мужа, отвела домой, отмыла. Муж проспался, проснулся и ушел. А вечером снова пришел в ночной клуб, сразу — к Олесе. Больше муж не танцевал, а сидел за баром и ждал Олесю. А Олеся ждала конца смены, чтобы лечь спать. Так они вместе ждали каждый своего и поженились.
Муж Олесю любит. Не любил бы — не терпел бы Олесиных закидонов. У Олеси их много. Олеся не любит готовить. Убирать тоже не любит. Зато любит пританцовывать, когда варит кофе. Иногда кофе расплескивается, а Олеся вытирает лужицы и поет. Олесе не жалко кофе, транжира Олеся. Олеся громко смеется, когда смешно шутят, и совсем не смеется, когда не смешно. Когда Олесе плохо, она плачет, а если ей не дают плакать — злится. Мужу трудно с Олесей, Олеся знает. Любому было бы с тобой трудно, говорит Олесина мама. Любому было бы с тобой трудно, говорит Олесин муж. Любому было бы со мной трудно, говорит Олеся. Олеся много мечтает. Всегда, когда не на работе, Олеся мечтает. И на работе тоже. Олесин муж тоже мечтает. Тут они похожи. Только, опять, каждый о своем. Олеся нерационально мечтает открыть кофейню, а муж — рационально «свалить из этой страны».
Поэтому Олесе и нужна виза. Олесин муж уже две недели как в Европе, а Олеся только делает документы. И фотографируется на них. Фотографируется, говорит с фотографом по телефону, переписывается, рассказывает про переезд и кофейню. Наверное, кофейня сбудется там, рассказывает Олеся. Или кофейня не сбудется там, рассказывает Олеся. Олесе интересно быть интересной. Олесе ново быть интересной. Олесе нравится дружить. Нравилось, пока не стало в дружбе тесно.
Вчера Олеся поняла, что влюблена, а сегодня ее тошнит. То ли от влюбленности, то ли от жизни. Олеся покупает тест на беременность, тест на беременность, тест на беременность. Много полосок бегает по тестам, ползает, волнуется. Или это Олеся бегает, ползает, волнуется. Какая разница?
Прямо сейчас Олесин муж ждет Олесю в Европе.
Олесин ребенок семечкой сидит в Олесином животе.
Олесин фотограф понимает, что он влюблен.
А Олеся с полосатым тестом громко смеется.
Просто так совпало.
