Ирина Кадочникова. Пластинка черная земля. Стихотворения — М.: Зебра Е, 2021. — 118 с.
Ирина Кадочникова — филолог, преподаватель русского и литературы, самобытный поэт и критик. Родилась в Камбарке в Удмуртской республике, живет в Ижевске.
Как написано в аннотации, в сборник «Пластинка черная земля» вошли свежие стихи (2019-2021 гг.), а также избранные стихи из предыдущих трех книг — самое раннее датировано 2008 годом. Интересно расположение текстов в книге — от новых к ранним. Но понижения уровня совсем не чувствуется — очевидно, и в 2008-м Ирина уже сложилась как поэт с собственным голосом и стилем. Впрочем, в стиле, в организации речи все же есть изменения — новые стихи свободнее и ритмически, и тематически. Свободнее и более открыта миру и лирическая героиня. В новых стихах не то, чтобы меньше света, — но свет оттенен тьмой, радость — болью, надежда — пониманием неизбежности смерти.
Мир, который открывает Ирина в своих стихах, — амбивалентный, сложный, ненадежный. Таков и человек, который в нем живет: полный противоречий, разобранный на прошлое, настоящее и будущее, которые не отличаются целостностью и неизменностью, все очень зыбко. И у каждого есть только он сам — мысли, воспоминания, предметы: «Есть рядом жизнь другая, но твоя / Вот здесь, где свет огромный, как земля, / Когда в глазах темнеет от чернил, / Когда из комнаты три дня не выходил».
Лирическая героиня постоянно сравнивает, «калибрует» себя по другим: но не для того, чтобы слиться, стать похожей, а чтобы лучше, надежнее утвердиться в собственной реальности, которая с реальностью других как раз не совпадает: «У одной женщины не было детей. / Ей говорили: / — Как можно жить без детей? / — Это такое счастье — иметь детей / <…> Как вы все живете, если не пишете стихи?»
Мир вокруг нее «знакомый-незнакомый, такой родной и неродной приют»; люди, которые делают все правильно, не получают по справедливости, а неправильные, неказистые, странные какие-то люди оказываются правы в том, что просто живут — так, как чувствуют, идут своей дорогой, заросшей лопухом, любуются небом. Это хаос жизни и смерти, где почти не на что опереться — разве что на прошлое, воспоминания, на благодарное чувство за то, что дышишь, существуешь и осознаешь мимолетность всего этого:
Сначала, предположим, ты как все:
Живешь от воскресенья до субботы.
Стараешься — ну белка в колесе:
Работа — дом — работа — дом — работа.
Потом ты переходишь в мир иной —
Не то чтобы в другое измеренье:
В домашний хаос, в огородный зной,
Где разница меж сном и пробужденьем
Невелика, где нет ее вообще,
Где снег всегда, и лето пахнет снегом,
Где королевство нажитых вещей
Куда прочней империи ацтеков.
И лишь когда сравняешься с золой,
Проговоришь — впервые на пределе:
«Вот — человек, не добрый и не злой.
Чего вы от меня еще хотели?»
Ненадежность и хаотичность в стихах Ирины существует не только на уровне эмоций и слов, но и в ритме, в том, как она ломает укачивающую, убаюкивающую силлаботонику или дольник, на ходу меняет размеры, длину строки, то пропускает, то добавляет слоги. Вот шла себе речь в одном ритме: «и все работает: земля, огонь, вода / все крутится, как ручка у шарманки / жила-была когда-то никогда / сама себе — надежда и обманка», и читатель по инерции готов воспринимать дальше этот привычный ямб, но в следующей строфе автор его нарушает и даже разрушает: «все кости перемой, пересчитай / и морю синему отдай / аккуратненько сложи / нужные слова скажи / раз-два-три / замри». И такие ритмические сбивки, обманки, перебивки сплошь и рядом.
Примерно то же самое Ирина делает и с верлибром — разрушает его, то вводя рифмы, когда они ей нужны, то метрически организуя. Стихотворение, начатое в рифму: «Это все у других, у других. / У меня — ничего, ничего: / дырка от бублика, мертвый жених / и Рождество», может закончится как белый стих: «А я говорю: ничего, / что нет у меня ничего: / я еще похожу-посмотрю / и порадуюсь ничему».
Наконец, встречаются стихи, которые вообще сложно классифицировать, так свободно течет в них слово, впечатление, ритм:
Деревья в окне горели.
В классе, как обычно, орали:
Понятно, никому нет дела
До безглагольности в лирике Фета.
На моем неинтересном уроке
Бесконечно медленно шло время.
Я смотрела, как горели деревья.
Было очень красиво на фоне серого неба.
Уход от каких-либо правил, традиций без полного отказа от них, и в то же время гибкость, внимание к деталям, огромная начитанность (аллюзии и цитаты органично вписаны в тексты, встречаются даже целиком центонные строфы), а главное своеобычный, очень ярко выраженный собственный взгляд на себя, на мир, на себя в мире превращают чтение стихов Ирины Кадочниковой в магическое путешествие по вроде бы знакомому, но словно иному пространству: «смотри в себя — как смотришь телевизор, / попристальнее, что ли, и увидишь: / твои смешные внутренние дети / ушли куда-то — может, в темный лес».
Стихотворения, прочитанные вот так, одно за другим, в какой-то момент сливаются в одну мифическую, лирическую Каму (реку детства, самую важную реку в жизни): «Слишком ветрено, и вода / Непрозрачна, черна, страшна. / Ходит Кама во мне всегда, / Выпивает меня до дна. / Я смотрю на нее с моста. / Есть такое место — «нигде». / А вокруг — тишина, красота, / Золотые блестки в воде».
Повторяющиеся мотивы: сбереженного в себе детства, выматывающего быта, Камы и лопухов, звезд и черной воды, синих чернил, сознательного бездействия, ожидания смерти — сливаются в ощущение правильности такой дурацкой неправильной жизни, когда «из человека прорастает свет, но человек не видит его — нет», потому что одновременно — и иначе не может быть — «сквозь человека прорастает мрак». Потому что «неважно, чем закончится все это» — «как хорошо, когда мы все живые».
Ирина Кадочникова владеет речью виртуозно — слова нужны ей, чтоб из них собрать параллельную, очень похожую на настоящую, живую пульсирующую реальность. Но слова же и мешают — работая с ними, приходится преодолевать их условность, тяжесть, обреченность на непонимание: «Речь неподъемна, неподвижна, темна, / из берегов не выходит и за буйки / не заплывает, / не рвется, / не тонет / ничего такого с ней не происходит». Поэтессе хочется перебороть эту инертность, выйти за пределы: «И чтобы буквы, как стекло, / На все четыре разнесло». Жизнь словно происходит в паузах между словами, в непередаваемой прозрачной тишине: «в пропуске слога, если взять на просвет / пульс, частота, негаснущий силуэт / пыльная музыка, слезоточивая взвесь / вот и входишь весь / и выходишь весь». В конце концов, «наша работа — писать против смерти».
Что удивительно, несмотря на некоторую сентиментальность, мелодраматичность многих текстов, они не оставляют ощущения приторности, неискренности, передергивания — это сентиментальность сильного, упрямого, волевого человека, который, любуясь одуванчиком и наслаждаясь недолгим северным летом, все равно каждый день идет на работу, сражается с бытом, ухаживает за своими родными и делает все, что должен делать, даже если совсем не осталось сил. И если вдруг у читателя тоже совсем не осталось сил, можно черпать их отсюда, из черной-черной земли этих воздушных строк.
Дарья Лебедева
Дарья Лебедева — книжный обозреватель, поэт, прозаик, музыкант. Проза, поэзия и критика публиковались в журналах «Урал», «Новая Юность», «Кольцо А», «Прочтение», «Текстура», «Полутона», «Книжное обозрение», «Троицкий вариант — Наука», «Лиterraтура», Rara Avis, «Дегуста» и др. Входила в шорт-лист Волошинского литературного конкурса (2011, 2014), лонг-лист премии «Дебют» (2013), лонг-лист Международной детской литературной премии имени В. Крапивина (2019), лонг-лист конкурса на лучшее произведение для детей и подростков «Книгуру» (2021). Вышли две книги стихов: «НетЛенки и ЕрунДашки» (2013, в соавторстве с Еленой Борок), «Девять недель до мая» (2017). Член Союза писателей Москвы.
