Алла Горбунова. Кукушкин мед: стихи. — СПб.: Литературная матрица, 2022. — 207 с.
Будучи ребенком, я очень любила «Птичье молоко». Но когда подросла, столкнулась с жестоким миром: мало того, что десерт не связан с птицами, так еще и найти вкус из детства невозможно. То суфле пастообразное, то глазурь ломкая. Схожее разочарование ждало и с новогодними елками, которые раньше были намного выше и спокойно укрывали не только подарки, но и меня саму, уснувшую сразу после боя курантов. Да что там говорить, даже пена в ванной, которую я принимала раз в полгода у бабушкиной подруги, каких-то двадцать лет назад набиралась мгновенно и была пушистее елочных лапок.
Новизна восприятия и богатое воображение — то, как мы объясняем волшебство детских воспоминаний. Не было никакого невероятно нежного «Птичьего молока», гигантской елки, метрового слоя воздушной пены. Район старого самарского зодчества, по которому меня когда-то водила бабушка, всегда был никаким ни кварталом, а двумя крохотными улицами с шестью домами. Дорога до детской библиотеки, пролегавшая через макаронную фабрику, никогда не занимала целый световой день. Но так ли все на самом деле?
потом он вырос и научился притворяться
что хочет чего-то серьезного, как другие
(«Чего ты хочешь?»)
Кукушкин мед из одноименной книги Аллы Горбуновой — образ, тождественный моему «Птичьему молоку». Это символ детского, то есть наивного и искреннего восприятия мира, которое по мере взросления начинает казаться искусственным, нелепо подкинутым в суровую реальность, как кукушонок в чужое гнездо. Вырастая, мы признаемся, что приукрашивали мир. Детство перестает быть временем правды. И мы забываем, что в первые годы жизни все вокруг не просто казалось настоящим. Оно и было настоящим. Об этом можно узнать из подслушанных разговоров птиц, из цветов радуги, из наступления очередной ночи. Главное — вслушиваться и вглядываться. Как в детстве.
только то и есть, чего нет
тихий дом, дорога к звезде
то, как бабушка дышит во сне
дождь, идущий везде и нигде
(«все смотрю на то, чего нет»)
Стихи Горбуновой открывают читателю простую истину: детское волшебство с нашим взрослением никуда не девается. Кукушкин мед — существует, а значит, нам, вышедшим из детского возраста, непременно надо его отыскать, чтобы восстановить разорванную связь не только с родителями или природой, но и целой вселенной. Вот и лирическая героиня книги обретает своего внутреннего ребенка, а вместе с ним — особое благостное спокойствие, даже перед страхом смерти. Ведь дети, как известно, смерти не боятся, поскольку еще ничего о ней не знают.
«Кукушкин мед» состоит из семи частей. Семь — сакральное число. Оно может ассоциироваться и Семистрельной иконой Богородицы, упомянутой в стихотворении «в конце лета лягушка прыгает по шоссе…», и с семью проглоченными лунами из стихотворения «Звездная колыбельная». При желании в семичастном делении можно увидеть и связь с циклом «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. Впрочем, в случае с нелинейным временем многих стихов «Кукушкиного меда» правильно было бы говорить о том, что еще не произошло, но уже потерялось: «Все впереди, но нам лучше об этом не помнить».
Мир ребенка в стихах «Кукушкиного меда» показан через воспоминания о детской жизни, материнские переживания и наблюдения за сыном. Это мир, в котором «нелюдимая речь звучит», а «в сердце моем было вечное лето»; в котором игрушки живут в Лесу, у Бога есть бабушка и никто не стесняется пи́сать на цветы; в котором ночь — не угроза, а время приключений и магии. Здесь даже муравей, похожий на персонажа из мультика «Путешествие муравья», не дрожит от страха перед темнотой. Он переживает несколько откровений и совсем не торопится домой, ведь его, наверняка, из муравейника потом не отпустит мама.
Поэтичный детский мир, идеально подходящий и для взрослых, — пространство высшей философии. Желание мыслить и искренние переживания действительно делают ребенка философом. Оно и неудивительно: как иначе видеть «белых динозавров в небе»? Дети открыты всему, они ощущают полноту жизни каждую секунду, а значит, им доступны и хайдеггеровский дазайн, и трансцендентный переход — выход за границы привычного опыта. И даже чудища или герои страшилок не пугают, а лишь вызывают сочувствие и помогают еще сильнее ощутить зов бытия.
в детстве со мной происходила одна удивительная,
таинственная вещь
я называла ее Самое Главное
оно случалось само по себе, и я не знаю, с чем это сравнить
некое моментальное касание не от мира сего
оно не длилось, оно просто касалось и исчезало
в этом касании было сразу все, и то, что это происходило, было важнее всего
(«Цветы Меона»)
Я хорошо помню, когда впервые осознала собственную жизнь и существование целого мира здесь и сейчас. Была зима, я вышла из дома с любимой тетей, плотно укутанная в старую пятнистую шубу. Мы сделали несколько шагов от подъезда и поравнялись со сгоревшим двухэтажным домом, который подожгли еще осенью, не поделив чей-то бизнес в виде маленького магазинчика. Я посмотрела вниз на свою руку, зажатую в синей тетиной варежке, потом — наверх — на тетины красные щеки и ее серую меховую шапку. Почему-то именно двух взглядов мне не доставало раньше, чтобы понять: я есть. Даже больше — я могу думать о том, что я есть. И когда я перестану думать, существование все равно продолжится. Это никакой не сон, не игра воображения, не книжка и не мультфильм. Это моя жизнь. Мысль наполнила меня такой эйфорией, сравниться с которой по силе смогло только отчаяние от мысли о возможной смерти меня и моих близких. Но это было уже намного позже.
Я всегда видела сюжетные картинки вокруг: в дождевых подтеках на потолке, в разводах случайно накапавшей краски на двери туалета, в абстрактных узорах советских обоев и в кусках отвалившейся шпаклевки. Я не перестала их видеть от того, что выросла, но повзрослела я именно потому, что запретила себе на них смотреть. И теперь из увлекательных стереоизображений мне достаются только пятна от деструкции стекловидного тела на левом глазу. Они складываются в полумесяц и поблескивают, будто на мир наложили фильтр с размытыми бликами или пикселями. Взрослая реальность, и правда, похожа на фотографию, подвергнутую странной обработке.
а я сижу на качели
и созерцаю воздух
в нем маленькие кружочки
хаотично движутся
иногда поодиночке
иногда группами
видимые на свету
то несутся стремительно
то медленно плывут
то образуют скопления
столбики…
(«ты топишь баню…»)
Героиня устанавливает свои правила над временем, пространством и языком. Она переосмысляет библейские сюжеты, скандинавские эпосы, азиатскую мифологию, историю XX века. А еще — разглядывает старые фотографии, ведет диалоги с мертвецами, доносит мысли с помощью эмодзи. И во всем ей удается оставить свой след внимательного и пронзительного детского взгляда.
Ребенок не осознает себя как сформированную личность, поэтому средством его идентификации может стать что угодно. Вот и героиня «Кукушкиного меда» познает себя через прикосновения игрушек для купания и пиявок, летает во сне или видит себя палачом, становится то гуманоидной летучей мышью, то вороненком, белкой и свиньей, смеется с нищими и танцует с голыми женщинами. И все это в философском понимании — бунт против абсурда взрослого мира, который мы почти довели до апокалипсиса. Героиня возвращает себе себя с помощью природы, фольклора, религии и истории. Детский взгляд помогает ей справиться даже с пандемийной тревогой («Нерабочие дни», «Поэма исчезновения»).
Единственными взрослыми, не утратившими силу детского взгляда, как и сама героиня, в поэтическом мире Аллы Горбуновой становятся маргиналы, вытесненные на обочину повседневности. В стихах из «Кукушкиного меда» нашлось место просящим на паперти, бомжам, религиозным фанатикам, юродивым и больным. Героиня пускает в свой мир каждого из них, ведь ее внутренний ребенок не делит людей на плохих и хороших. Эти персонажи — «стражи вечности на входе», внезапные сигналы из мерцающей детской реальности, которые еще сильнее подчеркивают окружающие нас насилие и фальшь.
Все детство у дверей моей любимой кондитерской стоял странный человек в костюме ковбоя. Грязные выцветшие джинсы, высокие сапоги, шляпа, скрывающая лицо. Образ завораживал, вызывал еще не осознаваемое сексуальное влечение и в то же время отпугивал. От мужчины пахло алкоголем и мочой, и он явно ждал от прохожих денег, но никогда не просил их вслух. Сейчас я думаю, он предупреждал меня об очередном обмане: именно в этой кондитерской продавали пирожное «Птичье молоко» в виде стаканчика пломбира. В первые разы — дело было зимой — мне приходилось подолгу уговаривать деда, чтобы купить к чаю такую сладость. Впрочем, если теперь мы говорим не об обмане, а об иллюзии обмана, то возможно, самое вкусное «Птичье молоко» все еще существует, только это — мороженое. А значит, зря я до сих пор ошиваюсь возле полок с весовыми конфетами и песочными корзиночками.
Заново обретая детскую свободу, героиня «Кукушкиного меда» совершает следующий шаг познания себя и мира — принимает всеобщую конечность. Эта мысль пугает ее («Разговор на футбольном поле»), но, возвращаясь к откровениям о детстве, она понимает, что «первый раз и последний раз не вмещаются в память», а значит, финал жизни может быть дорогой к началу:
вот и живу —
будто последний раз не последний
а только один из…
будто всегда может быть еще один раз
будто этот раз —
вечен и возвратится по первому зову
и потому к нему можно относиться легко
(«первый раз и последний раз…»)
Детское «я» помогает героине осознать цикличность мира. Вселенная расширяется для того, чтобы однажды схлопнуться и начать все с нуля. Последние части «Кукушкиного меда» — стихи о связи гения и злодейства, Бога и Дьявола, космогонии и эсхатологии. И конечно, это стихи о взрослых детях, ради которых миру стоит дать очередной шанс, невзирая на творящийся вокруг хаос. Ну а смерть — лишь возвращение к теплому Сердцу Матери, которое мы будем бесконечно поедать во вселенской утробе, откуда пришли и куда уйдем после. И даже если нас ждет Божий суд, не стоит его бояться, ведь тот, у кого за пазухой припрятан кукушкин мед, остается ребенком, а значит, всегда безгрешен или, по крайней мере, достоин прощения.
а мир все такой же юный
он принадлежит детям
искорки на снегу
птичий щебет в тумане
дожди и звезды —
принадлежат детям
старик умирает
в то же утро, когда он родился
в общем-то ничего и не изменилось
(«Старик и мир»)
Екатерина Агеева
Екатерина Агеева — поэт, прозаик, критик. Публиковалась на порталах и в изданиях «Кольцо А», «Литеrrатура», «Многобукв», «Формаслов», «Прочтение», «Пашня», «Солонеба», «Полутона» и т.д. Лонг-лист премии «Лицей»-2019. Член Большого жюри «Национальный бестселлер»-2021. Финалистка премий «Литблог» и «Болдинская осень».
