1. Чем запомнилось Вам прошедшее условное «полугодие» в литературном отношении (январь-июнь 2022)? Какие события, имена, тенденции оказались важнейшими в этот период?
2. Назовите несколько самых значительных книг прошедшего полугодия (поэзия, проза, нон-фикшн).
3. Появились ли на горизонте в этот период интересные авторы, на которых стоит обратить внимание? Удивил ли кто-то из уже известных неожиданными открытиями?
4. Как происходящее в политике и в мире отразилось на российском литературном процессе? А на ваших планах и творчестве лично?
5. Как изменится литература — в свете, опять же, происходящих политических событий, — по Вашим прогнозам? Вопрос и про издательскую сторону дела, и про настроения пишущей и читающей публики.
В этом выпуске на вопросы «Формаслова» отвечают Лев Наумов, Дмитрий Бавильский, Александр Чанцев, Ольга Бугославская.
Ответы Владислава Толстова, Евгения Абдуллаева, Александра Маркова, Владимира Березина, Сергея Костырко читайте в следующем выпуске «Формаслова».
Лев Наумов, прозаик, эссеист, главный редактор издательства «Выргород»
1-3. Скажу вам честно, говорить сейчас об этом, называя имена и фамилии, буквально не поворачивается язык, хотя полугодие выдалось довольно плодородным — я полагаю, за счёт некой инерции. При иных обстоятельствах можно было бы перечислить немало авторов, но в данный момент это мне кажется очень странным, поскольку интересующий вас отрезок времени, безусловно, запомнится мне (подозреваю, что не только мне) единственным событием, берущим своё начало 24 февраля. Я вовсе не уклоняюсь от ответа на ваши вопросы, ведь запомнится он мне, в том числе и, как вы говорите, «в литературном отношении».
Во-первых, многие старые книги будто бы начали оживать. Простейший, но наглядный, как мне кажется, пример: один мой близкий друг, работающий в крупной государственной организации, имел недавно очень неприятный разговор в «первом отделе» из-за своей общественно-политической позиции. Потом он позвонил мне и с благородной яростью рассказал, как водится, про «новый 37-й». А я в это время думал о книгах. Ему и его собеседнику из упомянутого отдела где-то по 35—40 лет. Они не жили в те времена. Ни один, ни другой не знают, как подобные «воспитательные беседы» реально происходили тогда. И вот, допустим, это их первый опыт. Как действовать? Как себя вести? Но ведь наверняка оба читали Шаламова, Солженицына, Гинзбург, Рыбакова, хоть кого-нибудь… Ладно, второй, может, не читал, но, по крайней мере, слышал. Я думал, что это была встреча не людей, а прочитанных ими книг, определивших модус поведения обоих. Похожие мысли у меня и в связи со «спецоперацией».
Во-вторых, стали совершенно ясны реальные роль, значение и место литературы в обществе. Способность передавать идеалы, «делать лучше», «сеять…» Я и прежде довольно иронично относился к попыткам всерьёз нагружать словесность такими функциями, но, признаться, это всё равно стало болезненным откровением.
В-третьих, вы спрашиваете, что удивило? Удивили суждения многих коллег по поводу происходящих событий. Понимаете, такие вещи всегда срывают маски. И, наконец, удивило то, что чем дальше, тем меньше всё это удивляет. Как не страшно, но мы «привыкаем», обживаемся в этом новом мире.
4. Какой аспект литературного процесса ни возьми, происходящее сказалось на нём радикальнейшим образом. Экономические проблемы, я думаю, нечего даже обсуждать — всё очевидно. Стоимость производства возросла, спрос упал. Для того, чтобы книжный рынок нормально существовал, необходим достаточно крепко стоящий на ногах средний класс — те, кому хватает на еду, одежду, бытовые нужды и даже остаётся что-то ещё. Тогда некоторые из них — замечу, весьма немногие — приходят в книжные магазины. Понятно, как изменились численность и настроение этих людей. Уж не говоря о том, сколько читателей хороших книг эмигрировало из страны.
Сейчас покупка книги для некоторых становится буквально героическим поступком. А то и символическим жестом: попыткой показать себе, что всё в порядке, всё по-старому. Это совершенно неожиданно и так быть не должно.
При этом потребность людей в литературе, в духовном, возросла — обычное дело во время исторических катаклизмов. Читают больше, но это вовсе не значит, что стали активнее покупать книги.
Добавлю к вопросу о потребности в духовном: нам давно не приходило столько рукописей и предложений сотрудничества. За обсуждаемые шесть месяцев — почти втрое больше, чем за прошлый год. В подавляющем большинстве случаев речь идёт не про новые тексты. Как правило, это что-то из загашника — давние идеи. Судя по всему, многие авторы ощущают себя на некоем «финальном рубеже», и эти эмоции требуют экстренного воплощения.
Что касается писательской стороны дела — это тема огромная и чрезвычайно животрепещущая для меня лично. Писать сейчас очень тяжело по мириадам причин. Ответы на многие вопросы, которые раньше вполне устраивали, резко перестали подходить — у тебя, как у Сталкера, был привычный набор гаек, но внезапно на винтах изменился диаметр и шаг резьбы. Так вообще бывает? Теперь ясно, что бывает. Более того, пришли новые вопросы, которые прежде не возникали… Исторические сломы меняют смыслы — уничтожают и создают их. Кстати, зачастую смыслы, возникающие во время горячих событий, фантомные, но это выясняется позже…
Я думаю, у каждого автора имеется «ящик» с идеями. Американская детская писательница Джуди Блум называет его «страховкой» или «гарантом безопасности» — мне очень нравится такое выражение. Оно отражает суть, хотя, по нынешним временам, вызывает некие ядерные ассоциации. И вот раньше, признаться, мне не приходило в голову, что этому запасу что-то угрожает. Я вполне мог допустить, что не воспользуюсь ни одной из хранящихся в моём «ящике» идей, но что они могут вдруг пропасть?.. Куда?!.. Как так?! Впрочем, жаловаться на то, как гибнут замыслы и образы, стыдно, когда погибают люди. Однако, оказывается, вымышленного человека тоже можно убить, причём вне пределов страниц текста о нём.
Я давно придумал и собирался писать следующую книгу. Я мечтал, как приступлю к ней, как только завершу работу над предыдущей — фолиантом «Итальянские маршруты Андрея Тарковского». Меня чрезвычайно будоражила эта идея! И вот, момент настал, я сел за неё 14 февраля… За десять дней написал примерно одну главу…
Ничего не сравниваю, но, знаете, с моим предыдущим романом «Пловец Снов» была такая история: как только я его закончил, сразу начался ковид.
Я тогда всерьёз напрягся и, пожалуй, расстроился: складывалось впечатление, словно мир делает резкий скачок по направлению «от» текста, и роман будет иметь ещё меньше отношения к реальности, чем мог бы. Как выяснилось, переживал я напрасно. Сейчас совсем другая ситуация: я только начал, а мир не то что сделал скачок, он уехал на поезде на другую станцию… Так что на планах это сказывается довольно серьёзно.
Многие убеждают себя и других, будто нужно просто писать то, что собирался. Это, безусловно, достойный путь. Но надо понимать, что он возникает от полнейшей неопределённости и отсутствия реальных альтернатив. Знаете, когда о происходящем было нечего сказать, прежде многие озвучивали сентенции в духе: «Всё, что ни делается, всё к лучшему». Как-то странно звучит по нынешним временам, нет?
5. Ну, если говорить про издательскую сторону, то книг станет меньше, они станут «проще» в смысле исполнения и заметно подорожают ещё и потому, что сократятся тиражи. Экземпляр при мелкотиражной печати обходится значительно дороже. Боюсь, что некоторые тексты просто не выйдут в свет на бумаге. Уже много лет мне порой приходится обсуждать с авторами сугубо электронные издания. Теперь этого наверняка станет больше.
Что касается писателей, я об этом уже сказал немало. Многие книги, которые могли бы родиться, не будут написаны. Появятся другие. Вероятно, столь популярная в последнее время литература индивидуальной травмы отступит перед натиском текстов о контуженном обществе в целом. Про отдельные жанры можно рассуждать долго, но главное: масштабное творческое осмысление происходящих событий ещё не началось и не могло начаться — слишком рано. А вот когда начнётся, то, полагаю, здесь может возникнуть заметное литературное явление. Скажем, по-моему, могу ошибаться, но чеченские войны ничего подобного не породили. Афганистан отразился в словесности чуть ярче, но всё равно, очевидно, далеко не так, как Великая Отечественная война. Однако начавшееся 24 февраля, в силу множества причин, может с годами вылиться в большую литературу. Это точно потребует времени, но происходящее столь пронзительно и беспрецедентно, что не исключено…
По поводу читательской стороны дела я тоже уже говорил: люди читают чуть больше. Но — и это опять-таки один из эффектов «спецоперации» — мне кажется, что интерес к современной литературе, вышедшей на данный момент, упал. Важнейшее свойство таких книг — «современность» — осталось в мире, устаревшем 24 февраля. «Новые современные» произведения пока не написаны.
Я периодически беседую со знакомыми книготорговцами: заметен скачок спроса на классику, а также на то, что уносит читателя подальше от происходящего — во влажные романтические джунгли или зелёные фантастические просторы. И, конечно, как всегда — нон-фикшн.
Дмитрий Бавильский, прозаик, литературовед, литературный и музыкальный критик
1. Очень надеюсь, что кризис книгоиздательской отрасли (отсутствие бумаги и краски, простаивающие типографии, взлетевшие цены, скукожившиеся тиражи) приведут не к гибели литературной сцены, но к ее переформатированию в более интересное и перспективное состояние, в котором наносное и лишнее схлынет.
Схожие процессы пошли, например, в серьезной «поисковой» музыке примерно так с конца прошлого века, когда деньги и респект для актуальных сочинителей закончились, а сами сочинители и исполнители нет. Музыкальная тусовка сжалась до состояния «чужие здесь не ходят», остались самые бешеные и «настоящие сумасшедшие», которые и превратили отрасль в самый что ни на есть передовой край антропологического фронта. Хочется, чтобы примерные процессы начались и в литературе, так как последние годы у меня было стойкое ощущение, что большая часть премиальной и редакционно-издательской инфраструктуры работает вхолостую. Создавая бастионы ложных ценностей и фальшивых ориентиров. Во всем происходящем мне хочется видеть не «выход», но «вход». Начало какого-то нового и честного этапа культурного самоощущения, которому мешает все меньше и меньше фальшивого, извне привнесенного.
2. «НЛО», фанатом которого я стал с первых дней его работы, выпустило в этом году много первоклассных книг. Во-первых, меня тронуло избранное «Лит.Ра», в которое Александр Скидан, один из главных наследников и продолжателей ленинградского писательского андеграунда, собрал свои фейсбучные посты за семь лет. Несмотря на то, что все эти годы я был подписан на Скидана в социальной сети и многие записи узнавал «по звуку» (у Александра сейчас длится какой-то просто поэтический подъем, похожий на затяжной прыжок), интересно было посмотреть на иное качество, которое все эти тексты образовывают, собранные под одной обложкой. Взбитие сметаны, не дающее утонуть лягушке, оказывается здесь физически ощутимым вместе с переживанием движения времени. Ну и разработка новых форм бытования художественного высказывания, зафиксированная в «Лит.Ра», это тоже для меня весьма интересно.
Во-вторых, хочется отметить, как развивается относительно новая серия «История звука», редактирует которую Евгений Былина. Последняя новинка серии — «Звуковой поток: Звук, искусство и метафизика» — фиксирует сдвиг понимания «музыки» от поисков мелодии, мелодичности к ощущениям звуковых потоков, к звуку и даже к шуму, к шумам.
Отлично существует и берет новые высоты серия «Очерки визуальности», редактируемая Галиной Ельшевской. Правда, мне не очень по нраву ее новое оформление, зато насколько хороши сборники Ирины Вакар о русском авангарде («Люди и измы») и Хэла Фостера о сюрреализме («Компульсивная красота»). Особенно хочется упомянуть «Барокко как связь и разрыв» Владислава Дегтярева, каждая книга которого кажется мне важным, этапным событием.
Однако, больше всего, в-третьих, на душу мне легло объемное исследование Евгения Цымбала «Рождение “Сталкера”», вышедшее в «Кинотекстах», еще одной недавно созданной серии, редактором которой стал Ян Левченко. Скромный подзаголовок «попытка реконструкции» скрывает коллаж из воспоминаний и свидетельств, специально собранных Цымбалом, работавшим на съемках «Сталкера» и сумевшим преобразовать подлинные впечатления (книгу эту можно ведь прочесть еще и как том первоклассных воспоминаний, проложенной хроникой культурных и политических событий середины 70-х, и как интеллектуальный роман с вкраплениями документальной фактуры, а еще и как биографию Тарковского, так как первая треть этого увесистого тома — детальное и многоуровневое погружение в истоки и причины возникновения замысла работы с братьями Стругацкими: фильм «Сталкер» выполняет здесь роль увеличительного стекла, позволяющего объяснить и другие жизненные этапы, а также фильмы Андрея Арсеньевича) в безупречно сложенное, сложноорганизованное повествование, оторваться от которого попросту невозможно.
3. На вопрос про удивление давно известными авторами: у меня есть два, точнее, три рояля в июльских кустах. Правда, сейчас они выглядят осколками старого мира, предыдущей его версии.
Антония Байетт, посвященная королевой в рыцарское званье, помимо своего великолепного пастиша «Обладать», переведенного еще в ХХ веке, написала «Квартет Фредерики», четыре широкоформатных романа «в лучших традициях». Вот именно — и, как водится, «широкая панорама интеллектуальной жизни на протяжении десятилетий.
«Живая вещь» и «Дева в саду», две первых части квартета, уже вышли в «Иностранке» с роскошными тисненными обложками. В переводе Ольги Исаевой («Дева в саду»), а также Дмитрия Псурцева и Дарьи Устиновой («Живая вещь»), они ожидают продолжения банкета и завершения проекта. Хочется верить, что кризис на рынке авторских прав, вызванный «канселлингом русской культуры», не коснется последних двух книг.
Как и не коснется он окончания работы над переводом и изданием по-русски «Моей борьбы», шеститомного шедевра Карла Уве Кнаусгора, может быть, самого важного и сильного, что было написано в мире в XXI веке. Весной издательство «Синдбад» выпустило в свет «Юность», четвертую часть романного цикла, явно опередившего свое время (судя по отсутствию критики и адекватных откликов, интерес к «Моей борьбе» сужается от тома к тому — как и положено реакции на все настоящее и действительно сильное, что обязано пройти мимо внимания почтеннейшей публики, занятой «бестселлерами», высосанными из пальца) и запустившего подвядший было жанр автофикшн на недосягаемую высоту. Теперь в ходу и в вынужденной моде все больше антиутопии — сорт вымученной квазилитературы, не способной ничему научить, но зато приучающий своих читателей к выученной беспомощности, тогда как мелкобуржуазные страсти из романов Кнаусгора — практически бездонный резервуар подлинной человечности, ставшей критично дефицитной в последние годы. Другие псевдонимы дефицита человечности — «кризис гуманизма» и даже «антропологическая катастрофа». И нам всем с этим надо как-то жить дальше.
Собственно, 53-летний Кнаусгор и учит, как. Его «Прощание», «Любовь» и «Детство» вышли в предыдущие три года, «Юность» — этой весной, впереди еще две, может быть, самые важные части эпопеи. Пока все шло по возрастающей, поэтому, хочется верить, их не отменят по-русски тоже.
4. Нынешнее состояние мира и литературной сферы как бы отменяет будущее и возможность строить планы, существуя только здесь и сейчас. Поскольку завтра непонятно что может быть. Может ведь и не быть, так что вкладывать все свои усилия (деньги, внимание) следует в сиюминутность. День простоять да ночь продержаться.
Это очень хорошо для бытия, от отмены инерции и привычных привычек расцветающего дополнительными цветами и даже измерениями. Невозможность планирования отменяет «большие формы», так как сил у нас хватает лишь на мгновенные, эмоциональные отклики. Что, в свою очередь, накладывается на и без того фундаментальную зависимость от потоковой эстетики соцсетей. Даром такие интервенции не проходят, хотя в сухом остатке мы имеем набор более концентрированных переживаний, требующих постоянной возгонки эмоционального градуса и форсирования голоса.
Сила переживаний, однако, не отменяет того, что планировать ничего невозможно, вкладываться во что-то долгосрочное и не слишком обязательное почти всегда означает потерю времени в слишком изменчивой и регулярно нагнетаемой ситуации. Мы не умеем жить текущим моментом, хотя учимся этому еще со времен мировой пандемии. Да и текущий момент, между нами говоря, так себе, скорее бы он исчерпал себя окончательно и бесповоротно да захлебнулся в пучине истории.
5. Всю весну шли дебаты об необходимости отмены русской культуры, поражавшие своей дремучестью, непониманием существа дела. Начинались они с констатации поражения русской культуры, которая не смогла уберечь общество от вступления в конфликт с Украиной. Штука в том, что культуру нельзя отменить, — она как воздух (ноосфера, как сказал бы Вернадский, а поздний Лотман добавил бы, что культура есть всего-то «обмен информацией», то есть ремой, а не информационным мусором, ничего не означающим шумом) и вмещает в себя буквально все аспекты бытия, причем не только социальные, но и экзистенциальные, так как есть культура отношения к себе.
А еще, например, есть культура отношений к родителям или к чистоте собственного тела, завязанные на опыте, приобретенном в определенных культурных обстоятельствах. Культуру можно сравнить и поисковой строкой Гугла, в котором есть все, но важно содержание конкретного запроса. Можно искать в Гугле «войну», а можно «милосердие».
К сожалению, люди путают такие понятия, как «искусство» и «культура», видимо, отталкиваясь от того, что культура живет в домах культуры, театрах, музеях и библиотеках. Конечно, культура живет и там тоже, раз в ДК и галереях есть, например, туалеты, в которых культура повседневной гигиены и быта заставляет мыть руки и выключать свет.
Напротив, в «годину кручин», кризисов и сложнейших социальных испытаний, культура и ее языки (причем как первичные, так и вторичные языки искусства, изучением которых занимается семиотика) оказываются единственным, что способно хоть как-то защитить от агрессии и хаоса (агрессии хаоса и хаоса агрессии), позволить сохранить не только чувство собственного достоинства, но и человечность.
Культура (в том числе и российская) это вообще-то единственное, что может войне противостоять, поэтому требования отменить русскую культуру или же признать ее поражение — это вообще-то что-то из области запредельного мракобесия.
Любые кризисы сопровождаются выбросами немыслимого количества пошлости. Пошлости, переходящей в подлость, — такой термоядерной силы она сегодня. И это тоже, к сожалению, часть нашей культуры коллективных переживаний, которую пока вот уж точно ничем не перешибить.
Александр Чанцев, литературный критик, прозаик, литературовед-японист
Литературный процесс характеризовался — и продолжает — уже обсуждавшимся замиранием, схлопыванием процессов. Как уже говорил по этому же поводу ранней весной — какие-то издания закрылись (по цензурным соображениям как отечественным, так и западным), какие-то издания закрыли, законсервировали сами издатели, редакторы, коллектив авторов. Ситуация не изменилась — как в политике, так и в реакции на нее. Осуждать, конечно, нельзя. Но и понять мне, если честно, сложно. Депрессия проходит от активной работы, не от лежания на диване, а от пребывания в самой себе только усугубляется (даже буквально, лингвистически, — меланхолия есть «черная желчь», разлив и застой пагубных гуморов, которые нужно стряхнуть, а не застаивать и тонуть в них и в себе). И давайте попробуем быть честными тогда — сейчас — когда вообще уже выработался целый словарь, язык умолчаний. Неназывания вещей своими именами, ухода от терминов, умолчаний, экивоков. Если его отбросить, то — те же люди, которые закрыли (были тут все уронившие хозяйке Наташе коты предвестниками? Извините) и прекратили деятельность, все равно анонсируют в блогах и свои новые книги, и выступления, и иные достижения, не говоря о портретах и прочих селфи, правда же? Просто с ритуальными практически ремарками «сейчас, конечно, не до этого, но» и прочее в меру изысков стиля и фантазии. Новый этикет в пандан к так называемой новой этике (про этику тоже казалось, что она одна, а вот оказалось… — но отвлекаюсь).
Никто — за очень редким исключением — из запрещенной нынче к упоминанию соцсети (еще одно умолчание — соцсеть есть, пользоваться не противозаконно, а упоминать — нельзя) не идет на фронт. Гуманитарную помощь или помощь пострадавшим/беженцам оказывают чуть больше, но отнюдь не поголовно. Так если и культурой не заниматься, то чем тогда вообще стоит заниматься? Десятком постов в день с утверждением вашей (зачастую и не вашей) позиции, перепечаткой чужих (уж точно не ваших) постов и рисунков-плакатов-(де)мотиваторов, перекрашиванием аватара в цвета всех флагов? Это не остановит раскол, только усугубит же — и раскол, и реакцию, и злобу, и закрытия, и частный уход.
Это уже получается не cancel culture, а какая-то self-cancel culture.
Далеко не все прочитано, не все на ум сейчас придет даже. Но часто вспоминаю, как когда-то в старшей школе поехал в магазин «Москва», потому что дома «все прочитал» (не все, конечно, и другая интересная тема, как совершенно нерелевантное становится интересным и ценным через пятилетку даже). Купил только ЖЗЛ-биографию Б. Шоу. Сейчас же — пугали, кстати, что книг не будет, нет у нас ни бумаги, ни клея, ни красок, ни даже ниток для них — может быть, сейчас издаются еще прежние заготовки из прежних материалов — но интересных книг безумно много! За полгода просто не перечислить. Вот только буквально из закладок этой (!) недели из публикаций-анонсов магазинов «Циолковский» и «Фаланстер» в Запрещенной нынче к упоминанию соцсети. Научпоп книги «Альпины», «Бомборы» и других издательств — наука сейчас так развивается и так нюансирована, знание в целом уходит, как корни от огромной ели, в такие даже не глубины, а стороны, что это просто потрясающе интересно. «Мир» Э. Юнгера. Книги по буддийскому и исламскому богословию издательства «Ганга» («Кашкуль света. Пояснение суфийских терминов» видного специалиста по суфизму и собственно суфийского шейха Джавада Нурбахша и «Саньютта-Никая. Связанные наставления Будды»). Или возьмем только одно издательство. Опять же с самого начала алфавита, как и «Альпину» (переиздающую Лимонова и «Мифогенную любовь каст», кстати!). «Алетейя» — маленькое, независимое издательство! — издает до этого не публиковавшиеся произведения очень интересного мыслителя Андрея Болотова «О душах умерших людей», переиздает совершенно основополагающую книгу об отношениях России и Сербии «Русские о Сербии и сербах. Том 1. Письма, статьи, мемуары» и еще целую стопку филологических/культурологических/проче-научных исследований. Потрясающе! Да, стоят они сейчас уже стабильно за тысячу рублей чаще всего. Но!
(И давайте представим себе, что книги не издают так же, как о них сейчас отказываются писать, а издатели впали в уход или уехали «в отпуск переждать» в ближние и дальние страны, никто не пишет, не исполняет музыку и т.п. Правда, не очень понравится картина-ситуация? Или, уж совсем банально, если булочник не испечет новый хлеб, а мусорщики-коммунальщики не вывезут помойку со старым заплесневевшим. То есть те, кто уходят в самопровозглашенный отказ, все же ожидают, что другие будут работать? Или, что уж наводит на совсем разочаровывающие мысли, и хотят коллапса собственной страны? Что ж, если в какой-то из дней — кстати, синхронно так, что не отогнать мысль, будто по отмашке — люди и писали, что желают «скорейшего и полного поражения» нашей армии, то слова действительно заканчиваются…)
Ольга Бугославская, литературный критик
1. Важнейшими в течение последних месяцев, на мой взгляд, стали публичные антивоенные выступления Дмитрия Быкова, Виктора Шендеровича (признан властями РФ иноагентом), Бориса Акунина, Дмитрия Глуховского, Александра Архангельского, Татьяны Вольтской (признана властями РФ иноагентом) и других. Поскольку сейчас мы живём в то время, когда пафос снова стал уместным, скажу, что эти люди дают некоторую слабую надежду на то, что последствия постигшей нашу страну моральной катастрофы когда-нибудь всё-таки удастся преодолеть. И они же, возможно, спасут и русскую культуру от пресловутой отмены. На самом деле русской культуре угрожает вовсе не принудительная отмена, а естественная утрата интереса к ней, вызванная, скажем так, поведением нашей страны на международной арене.
2. Михаил Фишман. «Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом». — М.: Corpus, 2022 — книга о том, как Россия в очередной раз упустила шанс на развитие и не стала европейской страной.
Лев Симкин. «Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков» — М.: Эксмо, 2022 — блестящий рассказ о том, как Советский Союз создавал свой позитивный имидж на Западе и искал друзей среди западных интеллектуалов.
Александр Рыклин. «Ответственность «элит», или Кто нас довёл до жизни такой» — М.: «Захаров», 2022 — книга о роли представителей российского, если можно так выразиться, истеблишмента в новейшей истории и разрушительной роли мифа о так называемом особом пути.
Влас Дорошевич. «Сахалин. Каторга» — «Захаров», 2022 — переиздание журналистских тюремных очерков, написанных в самом начале прошлого столетия, где тюрьма и каторга — одна из моделей закрытого сообщества, построенного на тотальном насилии.
Руслан Козлов «Stabat Mater». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — мощнейший роман о боли, беспомощности и сострадании, ответственности взрослых перед детьми и наказании взрослых через детей. Опорной метафорой в нём служит эпидемия неизлечимой детской болезни. Один из лучших художественных текстов последнего времени.
Александра Николаенко. «Муравьиный бог: реквием». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — автор, владеющий богатейшим арсеналом выразительных средств, как словесных, так живописных и музыкальных, создаёт роман-поэму, который гармонично сочетает эпический размах и лирическую камерность.
Алексей Сальников. «Оккульттрегер». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — роман об ангелах и демонах, живущих среди людей. Отсылает не к Дэну Брауну и даже не к «Фантастическим тварям» или «Вампирам средней полосы», а скорее к ностальгическому «Альтисту Данилову», отмечая ещё одну остановку того же маршрута, по которому следовал и Владимир Орлов. Тёплый привет из прошлой жизни.
Вера Богданова. «Сезон отравленных плодов». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — история о любви в человеческом мире, на всех уровнях пронизанном насилием. Это произведение часто называют романом поколения, поскольку речь в нём идёт о взрослении тех, кому сейчас 30+. На самом же деле узких поколенческих рамок роман не имеет. Отмечу заодно, что предыдущий роман писательницы «Павел Чжан…» с каждым днём становится всё более актуальным.
Марина Москвина. «Три стороны камня». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — история о живописце и преображающей силе творчества, которая своей чарующей лёгкостью и ироничностью тоже заставляет грустить о безмятежной довоенной жизни.
Алексей Слаповский. «Страж порядка. История болезни». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — точно попадающая в болевую точку современности неутешительная повесть о сегодняшнем «герое времени», его прогрессирующем и очень специфическом помешательстве.
Шамиль Идиатуллин. «Возвращение «Пионера». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — роман о советской одержимости будущим и современной одержимости прошлым.
Александр Архангельский. «Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой» / «Счастливая жизнь». — М.: АСТ, РЕШ, 2022 — третья книга авторской серии Александра Архангельского «Счастливая жизнь» посвящена биографии переводчицы Инны Ли (Ли Иннань), родившейся в сталинском СССР в семье одного из основателей китайской компартии и бывшей русской дворянки.
Сергей Зотов, Дильшат Харман. «Средневековая магия. Визуальная история ведьм и колдунов» / «Страдающее Средневековье». — М.: АСТ, 2022. — чрезвычайно увлекательный рассказ о магических практиках и представлениях о контактах с потусторонним миром, а также о литературных колдунах и магах в диапазоне от Фауста до Гарри Поттера.
Александр Стесин. «Троя против всех». — М.: НЛО, 2022 — роман о взрослении в условиях эмиграции, о поиске собственной идентичности и категориях «свой — чужой» в мире, где все внутренние границы открыты и проницаемы.
Леонид Фишман. «Эпоха добродетелей. После советской морали». — М.: НЛО, 2022 — исследование парадигмы советских ценностей и парадоксальности развития российского общества.
Лев Гудков. «Возвратный тоталитаризм» в 2-х томах. — М.: НЛО, 2022 — всестороннее изучение безотказно действующего механизма регенерации тоталитарного режима в нашей стране.
3. В конце прошлого года вышел в свет во всех отношениях интересный роман Рената Беккина «Ак Буре. Крымскотатарская сага», соединяющий в себе семейную историю, детективное расследование, переходящее в философский поиск истины, переговоры с дьяволом, плутовство и магию.
4. В настоящий момент литература и культура в целом, как и всё общество, переживает шок. Пока ещё мы читаем книги, написанные до 24 февраля. В некоторых из них ощущение кризиса, общего неблагополучия и надвигающейся беды присутствует, в некоторых других — нет. Но непосредственное осмысление произошедшего и происходящего в данный момент нас ещё только ожидает. Если дело дойдёт до подведения итогов следующего полугодия, то тогда, вероятно, мы уже сможем обсудить первые результаты такой рефлексии.
Продолжение следует…
