В каком-то смысле тексты Степана Самарина отрицают жанр предисловия, так как сами постоянно проясняют себя, возвращают к первоосновам бытия: «зрячесть слезы» — почти оксюморон, но сквозь основное значение (затуманивание) проступает проясняющая, просветляющая функция горя, которое видит мир под увеличительным стеклом. Номинативные (хотя и полные ласковых деминутивов, но и называющих существительных) стихи Степана Самарина останавливают нас в паузе предстояния, за некоторое время до неизбежного слома, постоянно имея его в виду: «неудобное и беззащитное» бегущее молоко – до убегания; сама беззащитность — до удара; взволнованная иллюзия – до взрослой незаострённости чувства. Слова Сергея Гандлевского о «наблюдательности как роде признательности» и «дорогостоящих мелочах мира, в котором мы почему-то очутились на время в первый и последний раз» вспоминаются при виде этих называний, хотя генезис стихов Самарина иной: мне в первую очередь пришли на память Геннадий Айги и Василий Бородин. Постоянно подкашивающийся ритм безропотной жизни, выправляемой бережным движением, которому она «подставляет себя вся / как есть», напоминает именно о Бородине, а свет и лёгкость, мудрость первоистоков существования – о нашем современнике Алексее Чипиге. И в постоянно длящейся дискуссии о текстах, которые нужны сейчас, которые стоят за спиной и дают опоры среди непрочности, – теперь нужно не забыть про это новое имя: Степан Самарин.
Борис Кутенков
Степан Самарин родился и живёт в Москве. Публиковался в альманахе «Артикуляция», журнале «Флаги».
Степан Самарин // Это в воздухе улыбалось
***
обрывочно — и хорошо
как зима настигает
как плачет будильник
если заболеваешь — поспи
на плече световом
на сиденье — тёплый троллейбус
по маршруту идёт так же
как течёт кровь, как пирог
к приезду родные готовят
— неспешно, нерасторжимо
это что обрывается вниз — у слезы
полежи у её потаённого края:
всё прощает она и падает вниз
узелок в горле развязывает — и ты вздыхаешь
и видишь: у всего жизнь
шарф повязывает, он слетает
и опять, терпеливая, его поправляет
***
замолчишь если — никто и не услышит
сердце с собой говорит: на вот, зашей
как-нибудь и гони — взашей —
меня — на острие
горла буду ловить слова
говорить, сплетать в вязь
сделав из них пращу, а лучше — шарф
оборачивать вдох, взгляд
зрячим быть как слеза —
она безропотна, ощущает свет
и ему подставляет себя вся
как есть
***
стать хотя бы клочком
где ты реешь, где ты дрожишь, дорогая
жизнь, — я себя хороню, сохрани меня ты
возвращая к основам простым, — и от них
всё возможным становится дальше:
эта бережность
и любовь, и достаток великий, в котором уже
каждый жил от истока своих дней
и ему приготовлено было поныне
царство, — от скрипа качелей, от материнских локтей
в подарках весь мир, ореол каждой вещи — подарок
от немости ночи, от сумрака затяжных зим
обновившихся ран: ты один, ты один — но
посреди
простора, — и обо всём его
незамечаемой воли
***
мне привиделось в воздухе что
на свете всё
хорошо
***
как голос становится ветром или шарфом
и улетает вдаль с собой забирая твоё
тепло или сколок крови ютящийся как то
что на губах было на сердце едва
вдоха скорлупка пенка от бегущего молока
и неудобно и беззащитно оно
нежное веретено слабое
вплетена в него какая надежда какое
тепло вплеталось ночами вшёптывалось и простигалось
руками мамы под яблоней свитерком в холода
безоглядно на рощу сквозь её листопад
вальс щемящий потому что прощальный
но обещавший, хоть не видать ничего:
скоро снег, скоро он всё
закружит заспешит как сон
забиваясь в глаза прячась доспать тая слезой
***
я таких тебе приведу стихов
васильковый цвет
и любовь
всех нечаянных трав
одиноких лун
и среди забирающих стуж обронённый
детского сердца
герб
только ты ещё здесь
постой
и поплачь и побудь
безответный
всё равно ведь как бы всем
и всему — родной
за тобой
я приду
— так
говорил
отлетал, приходил
замирал у
губ
***
патефонной иглой — опускается на сердце смерти
маленький звоночек, голубиный след, скелетик
вести: доброй, доброй — только
пух её витает, это — нежность, беззащитность — только
в мýку обернётся, сердце словно шарик с ёлки —
канет в вату, а там скрипнет — в стенки хрупкие иголка
постучится — что там? — снег безмолвный
и безмолвные деревья, и тропинка
не удержишь шарик целым — разобьётся
и погибнут нежные прожилки
или в воздух разветвятся — потихоньку
и тогда увидишь: ветер
ветер, мир весь —
просьба, — или
обещанье, све́тло-
све́тло: тонкие стволы на голом
и смерти — нету
***
ни к
ни — к
чему
ах, твоё —
ах
— не обязывает
не призывает
выпавшее — вдруг
лёгкое, как тельце осы убитое
только связывает — вдох
твой, снег — и
ветер
воздух — большой
только жизнь знает
только сразу исчезает — как моргнёшь
и пойдёшь, уже — идёшь
дальше
***
косолапит, играет
как забывшийся школьник, а будто —
и обрывает, — что знает, что знает? —
ничего не бывает, бывает всё, бывает
на свете — не печальная сторона, не зима — а
золотые осы это звенели, это трели
машин в сугробах, трамвайный звоночек
только свет и играет, только ветер
носит, а внутри уголёчек тлеет
и карандаш на свет выводит
о том пишет, пляшет, всему верит
***
может ждёт меня вечный полёт
как щенок — примостился у щёк
незаметен потому что ещё
он как я — ещё маленький
и от губ маминых
и от папиных — продолжается венами
как по саду дорожка — по ней
средь пионов бежать далеко — лето целое
ждёт — вечно мягки коленки его дней
потому и не больно упасть
нестерпимо их ободрать, и вставать снова:
от макушки и в высь
в золотистых лучах синь без предела
